- За что вы просите прощения? - спросил Мегрэ, прекрасно понимая, что этого вопроса ждут.

    - За то, что я так подло бросил вас. Знаете, среди журналистов, которые поднялись на борт, оказался один парень, с которым, я познакомился в прошлом году. У него в кармане была бутылка виски, и он во что бы то ни стало решил отпраздновать мой приезд.

    Мегрэ не спросил его, где именно они встретились и пили, так как знал, что все это - выдумка чистой воды, подсказанная молодому человеку Маленьким Джоном или Мак-Джиллом.

    Скорее всего, Мак-Джиллом, у которого в продолжение рассказа его ученика вид был чересчур уж равнодушный, чересчур отсутствующий, словно у профессора, старающегося не подсказывать любимому студенту.

    - С ним в такси были его подружки.

    Как это не похоже на правду - журналист, приехавший по долгу службы в десять утра с дамами! Они даже не дали себе труда придумать что-нибудь более правдоподобное! Чтобы отделаться от него, они сплели эту историю, не заботясь о том, поверит он или нет. Да и зачем? Разве он здесь теперь не лишний?

    Любопытно: Жан Мора выглядел совсем не таким усталым, как его отец. Похоже, он отлично выспался и казался скорее сконфуженным, чем взволнованным.

    - Я, конечно, должен был предупредить вас. Я искал вас на палубе.

    - Нет!

    Зачем Мегрэ это сказал?

    - Да, правда, я вас не искал. Я слишком долго был серьезным во время плавания. До последней ночи я не осмеливался пить при вас. Помните? Я даже не извинился тогда перед вами.

    Как и накануне, Маленький Джон расположился у окна, привычным жестом приоткрыв занавеску.

    Мак-Джилл ходил по комнате с таким видом, словно беседа не больно-то его интересует, и даже позволил себе затеять какой-то банальный телефонный разговор.

    - Что было потом, не помню, - закончил Жан Мора. - В первый раз в жизни я был вдребезги пьян. Мы заезжали в уйму разных мест и пили с уймой людей, которых я теперь не узнал бы.

    - В "Данки-баре"? - спросил Мегрэ, с иронией глядя на Мак-Джилла.

    - Не помню… Очень может быть… Мы поехали на party^[8] к знакомым этого моего приятеля…

    - За город?

    На этот раз молодой человек бросил быстрый взгляд на секретаря, но, так как тот стоял к нему спиной, Жану пришлось отвечать по собственному разумению.

    - Да… - сказал он. - За город… Мы ездили туда на машине.

    - И вернулись только вчера вечером?

    - Да.

    - Вас привезли?

    - Да. Нет… Я хочу сказать, привезли в город.

    - А не в гостиницу?

    Снова взгляд, брошенный на Мак-Джилла.

    - Нет. Не в гостиницу… Я сам так захотел: мне было стыдно.

    - Полагаю, вы больше не нуждаетесь в моих услугах?

    На этот раз в поисках поддержки Мора оглянулся на отца, и странно было видеть, что Маленький Джон, человек столь энергичный, не принимает участия в этой сцене, словно все это его не касается. А ведь речь шла о его сыне, которому он писал такие нежные письма, что их можно было принять за любовные!

    - У меня был долгий разговор с отцом…

    - И с господином Мак-Джиллом?

    Жан не ответил ни "да", ни "нет". Чуть было не стал отпираться, но раздумал и снова понес свое:

    - Мне очень неудобно, что я заставил вас из-за своих детских страхов совершить такое путешествие. Представляю себе, как вы были обеспокоены… И не знаю, простите ли вы меня когда-нибудь за то, что я бросил вас и не давал о себе знать.

    Он, казалось, тоже был удивлен поведением своего отца, которого взглядом просил о помощи.

    Но Мак-Джилл снова взял все в свои руки.

    - Патрон, вам не кажется, что настало время уладить наши дела с комиссаром?

    Тут Маленький Джон обернулся, мизинцем стряхнул пепел с сигары и подошел к столу красного дерева.

    - Полагаю, - заговорил он, - что уладить их будет нетрудно. Прошу прощения, господин комиссар, что встретил вас не слишком любезно. Я благодарен вам за то, что вы были так заботливы по отношению к моему сыну. Прошу вас попросту принять от меня чек, который вам вручит мой секретарь и который будет лишь ничтожным возмещением за все те неприятности, что мы с сыном причинили вам.

    Мгновение он колебался - несомненно решал, надо ли протянуть комиссару руку. Наконец довольно сухо поклонился и направился к двери в соседнюю комнату, сделав Жану знак следовать за ним.

    - До свидания, господин комиссар, - сказал молодой человек, быстро пожав руку Мегрэ.

    И, казалось, с полной искренностью прибавил:

    - Видите, я уже не боюсь.

    Он улыбнулся. Это была довольно бледная улыбка, словно у выздоравливающего. Потом он вслед за отцом скрылся в соседней комнате.

    Чек был уже выписан: он был в чековой книжке, лежавшей на столе. Не присаживаясь, Мак-Джилл оторвал его и протянул Мегрэ: быть может, он ожидал, что тот откажется.

    Мегрэ равнодушно взглянул на цифру: две тысячи долларов. Потом аккуратно сложил и спрятал чек в бумажник, сказав:

    - Благодарю вас.

    Вот и все. Он отбыл повинность. Комиссар направился к выходу, не попрощавшись с Мак-Джиллом, тот проводил его до двери и закрыл ее за ним.

    Несмотря на свое отвращение к коктейлям и к нелепо роскошным заведениям, Мегрэ зашел в бар и выпил два "манхеттена".

    После этого он пешком отправился к себе в гостиницу, причем по дороге качал головой и шевелил губами, как человек, в котором идет длительная внутренняя борьба.

    Клоун, кажется, обещал ему, что наверняка будет в "Бервике" в тот же час, что и вчера.

    Тот действительно сидел там на диванчике, но взгляд у него был такой печальный, лицо такое скорбное, что сомневаться не приходилось: он уже выпил.

    - Я знаю, вы сочтете меня подлецом, - заговорил он вставая. - И окажетесь правы: я и впрямь подлец. Я знал, что будет, и все-таки не смог удержаться.

    - Вы завтракали?

    - Нет еще. Но я не хочу есть. Нет, как ни невероятно это может вам показаться, я не хочу есть, потому что мне очень, очень стыдно. Лучше бы мне не показываться вам на глаза в таком состоянии. А ведь я выпил всего две стопочки. Две стопочки джина. Заметьте - я выбрал джин, потому что он послабей. А то бы я выпил шотландского виски. Я очень устал и сказал себе: "Роналд, ты выпьешь джину, одну стопку…" А вместо этого выпил три… Кажется, я сказал "три"?.. Не знаю… Я отвратителен, и в этом виноваты ваши деньги. Выставьте вы меня за дверь… Или нет, подождите - у меня кое-что есть для вас. Постойте. Что-то важное, сейчас вспомню… Лучше бы нам выйти на воздух. Давайте выйдем, глотнем воздуху.

    Он сопел, сморкался.

    - Я все-таки перехвачу кусочек. А потом скажу вам… Минуточку… Ах, да… Вчера вечером я опять зашел к моему другу. К Жермену. Помните его? Бедняга Жермен! Представьте себе человека, который жил полной жизнью, объездил с цирковыми труппами весь мир, а теперь прикован к креслу на колесиках. Согласитесь, лучше уж смерть… Господи, что это я несу? Не подумайте, что я желаю ему смерти. Но если бы со мной случилось такое, я бы лучше умер. Вот что я хотел сказать… Так вот, я был прав, когда говорил, что Жермен сделает для меня все. Этот человек даст себя на куски изрезать ради ближнего своего. На вид он совсем не такой. Он ворчун. Его можно принять за старого эгоиста. А он целыми часами копался в своих досье, чтобы разыскать следы "J and J". Смотрите, я принес еще один документ.

    Он бледнел, зеленел, скорбно рылся у себя в карманах и, казалось, вот-вот разразится рыданиями.

    - Я заслуживаю…

    Но нет. Ничего такого он не заслуживал, потому что в конце концов отыскал документ под носовым платком.

    - Бумага довольно грязная. Но вы разберетесь.

    На сей раз это была тридцатилетней давности программа турне по провинции. Большущими буквами была напечатана фамилия шантанной певички, чья фотография красовалась на обложке; дальше следовали другие фамилии - пары эквилибристов, комика Робсона, ясновидящей Люсиль и, наконец, в самом низу - музыкальные эксцентрики "J and J".

    - Хорошенько запомните фамилии. Робсон погиб в железнодорожной катастрофе лет десять - пятнадцать тому назад - точно не помню. Мне рассказал про это Жермен. Помните, вчера я говорил, что у Жермена есть старая приятельница, которая навещает его по средам? Правда ведь трогательно, как по-вашему? А знаете, между ними никогда ничего такого не было!

    Он снова расчувствовался.

    - Я ее никогда не видел. Кажется, в те времена она была очень худой и очень бледной - такой худой и бледной, что ее прозвали Ангелом. Ну, а теперь она так толста, что… Мы сейчас перекусим, хорошо?.. Не знаю, виноват ли тут джин, только у меня спазмы… Отвратительно это - опять просить у вас денег… Так о чем бишь я говорил?.. Ангел, Люсиль… Старая приятельница Жермена… Сегодня как раз среда. Она наверняка будет у него часов в пять. И как всегда, принесет ему пирог. Клянусь вам, что я и не притронусь к нему, если мы с вами пойдем туда. Дело в том, что эта старая женщина, которую прозвали Ангелом и которая каждую среду приносит Жермену пирог…

    - А вы предупредили вашего друга о нашем приходе?

    - Я ему сказал, что, может быть… Я могу зайти за вами в половине пятого. Это довольно далеко, особенно если ехать подземкой - надо будет делать пересадку.

    - Идемте!

    Мегрэ внезапно решил не отпускать клоуна - уж очень тот был мрачен; он накормил его, увел к себе в гостиницу и уложил на зеленом плюшевом диване.

    После этого, как и накануне, написал длинное письмо г-же Мегрэ.

    Мегрэ поднимался за клоуном по скрипучей лестнице; Декстер, бог весть почему, решил идти на цыпочках, и комиссар поймал себя на том, что следует его примеру.

    Печальный человек проспался после джина, и, хотя лицо у него было помятое, а язык заплетался, он оставил свой жалобный тон и заговорил чуть более твердым голосом.

    Декстер дал шоферу такси адрес в Гринич Виллидж, и Мегрэ обнаружил, что в самом сердце Нью-Йорка, в нескольких минутах езды от небоскребов, посреди большого города, существует маленький, почти провинциальный городок с домиками не выше, чем в Бордо или Дижоне, с лавочками, тихими улочками, по которым можно гулять, и жителями, которых, казалось, нисколько не интересовал окружавший их город-гигант.

    - Здесь, - объявил Декстер.

    Тут Мегрэ почувствовал в его голосе нечто вроде робости и внимательно поглядел на своего спутника в пальто цвета мочи.

    - Вы уверены, что предупредили его о моем посещении?

    - Я сказал, что вы, может быть, придете.

    - И что говорили обо мне?

    Клоун замялся - Мегрэ этого и ожидал.

    - Я хотел сказать вам об этом… Я не знал, как приступить к разговору, потому что Жермен стал довольно нелюдимым. Кроме того, когда я пришел к нему в первый раз, он мне налил две-три стопочки. И я толком уже не помню, что я ему рассказывал, - кажется, что вы очень богатый человек и ищете сына, которого никогда не видели. Не сердитесь на меня. Я ведь хотел как лучше. В конце концов он расчувствовался и, наверное, поэтому не стал мешкать с поисками.

    Вот идиот! Комиссар пытался представить себе, что мог выдумать про него клоун после нескольких рюмок.

    А Декстер, пока они поднимались в квартиру бывшего коверного, казалось, пребывал в нерешительности. Кто знает, не способен ли он соврать - соврать даже Мегрэ? Нет, вряд ли - ведь и фотография, и программка налицо.

    Полоска света под дверью. Чуть слышны голоса. Декстер шепчет:

    - Стучите. Звонка нет.

    Мегрэ постучал. Голоса смолкли. Чей-то кашель. Стук чашки, поставленной на блюдечко.

    - Войдите!

    Казалось, они переступили некую границу, хотя ею был всего-навсего дырявый коврик, совершили бесконечно долгое путешествие во времени и пространстве и очутились не в Нью-Йорке, недалеко от небоскреба, на вершине которого вспыхивали огни рекламы, озарявшие небо Манхеттена. Похоже, они возвратились в эпоху, когда электричества еще не было.

    Можно было поклясться, что комната освещается керосиновой лампой: это впечатление возникало благодаря красному шелковому плиссированному абажуру торшера.

    Светлый круг падал лишь на середину комнаты, и в этом кругу, в кресле на колесиках, сидел старик, который когда-то был очень толст, да и сейчас отличался тучностью - он занимал все кресло целиком, - но теперь он стал таким дряблым, что, казалось, из него внезапно выкачали воздух. Седые волосы, очень редкие и длинные, свисали по бокам его голого черепа; вытянув шею, старик поверх очков смотрел на вошедших.

    - Извините, что побеспокоил вас, - произнес Мегрэ, за спиной которого прятался клоун.

    В комнате находилась еще старуха, такая же тучная, как и Жермен, краснолицая, с подозрительно белокурыми волосами; она улыбалась грубо накрашенным ртом.

    Уж не попали ли они в музей восковых фигур? Нет. Эти фигуры двигались, а на маленьком столике, рядом с нарезанным пирогом, стояли две чашки с чаем, от которых шел пар.

    - Роналд Декстер сказал, что сегодня вечером я могу получить интересующие меня сведения.

    Стены, сплошь увешанные афишами и фотографиями, были не видны. На самом почетном месте красовался шамберьер (Шамберьер - длинный кнут, употребляемый в цирке или в манеже) с рукояткой, украшенной разноцветными лентами.

    - Люсиль, подайте, пожалуйста, господам стулья.

    Голос, конечно, остался таким же, как в те времена, когда этот человек выходил на манеж, объявлял коверных и рыжих; этот голос странно звучал в тесной комнатушке, такой захламленной, что бедной Люсиль трудненько было освободить два черных стула, обитых красным бархатом.

    - Да, этот юноша знавал меня когда-то… - произнес старик, Прямо начало стихотворения! Прежде всего, Декстер в глазах старого циркача был "юношей". И, кроме того, он был тем, кто "знавал меня когда-то", а не тем, "кого я когда-то знавал"…

    - Я знаю, что вы в трудном положении. Если бы ваш сын проработал в цирке хотя бы несколько недель, вам достаточно было бы сказать: "Жермен, это было в таком-то году. Он принимал участие в таком-то номере. Выглядел таким-то и таким-то", И Жермену даже не пришлось бы копаться в своих архивах.

    И он указал на кипы бумаг, лежавших всюду - на столах и стульях, на полу и даже на кровати, так как Люсиль вынуждена была положить их туда, чтобы освободить два стула.

    - У Жермена все здесь.

    Он постучал себя по лбу указательным пальцем.

    - Но так как речь идет о кафешантанах, я говорю вам: "Вы должны обратиться к моему старому другу - к Люсиль. Она здесь. Она слушает вас. Соблаговолите адресоваться к ней".

    У Мегрэ погасла трубка, а ему сейчас так надо было затянуться, чтобы освоиться с обстановкой. Он держал трубку в руке, и вид у него был, наверное, довольно растерянный, потому что тучная дама опять улыбнулась ему - улыбка казалась кукольной на ее грубо раскрашенном лице - и сказала:

    - Можете курить. Робсон тоже курил трубку. Я тоже покуривала несколько лет после его смерти. Может быть, вы меня не поймете, но это как-то приближало меня к нему.

    - Вы создали очень интересный номер, - из вежливости пробормотал комиссар.

    - Откровенно говоря, лучший в этом жанре. Это вам всякий скажет. Робсон был неподражаем. Как он умел держаться! Вы не можете себе представить, что значит в нашей профессии умение держаться. Он одевался на французский манер - облегающие штаны до колен и черные шелковые чулки. Икры у него были умопомрачительно красивы. Одну минуточку!

    Она порылась не в сумочке, а в шелковом мешочке с серебряной застежкой и вытащила оттуда фотографию, рекламную фотографию своего мужа в наряде, который она только что описала, - черная полумаска, нафабренные усы: напружинив ноги, он протягивал палочку - волшебную палочку! - к невидимым зрителям.

    - А вот я в те времена.

    Женщина неопределенного возраста, тоненькая, грустная, прозрачная, положив подбородок на сжатые руки и приняв самую неестественную позу, смотрела куда-то в беспредельность ничего не выражающим взглядом.

    - Мы, можно сказать, объездили весь мир. В некоторых странах Робсон надевал на свой костюм красный шелковый плащ, и, когда в номере "Волшебный гроб" на него падали красные лучи прожектора, в нем и впрямь появлялось нечто сатанинское. Я надеюсь, вы верите в передачу мыслей на расстоянии?

    Было душно. Безумно хотелось глотнуть свежего воздуха, но на окнах висели плотные шторы из выцветшего плюша, тяжелые, как театральный занавес. Как знать? Мегрэ подумал, что эти шторы скорее всего были вырезаны из какого-нибудь старого театрального занавеса.

    - Жермен сказал, что вы ищете не то сына, не то брата.

    - Брата, - торопливо ответил Мегрэ: он сообразил, что ни один из "J and J" по возрасту никак не мог быть его сыном.

    - Я так и подумала. Я было не совсем поняла. Но ожидала увидеть пожилого человека. Кто из них ваш брат? Скрипач или кларнетист?

    - Не знаю, сударыня. Мой брат исчез, когда был еще ребенком. Мы совсем недавно, и то случайно, напали на его след.

    Это было смешно, отвратительно; тем не менее он не мог сказать правду этим людям, которые упивались всякой нелепицей. И все-таки он еще вел себя с ними по-божески, но дурак Декстер, отлично знавший, что все это сказки, казалось, не на шутку расчувствовался и даже начал всхлипывать.

    - Сядьте ближе к свету - я хочу рассмотреть ваше лицо.

    - Не думаю, чтобы мы с братом были похожи.

    - Откуда вам знать? Ведь его похитили ребенком! Похитили!.. Еще не хватало! Теперь уж придется играть эту комедию до конца.