Никогда еще, начиная расследование, он не находился в таком неопределенном, почти анекдотическом положении. Честно говоря, никто не поручал ему ничего расследовать. Даже старый г-н д'Окелюс, который был так настойчив в Мен-сюр-Луар, вежливо попросил его вернуться во Францию и не совать нос в чужие дела. Даже О'Брайен…

    - Буду у вас завтра примерно в это же время, - сообщил Роналд Декстер, берясь за шляпу. - Не забудьте, пожалуйста, что рекламу я должен вернуть.

    "J and J"…

    Мегрэ остался один на какой-то неведомой улице и довольно долго блуждал с трубкой в зубах, засунув руки в карманы, пока наконец не увидел огни знакомого бродвейского кинотеатра; эти огни указали ему дорогу.

    Вдруг ему почему-то очень захотелось написать г-же Мегрэ, и он направился к себе в гостиницу.

    Между вторым и третьим этажами Мегрэ, не придавая своим мыслям никакого значения, внезапно подумал, что не хотел бы, чтобы человек типа, к примеру, капитана О'Брайена увидел бы, чем он занимался сегодня утром.

    Даже люди, которые работали с ним долгие годы, как бригадир Люка, не всегда чувствовали, когда у него бывало такое настроение.

    Да и знал ли он сам, чего ищет? Остановившись посреди лестницы между двумя этажами, глядя перед собой большими, ничего не выражавшими глазами, он был похож на человека, у которого прихватило сердце, - вот он и остановился где попало, стараясь принять беспечный вид, чтобы не вызывать жалости у прохожих.

    Судя по количеству детей младше семи лет, которых он видел на ступеньках и площадках лестниц, в кухнях и в комнатах, этот дом после окончания уроков в школах превращался в настоящий детский муравейник. К тому же во всех углах валялись игрушки, сломанные самокаты, старые ящики из-под мыла с приделанными к ним колесиками - словом, всякий причудливый хлам, не представляющий ни малейшего интереса для взрослых, но драгоценный для ребятни.

    В доме, в отличие от французских домов, привратницы не было, и это усложняло задачу комиссара. Нигде никакого списка жильцов, только в коридоре первого этажа коричневые почтовые ящики с номерами, некоторые - с пожелтевшими визитными карточками или с фамилиями, кое-как выгравированными на металлических пластинках.

    Было десять утра - самое подходящее время, чтобы представить себе образ жизни этой трущобы. Чуть ли не каждая вторая дверь стояла настежь. В комнатах виднелись еще не причесанные женщины, занимавшиеся хозяйством, купавшие детишек, стряхивавшие в окна коврики сомнительной чистоты.

    - Простите…

    На него смотрели недоверчиво. За кого могли принимать этого высокого человека в тяжелом пальто и в шляпе, которую, разговаривая с женщинами, он всегда снимал? Наверное, за страхового агента или коммивояжера, предлагающего пылесосы новой марки. Он говорил с очень сильным акцентом, но это никого не удивляло; здесь жили не только недавно приехавшие итальянцы, но и поляки. И, похоже, чехи.

    - Вы не знаете, живут еще в этом доме какие-нибудь люди, которые поселились здесь лет тридцать тому назад?

    В ответ люди морщили лоб, потому что такого вопроса никак не ожидали. В Париже, например, на Монмартре или в квартале, где жил Мегрэ, наверно, не было дома, где он сразу же не нашел бы какой-нибудь старушки, или старичка, или супружеской четы, обосновавшейся там лет тридцать - сорок тому назад.

    А тут ему отвечали:

    - Мы здесь всего полгода…

    Или год, или два. Максимум четыре.

    Инстинктивно, сам не зная зачем, он задерживался перед раскрытыми дверями, заглядевшись на убогую кухню, в которую впихнули кровать, или в комнату, где жило четыре-пять человек Редко попадались люди, которые знали жильцов другого этажа. За Мегрэ увязались трое детей, старшему из них на вид было лет восемь - он, наверно, болел свинкой, судя по тому, что носил толстый компресс. Вскоре мальчуган осмелел и теперь уже опережал Мегрэ.

    - Этот господин хочет знать, не живете ли вы здесь тридцать лет.

    Мегрэ видел стариков, сидевших в креслах у окон, иногда подле клетки с канарейками; этих старикашек иммигранты вызывали из Европы, как только находили "job"^[5]. Некоторые из них не знали по-английски ни слова.

    - Я хотел бы узнать…

    Широкие лестничные площадки представляли собой своего рода нейтральную территорию, куда сваливали все, что оказывалось ненужным; на площадке третьего этажа стирала худая рыжая женщина.

    Именно здесь, в этих клетушках, обосновались по приезде в Нью-Йорк "J and J", и здесь Маленький Джон, который занимает ныне роскошные апартаменты в "Сент-Рейджи", жил несколько месяцев, а быть может и лет.

    Было трудно представить, что на столь малом пространстве может вместиться столько людей, и все же духоты не чувствовалось; зато здесь больше, чем где бы то ни было, ощущалось безнадежное одиночество.

    Доказательством тому служили молочные бутылки. На четвертом этаже Мегрэ остановился у одной из дверей, перед которой на коврике выстроились восемь полных бутылок с молоком.

    Он хотел было обратиться с вопросом к мальчишке, который стал его добровольным чичероне, но как раз в эту минуту из соседней квартиры вышел мужчина лет пятидесяти.

    - Вы не знаете, кто здесь живет?

    Человек молча пожал плечами, как бы говоря, что это его не касается.

    - Откуда мне знать?

    - Мужчина или женщина?

    - Кажется, мужчина.

    - Старик?

    - Смотря что вы называете старостью. Пожалуй, моих лет… Нет, не знаю. Он переехал в этот дом всего месяц назад.

    Какой он был национальности, откуда приехал - это никого не интересовало, и его сосед, не обращая внимания на бутылки с молоком, начал спускаться по лестнице; тревожно оглянувшись на странного посетителя, задававшего нелепые вопросы, он отправился по своим делам.

    Может быть, жилец этой комнаты уехал куда-то, забыв предупредить молочника? Допустим. Но ведь люди, живущие в такой казарме, - бедняки, у которых каждый грош на счету. Может быть, он там, за дверью? Живой или мертвый, больной или умирающий, он будет там лежать, и никому не придет в голову позаботиться о нем.

    А побеспокоился бы кто-нибудь о нем, если бы он кричал, звал на помощь?

    Где-то упражнялся на скрипке ребенок. Было почти невыносимо слышать одну и ту же фальшивую фразу, повторявшуюся до бесконечности, понимать, что этот неповоротливый смычок способен извлечь из инструмента только одну жалобную ноту.

    Последний этаж.

    - Простите, сударыня, не знаете ли вы в этом доме кого-нибудь, кто…

    Ему рассказали про какую-то старуху; по слухам, она жила здесь долго и умерла два месяца назад, когда поднималась по лестнице, держа в руках сумку с продуктами. Но, может быть, она не прожила здесь тридцати лет?

    В конце концов Мегрэ почувствовал, что его стесняет этот мальчик, преисполненный самых благих намерений и не отводивший от него испытующего взгляда, словно он пытался разгадать тайну этого иностранца, неожиданно возникшего в его мире.

    Ладно! Пора было спускаться. Мегрэ остановился раскурить трубку, а сам продолжал вбирать в себя здешнюю атмосферу; он представлял себе молодого человека, белокурого, щуплого, - он поднимался по этой самой лестнице со скрипкой под мышкой, а другой, волосы у которого уже поредели, играл на кларнете, сидя у окна и глядя на улицу.

    - Хэлло!

    Мегрэ нахмурился. Должно быть, он изрядно переменился в лице, потому что человек, который поднимался ему навстречу, - а это, конечно, был О'Брайен, - только улыбнулся ласково и тонко, как улыбаются рыжие, и звонко расхохотался.

    Из какой-то странной стыдливости Мегрэ смутился и неловко пробурчал:

    - Я думал, вы не занимаетесь этим делом.

    - А кто вам сказал, что занимаюсь?

    - Не скажете ли вы, что пришли навестить родню?

    - Primo^[6], ничего невозможного в этом не было бы - родня бывает разная.

    Капитан был в хорошем настроении. Понял ли он, зачем Мегрэ пришел в этот дом? Во всяком случае, ему стало ясно, что у его французского коллеги сегодня утром были какие-то переживания; это его тронуло, и он смотрел на Мегрэ более дружески, чем обычно.

    - Не буду с вами хитрить. Я искал вас. Пойдемте отсюда.

    Мегрэ уже спустился этажом ниже, но вдруг спохватился, поднялся на несколько ступенек и дал серебряную монетку мальчику, который не подумал сказать "спасибо".

    - Ну как, начали уже понимать, что за город Нью-Йорк? Бьюсь об заклад, сегодня утром вы разобрались в нем лучше, чем если бы целый месяц провели в "Сент-Рейджи" или в "Уолдорфе".

    Оба машинально остановились на пороге и поглядели на лавчонку напротив, на портного, сына старика Анджелине, который орудовал утюгом, - у бедняков нет времени предаваться скорби.

    Машина с эмблемой полиции остановилась в нескольких метрах от них.

    - Я зашел к вам в гостиницу. Мне сказали, что вы рано ушли, и я сообразил, что найду вас здесь. Не думал только, что придется подниматься на пятый этаж.

    Легчайший укол иронии, намек на то, что он обнаружил в этом тучном французском комиссаре некоторую чувствительность, пожалуй, даже сентиментальность.

    - Если бы у вас были привратницы, как у нас, мне не надо было бы топать по всей лестнице.

    - Вы думаете, что ограничились бы разговором с привратницей?

    Они сели в машину.

    - Куда поедем?

    - Куда хотите. Сейчас это уже не имеет значения. Просто подвезу вас поближе к центру, чтобы этот квартал не омрачал вам настроение.

    О'Брайен закурил трубку. Машина тронулась.

    - Должен сообщить вам неприятную новость, дорогой комиссар.

    Почему в голосе капитана чувствовалось нескрываемое удовлетворение?

    - Жан Мора нашелся.

    Нахмурив брови, Мегрэ повернулся и бросил на него пристальный взгляд.

    - Неужели это ваши люди…

    - Э, бросьте! Не будьте завистливым.

    - Тут не зависть…

    - А что?

    - Просто это не согласуется со всем остальным, - закончил Мегрэ вполголоса, как бы про себя. - Нет. Тут что-то не то.

    - Вот как! Неужели?

    - А что, собственно, вас удивляет?

    - Ничего. Скажите, что вы об этом думаете?

    - Ничего я не думаю. Но если Жан Мора снова появился, если он жив…

    О'Брайен кивнул головой.

    - …то бьюсь об заклад, что он просто-напросто очутился вместе с отцом и Мак-Джиллом в "Сент-Рейджи".

    - Браво, Мегрэ! Именно так оно и было. Несмотря на свободу личности, о которой я говорил вам, у нас все же есть кое-какие способы расследования, особенно если дело касается такой гостиницы, как "Сент-Рейджи". Так вот, сегодня утром в номер Маленького Джона был заказан лишний завтрак. Жан Мора был там - его поместили в большой спальне, которая находится перед кабинетом его отца.

    - Его не допрашивали?

    - Вы забываете, что у нас нет оснований для допроса. Ни один федеральный или еще какой-нибудь закон не обязывает пассажиров сразу же по прибытии бросаться в объятия отцов, а отец к тому же не сообщил в полицию об исчезновении сына.

    - Один вопрос.

    - При условии, если он не будет нескромным.

    - Почему Маленький Джон, который, как вы говорите, тратит большие деньги на роскошный suite^[7] в "Сент-Рейджи", на пятикомнатные апартаменты, занимает комнатушку вроде тех, в каких живет во Франции прислуга, и работает за простым деревянным столиком, тогда как его секретарь восседает за дорогим письменным столом красного дерева?

    - Вас это в самом деле удивляет?

    - Немножко.

    - А у нас никого не удивляет, так же как, скажем, то, что сын одного миллиардера живет в Бронксе, откуда мы сейчас выедем, и каждый день ездит на службу подземкой, хотя мог бы иметь столько роскошных автомобилей, сколько пожелал бы. То, что вы сказали мне о Маленьком Джоне, всем известно. Это часть легенды о нем. Обо всех, кто сюда приехал, существуют легенды, а эта была отлично сделана, и популярные журналы охотно ее повторяют. Человек, ставший богатым и могущественным, воссоздал в "Сент-Рсйджи" комнату, в которой ютился, когда начинал, и живет просто, презирая роскошь дорогого номера. Ну а искренне ли это или Маленький Джон заботится о паблисити, это уже другой вопрос.

    У Мегрэ невольно вырвалось:

    - Это искренне.

    - А-а!

    Довольно долго оба молчали.

    - Может быть, вам интересно ознакомиться с родословным древом Мак-Джилла, к которому вы как будто не питаете нежных чувств? Мне об этом рассказали случайно; запомните: полиция этим не занималась.

    Эта постоянная двусмысленность, пусть даже шутливая, раздражала Мегрэ.

    - Слушаю.

    - Он родился двадцать восемь лет назад в Нью-Йорке, возможно, в Бронксе, родители неизвестны. Несколько месяцев - сколько именно, не знаю - находился в детском приюте в предместье Нью-Йорка. Оттуда его забрал какой-то человек, объявивший, что хочет позаботиться о нем, и представивший необходимые справки о своем поведении и материальном положении…

    - …и которого звали Маленький Джон…

    - …и которого тогда еще не называли Маленьким Джоном; он только-только приобрел по случаю небольшую граммофонную фабрику. Ребенка доверили некой даме по фамилии Мак-Джилл, шотландке, вдове служащего похоронного бюро. Дама эта вместе с ребенком покинула Штаты и отправилась в Канаду, в Сент-Джером. Юный Мак-Джилл учился в Монреале; этим и объясняется, что он говорит по-французски так же хорошо, как по-английски. Затем, когда ему было уже лет двадцать, он исчез из виду; а полгода тому назад снова появился в качестве личного секретаря Маленького Джона. Вот все, что мне известно, но я не поручусь за точность этих россказней. Ну а что вы собираетесь делать теперь?

    Он улыбнулся своей невыносимо доброжелательной улыбкой; его иезуитская физиономия не выражала ничего.

    - Посетите своего клиента? Ведь, в конце концов, к вам обратился молодой Мора, и он…

    - Не знаю.

    Мегрэ был в бешенстве. Теперь его интересовал уже не Жан Мора с его треволнениями, но Мора-отец, Маленький Джон, а также дом на Сто шестьдесят девятой улице, некая кафешантанная программка и, наконец, старый итальянец по имени Анджелино Джакоми, которого, когда он переходил через дорогу, задавили, как собаку.

    Конечно, он пойдет в "Сент-Рейджи", потому что не может поступить иначе. Несомненно, там ему опять скажут, что в его услугах не нуждаются, предложат чек и билет до Франции.

    Разумнее всего было бы вернуться так же, как он приехал, и до конца дней своих остерегаться всех молодых людей и всех д'Окелюсов, вместе взятых.

    - Я подвезу вас туда?

    - Куда?

    - К "Сент-Рейджи".

    - Пожалуйста.

    - Может, увидимся сегодня вечером? Думаю, что смогу пообедать с вами. Если вы мне звякнете, заеду за вами в гостиницу или куда скажете. Сегодня в моем распоряжении все машины нашего начальства. Может, выпьем за ваш отъезд?

    Но глаза его говорили "нет". Он так хорошо понимал Мегрэ! И все же считал своим долгом защищаться от любых переживаний с помощью шуточек.

    - Желаю удачи!

    Теперь предстояло самое тяжелое, самое неприятное. Мегрэ мог бы предсказать чуть ли не в подробностях, как все будет. Никаких неожиданностей, ничего интересного, но он чувствовал, что не имеет права от этого уйти.

    Как и по приезде в Нью-Йорк, он обратился в регистратуру…

    - Соедините меня, пожалуйста, с мистером Джоном Мора.

    Служащий регистратуры был уже в курсе, судя по тому, как невозмутимо он сказал в трубку:

    - Мистер Мак-Джилл? Здесь спрашивают мистера Джона Мора… Думаю, что да. Сейчас спрошу… Ваша фамилия, сэр?

    Комиссар назвал себя.

    - Да, он…

    Понятно. Его проводят. Итак, Мак-Джилл тотчас же понял, что это он. Рассыльный снова проводил его. Он узнал этаж, коридор, номер.

    - Войдите!

    И Мак-Джилл, улыбающийся без всякой задней мысли, Мак-Джилл, у которого, казалось, гора с плеч свалилась, пошел к нему навстречу и протянул руку, словно не помня, что накануне Мегрэ не принял ее.

    Так как Мегрэ снова не подал руки, он беззлобно воскликнул:

    - Все еще сердитесь, дорогой комиссар?

    Ну-ну! Раньше он говорил "господин комиссар", и эта фамильярность, вероятно, возникла не без, причины.

    - Вот видите, мы с патроном были правы, а вы ошибались. Но к делу! Поздравляю вас - полиция работает недурно. Ведь вы тут же узнали о возвращении блудного сына.

    Он открыл дверь в соседнюю комнату. Там вместе с отцом сидел Жан Мора. Он увидел комиссара и покраснел.

    - Ваш друг Мегрэ, - объявил Мак-Джилл, - хочет с вами поговорить. Вы не против, патрон?

    Маленький Джон тоже вышел в кабинет, но ограничился тем, что только кивнул комиссару. А молодой человек подошел к Мегрэ и пожал ему руку; вид у него был сконфуженный, ему явно было неловко.

    - Простите меня, - глядя в сторону, пролепетал он.

    Мак-Джилл держался по-прежнему непринужденно и весело, а Маленький Джон, напротив, выглядел озабоченным и усталым. Должно быть, он не спал всю ночь. У него был блуждающий взгляд, и, чтобы подбодриться, ему пришлось закурить одну из тех толстых сигар, которые изготовлялись специально для него и были украшены его вензелем. Когда он зажигал спичку, рука его чуть дрожала. Должно быть, он тоже хотел, чтобы эта неизбежная комедия поскорее кончилась.