– Отчего же ты пришел сюда не прямой дорогой, с севера, а сделал такой большой круговой обход, что попал с юга на перевал Священных лоскутов? – Говорил же я тебе, что отряды воинов стоят на главном пути. Я и пошел в обход, но не по злому умыслу, а из боязни. Если кто захочет пойти в горы, воины его ударят под левый сосок и сбросят в овраг. Я побежал горными козьими тропами, которых не знают караваны. Эти тропы идут через скалы, над пропастями. Я пробрался этими тропами в снег и вьюгу, и, когда был уже на перевале Священных лоскутов, яваны[34] схватили меня своими грубыми руками. – Видел ты по пути саков? Знаешь, кто саки? – Знаю саков – это храбрейшие из людей, доители кобыл. Только в Мараканде я видел немного саков, а всюду по другим путям были только сугуды[35] и бактрийские воины. Все саки ушли на север, в свои степи. Сидевший чужеземец вскочил: – Ты, многознающий святой и хитрый атраван, пойдешь теперь со мною и покажешь мне дороги в Мараканду, по которым не ходят караваны. Старик пал лицом на землю и умоляюще протянул руки: – Отпусти меня, о блистающий, о добродетельный! Не пойду я в Мараканду, там меня посадят на кол, и пропадет, как раздавленная муха, праведный атраван! Чужеземец отступал, а руки старика, длинные и костлявые, тянулись к нему. – Здесь недалеко у меня жена и тринадцать детей. Дай мне награду и отпусти, иначе за меня вступятся всемогущие дивы и будут бросать тебе камни под ноги. – Спрятать его, кормить получше и не выпускать! Чужеземец скрылся за занавеской, воин ткнул атравана ногой и, схватив за космы, потащил за собой, как мешок. Пир у царя царей
Три террасы ступенями подымались над дворцом правителя города. Персидские ковры и индийские ткани закрывали весь пол. По краям террасы дымились бронзовые треножники, и в них трепетными огнями горело ароматическое масло. На верхней террасе подковой протянулись низкие столики, и возле каждого было приготовлено ложе, покрытое расшитым шелковым покрывалом. Персидские слуги в белых до пят одеждах, с парчовыми повязками на головах бесшумно скользили по террасам, расставляя на столиках блюда с едой. По сторонам на угловых бойницах неподвижно застыли часовые с копьями. Конские хвосты на шлемах колебались, когда они поворачивались и осматривали даль. Острые скалистые вершины Седых гор резко чернели на потухающем багровом небе. В потемневшей широкой долине Кофена бесчисленные огоньки зажигались, как звезды. Гости, одни в греческих белых гиматиях, другие в персидских красных одеждах, обшитых бахромой, поднимались по ступенькам на террасу. Кудрявые эфебы, телохранители базилевса, в золоченых панцирях, с короткими мечами на бедрах, стояли на ступеньках лестниц, спрашивали имена прибывающих и по спискам, нанесенным на деревянные дощечки, указывали каждому гостю его место на одной из трех террас. Уже все приглашенные были в сборе и сдержанно переговаривались, посматривая на нижнюю террасу, откуда ждали прихода базилевса. Македонцы, начальники частей, стояли отдельными группами; они говорили громко, держались непринужденно. Все они завернулись в белые персидские шерстяные плащи с красной узорчатой каймой. Высокий, стройный Филота в красном кожаном панцире, обшитом белой замшей, беседовал с пожилым греком, философом Каллисфеном,[36] кутавшимся в гиматий. – Где холоднее: в Македонии или здесь? – Ясно, что здесь холоднее. – Почему ты так думаешь? – Посмотри на этих македонцев: у себя на родине, на склонах Скардона, они, наверно, пасли овец в дырявых плащах и спали в них, не жалуясь, что им холодно. А здесь они сразу закутались в три роскошных персидских плаща, и все им мало! – Однако, хотя ты как философ и не признаешь роскоши и изнеженности, но и на тебе тоже теплый шерстяной гиматий! Пожалуй, ты бы не имел его, если бы мы, македонцы, не прошли через всю Вселенную и не завоевали весь мир. – Но не похожи ли македонцы теперь на ту змею, которая проглотила слишком большого зайца и не знает, как его переварить? Пронесся шепот: "Базилевс!" Все смолкли и выпрямились. Зазвенели арфы, запели сиринги[37] и трубы, гулом наполнили террасу удары двадцати бубнов. На нижней площадке показались мальчики и юноши в однообразных сиреневых хитонах. Красные ленты обвивали их надушенные и завитые кудри. Они выстроились парами на ступеньках лестницы. – Это заложники, – говорили в толпе, – сыновья царей тридцати народов, покоренных Александром. Базилевса сразу не узнали. Он шел вместе с Гефестионом, но на нем не было обычного греческого хитона и гиматия. Древняя персидская царская одежда, пурпурная, затканная парчовыми цветами и изображениями колеса с крыльями,[38] и золотой кованый пояс обвивали его мускулистое тело. Все персидские сановники и князья упали ниц, касаясь лбом ковра. Македонские начальники стояли вытянувшись, сохраняя военную выправку. Угрюмое, бледное лицо базилевса со сдвинутыми бровями оживилось, когда приветственные крики усилились и знатнейшие князья Персии, подползая на коленях и целуя его позолоченные сандалии, загородили дорогу. Александр перешагнул через лежавшего старика Артабазана, знаменитого своей пятидесятилетней службой нескольким царям Персии, и легкими шагами взбежал на верхнюю террасу. – Добро пожаловать! – крикнул он по-персидски и прошел на центральное место за столиками. Черный слуга-нубиец отвязал позолоченные сандалии базилевса, и он возлег на ложе, украшенное фигурами львов из литого золота. Персидские аристократы, вскочив, стали тесниться толпой на ступеньках, желая проникнуть на верхнюю террасу, но эфебы оттеснили их грубыми толчками и ударами, пропустив наверх только намеченных по списку. – Позволь нам стоять возле тебя! – кричали персидские князья. – Дай насладиться видом твоей красоты! Александр смеялся, разговаривая с Гефестионом: – Здесь ли тот певец военных песен, о котором говорил Никомандр? – Он уже прибыл, базилевс! – сказал Филота, выступив вперед. – Я срочно послал за ним лучших всадников. Глаза базилевса сверкнули, когда он встретился со взглядом Филоты, но лицо не изменило холодного, непроницаемого выражения. – Ты должен был так поступить. Пусть этот певец ожидает поблизости. Гефестион по списку проверил имена лиц, которые были допущены пировать за одним столом с базилевсом. Все они с довольным видом, оправляя складки плащей и пышных платьев, проходили к местам, указанным эфебами, снимали обувь и опускались на лежанки, а слуги подкладывали им под левую руку шелковые подушки. С базилевсом обедало около двадцати "счастливейших" приглашенных. Рядом с ним, справа, возлежал толстый, с опухшим лицом и с подвязанной золотистой бородой перс Оксиафр, брат убитого царя Персии Дария. Он отличался тем, что мог без конца есть, пить, не пьянея, и рассказывать о том, какие празднества устраивались раньше, при "добрейшем и благороднейшем царе царей" Дарии. Рядом с Оксиафром находился македонский царевич Арридей, слабоумный брат базилевса, любивший только сладкие блюда. С левой стороны от Александра эфебы поместили карфагенского посла; за ним разместились македонские начальники вперемежку со знатнейшими персидскими сановниками. Базилевс, находясь в середине подковы, мог видеть всех гостей. Иногда он бросал взгляды на левое крыло, где Филота обменивался остротами и шутками с философом Каллисфеном. Увидев, что базилевс протянул руку к блюду с жареными куропатками, посыпанными имбирем, все гости набросились на кушанья, громко восторгаясь богатством блюд и искусством царских поваров. Восхищение вызывали откормленные пулярки, начиненные фисташками, окорока диких поросят, моченные в гранатовом соке, маринованные угри, каплуны, посыпанные шафраном, и множество других кушаний, любимых персидской знатью. Гости доставали правой рукой то, что им нравилось, или указывали слугам, и те подносили кованые золотые блюда, и каждый выбирал то, что хотел. Возле каждого на столе лежали куски сырого теста для обтирания жирных пальцев. Особые слуги стояли с пестрыми полотенцами, следя за тем, чтобы по первому знаку вытирать гостям губы, блестевшие от жира и различных подливок. Александр, любивший рыбу, похвалил громадного копченого осетра, присланного ему в подарок наместником Гиркании.[39] Он приказал обнести осетра вокруг стола, чтобы его попробовали все гости. Когда кончили сменяться бесчисленные замысловатые кушанья, слуги подали серебряные тазы и кувшины с теплой водой, и все обмыли руки. Эфебы надели на гостей венки из роз и зеленого мирта. Перед ними появились сладкие плоды и золотые кубки с чеканными рисунками охотничьих сцен. Виночерпии разливали по кубкам вино, а слуги добавляли воды, сколько каждый гость им указывал. Македонцы, по своему обычаю, пили чистое, не смешанное с водой вино. Александр поднял чашу к небу, где за надвигавшимися темными тучами быстро потухали звезды, и произнес молитву Гелиосу,[40] плеснув из чаши на пол. Греки и македонцы запели любимую застольную песню Анакреона: Благовонными венками Увенчавши кудри наши, Мы с веселою улыбкой Пьем вино из полной чаши…
Когда кончили песнь и ударили чашей о чашу, базилевс спросил: – Где же обещанный воин-певец? Где его песня, воспевающая мои походы? Все затихли. В глубоких сумерках ночи мягкий, бархатный голос запел: Красные гребни на шлемах Сорваны в битве мечами. Дева, танцуй, изгибайся, Как в трепете первой любви! Царь Александр Великий, Славной победой венчанный, Шумно пирует с нами, Смотрит на танцы твои. Разбиты врагов колесницы С ножами на спицах колес, Конница камнем с утеса Низринулась на врага. Кто направлял средь битвы Молнией властной десницы Неумолимый, как рок, Удар золотых фаланг?.. Оружье, слонов, колесницы Отбил Александр-победитель И много красивых коней, И белых, как мрамор, жен, И резную шкатулку из золота С янтарем и жемчужными нитями; Раскрывал ее черный нубиец Не остывшим от крови ножом. И сказал базилевс: "Хорошо Вы сегодня сражались, отвагой горя! Возьмите все золото, стройных жен, Жемчуг весь, все оружье, Все куски янтаря, Дворцы четырех столиц И двадцать персидских сатрапий!.. Я первый средь вас. Да здравствует молодость! Любовь друзей дороже наград. Одну лишь пустую шкатулку из золота Я возьму и поставлю в тени шатра.[41] Запах крови плеснул по багровым долинам, Звон победы в закат подымали щиты, Когда песен Гомера свиток длинный Положил базилевс между стен золотых. И сны прилетели к царю Из шкатулки, его изголовья, - В ней таились Гомеровы звонкие песни, Как стоны отточенной стали. Выплывали герои Гомера В золоте мутной крови, В багровом дыму Гавгамелы И в огнях ниневийских развалин. В синем сумраке стелется дым благовоний, На стройных треножниках меркнут огни, Но вечно пылают сердца наших воинов, - Царь Александр среди них! Губы омочим в янтарном вине, Растопчем доспехи вражьи! В дрожащем сиянье смолистых огней Сдвинем тяжелые чаши![42]
Все заплескали в ладоши и закричали: – Прекрасно! Да живет наш базилевс, равный героям Гомера! Да покроет он новой славой наши мечи! Нет, Александр выше героев Гомера! – Подойди ко мне, юноша! – сказал базилевс. Аристоник подошел к нему; его лицо было бледно, и капли холодного пота блестели на лбу. Как воин, он неподвижно вытянулся перед Александром. – Откуда ты родом? – Я фиванец, из Беотии. Александр резко приподнялся и недоверчиво взглянул на Аристоника. Все затихли, вспомнив, что Александр разрушил до основания город Фивы, сровнял с землей каменные стены и продал в рабство тридцать тысяч защитников города. Но юноша стоял прямо и открыто смотрел в лицо базилевсу. – Как ты остался жив? – Во время взятия Фив я был на берегу моря, и меня не коснулся твой гнев. – Что же, хотели бы вы, чтобы Фиванские стены были снова восстановлены? Аристоник опустил голову, видимо колеблясь, и затем сказал: – Если бы Фивы были восстановлены, то мы бы всегда боялись, что снова явится Александр и возьмет их. Александр улыбнулся, одобрительно тряхнул кудрями и обвел взглядом окружающих. Ближайшие гости шептали, желая, чтобы базилевс их услышал: – Юноша достоин похвалы! Как базилевс милостив к фиванцу! – Ты унаследовал дар песен вашего великого соотечественника, фиванца Пиндара,[43] – сказал ласково Александр. – Я тебя оставляю в моей свите. Ты будешь петь, когда я позову тебя. В награду возьми этот подарок! – И Александр протянул юноше свой золотой кубок, наполненный вином. Аристоник поднял кубок к небу, плеснул несколько капель на ковер в честь богов и выпил вино, не спуская глаз с базилевса. Повернувшись по-военному, он отошел четкими шагами и скрылся в группе эфебов. Александр начал вести разговор с послом Карфагена. – Наш город богатейший из всех городов Внутреннего моря, – говорил финикиянин. – Мои шофеты[44] уже давно вели тайные переговоры с царем Персии о заключении крепкого союза. Персия – сильнейшая держава на суше; финикийские корабли – самые многочисленные и сильные на море. Если бы вольный город Карфаген и могущественная Персия заключили крепкий союз, то власть этого союза распространилась бы до самых последних пределов земли. Теперь поднимает голову дерзкий Рим. Римляне хотят наложить руку на Грецию и Македонию. Почему не соединить силы твои, великий царь, и вольного, всемогущего своим богатством Карфагена? Почему не заключить союза двух сильнейших в мире государств? На левом краю стола македонцы, сидевшие близ Филоты, обменивались насмешливыми фразами: – Лесть – самое верное оружие. – Особенно у Александра! – После битвы при Гавгамелах из захваченной добычи он ничего не взял себе, это верно, но зато уж в Персеполисе он не постеснялся и отослал матери в Пеллу тридцать пять тысяч мулов и пять тысяч верблюдов, нагруженных золотом и серебром. – Разве управление сатрапиями он раздал своим товарищам по мечу? О нет! Ими он пренебрегает! Всюду начальниками он посадил персов. – Мы для него захватывали царство за царством, а награда нам – тяжелые раны и отправка, как ненужных калек, на родину. – Теперь мы, благородные этэры, даже редко видим Александра, а должны сперва кланяться персидскому евнуху, чтобы он нас пропустил к нему, нашему бывшему товарищу. – А для чего он позорится, натягивая широкие персидские шаровары и варварскую одежду? Музыканты снова затянули пронзительную мелодию, любимую песнь бывшего царя царей Дария. Свистели сиринги, заливались свирели, гудели трубы и глухо рокотали бубны. Скиф и Эллин
Тогда в темном небе над пировавшими загорелись два факела и осветили худенькую девушку, сильно набеленную, в пестрой короткой тунике с золотыми блестками. Покачивая факелами в вытянутых руках, она как будто плыла в воздухе. Когда акробатка дошла до середины террасы, сбоку вспыхнули еще два факела, и небольшая обезьяна осторожно пошла по канату на задних лапах, покачиваясь и подражая девушке. Громкий хохот раздался на верхней террасе, и все заметили высокого неуклюжего юношу в греческом хитоне, который показывал пальцем на обезьяну, приседал и задыхался от смеха. Его хохот заразил всех, прокатился по всем террасам и отозвался внизу, во дворе, где толпились воины. – Кто это так громко смеется? – спросил базилевс. – Мне его лицо немного знакомо. – Это скиф, молодой сакский князь Сколот, – сказал подошедший эфеб. – Ты вчера приказал вывести его из подвала, вымыть, переодеть и привести к тебе. – Дай ему вина и приласкай. Я буду сегодня говорить с ним. Девушка на канате остановилась над пирующими, ловко подбрасывая горящие факелы и снова ловя их за ручки. Снизу взлетели один за другим еще четыре горящих факела, и акробатка искусно ловила их, продолжая подбрасывать, так что над нею образовался пылающий венок из вертящихся огней. Все затихли, опасаясь за девушку, стоявшую одной ногой на канате, высоко над всеми. – Такова слава Александра! – прозвучал чей-то голос. Некоторые узнали голос философа Каллисфена. Девушка напрягала все силы, чтобы сохранить равновесие и ловить факелы. Туго натянутый канат дрожал, обезьяна сорвалась и, уронив факелы, повисла, уцепившись всеми четырьмя лапами. Факелы, рассыпая искры, один за другим стали падать вниз, где их ловил старик в высоком красном колпаке и длинной одежде, обшитой золотыми звездами. Девушка, оставшись с двумя горящими факелами, прошла до конца каната и остановилась, приветствуя зрителей рукой. Обезьяна пробралась по канату к девушке и вскарабкалась к ней на плечо. Оба факела, вертясь, полетели вниз. Девушка с обезьянкой исчезла во мраке. Базилевсу подвели молодого скифа. Хитон на нем был узок и короток. Костистые руки с громадными кистями и длинные ноги были худы и неуклюжи. Скиф, открыв рот, исподлобья рассматривал базилевса. Около Александра стояли два его секретаря. Один, бледный молодой сириец с красной лентой вокруг черных курчавых волос, записывал слова повелителя, другой, пожилой перс с привязанной бородой, завитой мелкими колечками, был переводчиком. – Давно я тебя не видел, – сказал Александр. – Может быть, тебе жилось худо? Но ты сам виноват, что не обратился ко мне. Скиф блеснул белыми зубами, и вокруг его глаз собрались насмешливые складки. |