- Нет, черт возьми! - воскликнул Моке, скрипнув зубами и топнув ногой, - напротив, пойдем помедленнее, мы не знаем, с кем имеем дело. - Пусть медленно, только пойдем. И он двинулся по следам волка. - Да ведь след ясно виден, - сказал я ему, - его не потеряешь. - Я не след ищу. - Так что же тогда? - Сейчас узнаете. Охотники, окружавшие рощу, присоединились к нам; по пути полевой сторож объяснил им, что произошло. Мы с Моке шли по волчьим следам, глубоко отпечатавшимся на снегу. На том месте, где волка застал мой выстрел, я сказал: - Видишь, Моке, я промахнулся. - Почему вы так думаете? - Да потому что крови нет. - Тогда поищите в снегу вашу пулю. Я направился туда, где, по моим расчетам, должна была лежать пуля, если она не задела волка. Пройдя напрасно с полкилометра, я решил вернуться к Моке. Он знаком подозвал охотников. - Ну что, - спросил он у меня, - где пуля? - Я ее не нашел. - Значит, мне повезло больше, чем вам: я нашел ее. - Как! Ты ее отыскал? - Идите за мной. Я послушался. Охотники подошли ближе. Но Моке указал им черту, которую нельзя переступать. Мойна с Мильде тоже приблизились к нам. - Ну как? - спросил у них Моке. - Мимо, - ответили оба лесника. - Я видел, что вы промахнулись на равнине, ну а в лесу? - То же самое. - Вы уверены в этом? - Мы нашли обе пули, они застряли в стволах деревьев. - Не может быть, - сказал Ватрен. - Да, это невероятно, - согласился Моке, - и тем не менее, я покажу вам кое-что еще более удивительное. - Покажи. - Смотрите, что это здесь на снегу? - Волчий след, черт возьми! - А вот здесь, около правой передней лапы, что это? - Маленькая ямка. - До сих пор не поняли? Охотники удивленно переглянулись. - Что, теперь догадались? - продолжал Моке. - Это невозможно! - ответили они ему. - Но это так, и сейчас я вам это докажу. Моке сунул руку в снег, немного поискал и с победным криком извлек сплющенную пулю. - Смотрите-ка! - сказал я. - Моя пуля. - Вы ее узнаете? - По-моему, ты ее пометил. - Каким знаком? - Крестом. - Вот видите, господа, - сказал Моке. - Теперь объясни нам, в чем дело. - Так вот: он отвел от себя обычные пули, но у него нет власти над пулей этого мальчика, помеченной крестом. Она ударила его в плечо, я видел, как он укусил себя. - Но, если пуля попала ему в плечо, - спросил я, удивленный молчанием и испугом охотников, - почему она его не убила? - Потому что она не из золота и не из серебра, малыш, а только золотые и серебряные пули могут пробить шкуру дьявола и убить того, кто продал ему душу. - Что же, Моке, - вздрогнув, спросили охотники, - ты думаешь… - Да, черт возьми! Готов поклясться, что это был волк башмачника Тибо. Охотники переглянулись. Двое или трое перекрестились. Казалось, все разделяли мнение Моке и знали, кто такой волк башмачника Тибо. Один я ничего не понимал. - Но, в конце концов, - потребовал я, - объясните мне, что это за волк башмачника Тибо! Моке не решался ответить. - Ах да! - воскликнул он наконец. - Генерал сказал, что вам можно будет узнать это, когда вам исполнится пятнадцать лет. Вам ведь уже больше, не так ли? - Мне шестнадцать, - гордо ответил я. - Так вот, мой дорогой господин Александр, волк башмачника Тибо - это дьявол. Вы ведь просили меня вчера рассказать вам какую-нибудь историю? - Да. - Пойдемте сейчас ко мне, и я вам ее расскажу - да какую! Лесники и охотники расходились, молча обмениваясь рукопожатиями; каждый двинулся в свою сторону; мы вернулись к Моке, и тогда он рассказал мне ту историю, которую вы сейчас прочтете. Может быть, вы спросите, отчего я так долго не рассказывал вам ее. Она была скрыта в одной из ячеек моей памяти. Я мог бы сообщить вам, по какому случаю извлек ее оттуда три дня назад, но боюсь, что это не слишком интересно и лучше немедленно начать мой рассказ. Я говорю "мой рассказ", хотя, наверное, следовало сказать "историю Моке". Но, право же, когда высиживаешь яйцо тридцать восемь лет, начинаешь думать, что сам его снес. I. НАЧАЛЬНИК ВОЛЧЬЕЙ ОХОТЫ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА
Сеньор Жан, барон де Вез, был страстным охотником. Когда вы идете прекрасной долиной из Берваля в Лонпре, слева от себя вы видите старую башню; она стоит уединенно и кажется от этого еще более высокой и грозной, чем она есть на самом деле. Сегодня владелец этой башни - старый друг пишущего эти строки, а к ее виду все так привыкли, хотя он и страшен, что летом крестьяне садятся отдохнуть в ее тени так же беззаботно, как пронзительно кричащие стрижи, что носятся на своих больших черных крыльях, или нежно щебечущие ласточки, которые каждый год вьют там свои гнезда. Но в те времена, о коих пойдет речь, около 1780 года, замок сеньора де Веза выглядел совсем не так, как сейчас, и приближаться к нему было не вполне безопасно. Время не смягчило облик этой мрачной и суровой постройки двенадцатого или тринадцатого века. Конечно, часовой в сверкающем шлеме уже не расхаживал взад и вперед по стене, во дворе не было звонко трубящего в рог лучника и у потерны не стояли два вооруженных стражника, готовые по первому сигналу тревоги опустить решетку и поднять мост. Но само уединенное положение замка, где жизнь, казалось, замерла, придавало, особенно по ночам, этому сумрачному гранитному великану устрашающее величие, присущее безмолвным и неподвижным предметам. Впрочем, владелец старого замка не был злым человеком и, как говорили те, кто достаточно хорошо его знал и судил о нем не поверхностно, мог скорее испугать, чем причинить вред. Разумеется, это касалось только людей. Для обитавших в лесах зверей это был смертельный враг, жестокий и беспощадный. Сеньор Жан был начальником волчьей охоты у монсеньера Луи Филиппа, герцога Орлеанского, четвертого по счету из носивших это имя; эта должность давала ему возможность удовлетворить свою необузданную страсть к охоте. Если речь шла о любом другом предмете, барона Жана, хоть и не без труда, все-таки можно было переубедить; но во всем, что касалось охоты - если только благородный сеньор забивал себе что-либо в голову, - он должен был высказаться до конца и добиться своего. Как рассказывали, он был женат на незаконнорожденной дочери принца; это родство вместе со званием начальника волчьей охоты давало ему почти неограниченную власть во владениях его прославленного тестя - власть, которую никто не решался оспорить, особенно с тех пор, как его высочество герцог Орлеанский в 1773 году женился вторым браком на г-же де Монтессон и почти перестал появляться в своем замке в Виллер-Котре, а жил в прелестном доме в Баньоле, принимал там самых остроумных людей того времени и играл в комедиях. Ни одного Божьего дня - радовалась ли земля солнцу, грустила ли под дождем, укрывала ли зима поля белым саваном, разворачивала ли весна на лугах свой зеленый ковер, - ни одного дня не проходило без того, чтобы от восьми до девяти часов утра ворота замка не распахивались настежь и в них не появился бы сеньор Жан. За ним шел главный доезжачий Маркотт, за Маркоттом - охотники, следом слуги вели на сворах собак под присмотром метра Ангулевана, помощника доезжачего, который, подобно палачу в Германии, шествующему после знати и впереди мещанства как последний из дворян и первый мещанин, шел позади охотников и впереди псарей. Вся эта охота была богато снаряжена: английские лошади, французские собаки; лошадей было двенадцать, собак - сорок. С этими двенадцатью лошадьми и сорока собаками барон Жан шел на любого зверя. Чаще всего он охотился на волка, что соответствовало его званию. Настоящий охотник поймет, насколько барон был уверен в чутье и выносливости своих собак: после волка приходил черед кабана, за кабаном следовал олень, за оленем - лань, за ланью - косуля. Если же слуги, ведущие поиск, возвращались ни с чем, барон спускал собак и кидался на первого попавшегося зайца. Мы уже говорили, что достойный сеньор охотился каждый день: ему легче было сутки не есть и не пить - хотя он часто испытывал жажду, - чем двадцать четыре часа не видеть, как собаки травят зверя. Но, как всем известно, охота не всегда бывает удачной даже с самыми лучшими собаками и самыми быстрыми лошадьми. Однажды Маркотт явился на место встречи сильно сконфуженный. - Ну, Маркотт, что случилось? - нахмурившись, спросил барон Жан. - По твоему лицу видно, что охота сегодня будет плохая. Маркотт покачал головой. - Говори же, - с нетерпеливым жестом приказал сеньор Жан. - Дело в том, монсеньер, что я видел черного волка. - А! - воскликнул барон, и глаза его загорелись. В самом деле, достойный сеньор уже в пятый или в шестой раз поднимал этого зверя, которого так легко было узнать из-за необычного цвета шерсти, но ни разу ему не удалось ни приблизиться к нему на расстояние выстрела, ни загнать его. - Да, - продолжал Маркотт, - но проклятый волк за ночь так запутал следы, что, обойдя половину леса, я вышел к своей первой метке. - Так что же, Маркотт, ты считаешь, мы не сможем подойти к этому животному? - Думаю, нам это не удастся. - Клянусь всеми чертями! - воскликнул сеньор Жан, самый большой любитель божиться со времен Нимрода, - я сегодня неважно себя чувствую, и, для того чтобы поправиться, мне необходимо затравить зверя - все равно какого. Послушай, Маркотт, кем мы можем заменить этого проклятого черного волка? - Да я так был занят им, - ответил Маркотт, - что других не трогал. Может быть, монсеньеру угодно спустить собак и погнаться за первым попавшимся зверем? Барон Жан собрался предложить Маркотту поступить так, как тот сочтет нужным, но в это время к ним со шляпой в руке приблизился Ангулеван. - Постой, - сказал барон Жан. - Кажется, метр Ангулеван хочет дать нам совет. - Я не смею советовать такому благородному сеньору, как вы, - и Ангулеван постарался придать своей лукавой и насмешливой физиономии смиренное выражение, - но считаю своим долгом сообщить вам, что неподалеку видел великолепного оленя. - Ну-ка, поглядим на твоего великолепного оленя, Ангулеван, - ответил начальник волчьей охоты, - и если ты не ошибся - получишь вот это новенькое экю. - Где олень? - спросил Маркотт. - Берегись, если из-за тебя мы зря спустим собак! - Дайте мне пока Матадора и Юпитера, а там будет видно. Матадор и Юпитер были две лучшие гончие собаки сеньора де Веза. Не успел Ангулеван пройти за ними и ста шагов по кустарникам, как по лаю собак и по дрожанию их хвостов понял, что они напали на след. В самом деле, почти сразу показался великолепный семилетний олень. Вся стая псов присоединилась к двум ветеранам. "Берегись!"- закричал Маркотт; потом он затрубил в рог, и охота началась, к большому удовольствию сеньора де Веза, который, продолжая сожалеть о черном волке, все же за неимением лучшего соглашался на семилетнего оленя. Охота продолжалась уже два часа, но олень держался. Сначала он увел за собой всю стаю из маленького леса Арамона к дороге Висельника, оттуда, не теряя гордого вида, - в Уаньи: олень был не из тех животных, что дают схватить себя за хвост любой паршивой таксе. Все же у Бур-Фонтена олень стал уставать, ему уже трудно было уходить от преследования, и он начал петлять. Сначала он вошел в ручей, вытекающий из Безмонского пруда и впадающий в Бурский пруд, поднялся по нему на одну восьмую льё - вода доходила ему до подколенок, - скакнул вправо, вернулся в ложе ручья, скакнул влево, а затем стал убегать так стремительно, как позволяли ему оставшиеся силы. Но собак сеньора Жана не так легко было сбить со следа. Умные и породистые псы сами разделили обязанности между собой. Одни побежали вверх по ручью, другие - вниз, одни искали справа, другие - слева, и вскоре им удалось разгадать хитрость зверя; стоило одной из собак залаять, и вся стая тут же оказалась рядом, продолжая преследовать оленя с тем же пылом и страстью, как будто он был в двадцати шагах перед ними. Охотники, продолжая скакать и трубить, и собаки, не переставая лаять, приблизились к прудам Сент-Антуана, расположенным в нескольких сотнях шагов от опушки Уаньи. Там, между Уаньи и Озере, стояла лачуга башмачника Тибо. Расскажем немного о том, кто такой башмачник Тибо, подлинный герой нашей истории. Может быть, вы спросите: как это я, выводивший на сцену королей, заставлявший принцев, герцогов и баронов играть второстепенные роли в моих романах, делаю главным героем моего повествования простого башмачника. Я отвечу, что, во-первых, в моем милом Виллер-Котре башмачники встречаются куда чаще, чем бароны, герцоги и принцы, и что с тех пор, как я выбрал местом действия леса в окрестностях родного города, мне приходится, чтобы не выдумывать персонажей, подобных героям "Инков" г-на Мармонтеля или "Абенсераджей" г-на Флориана, сделать героем моего рассказа одного из настоящих жителей этих лесов. Во-вторых, это не я выбираю героя, это он меня выбирает; хорош он или плох, но он распоряжается мной. Теперь я постараюсь изобразить башмачника Тибо - простого башмачника - так же верно, как художник писал бы портрет владетельного принца, если бы тот хотел послать его своей невесте. Тибо двадцать пять - двадцать семь лет, это высокий, сильный, хорошо сложенный человек, но ум его и душа явно омрачены: это постоянное недовольство, порожденное крупинкой зависти, которую Тибо испытывал невольно и, быть может, сам того не ведая, к любому, кому больше повезло в жизни. Его отец совершил ошибку, серьезную в любое время, но более опасную в ту эпоху абсолютизма, когда никто не мог подняться на более высокую ступень, чем сейчас, когда способный человек может добиться всего, чего пожелает. Отец дал ему воспитание, не соответствующее его положению в обществе. Тибо ходил в школу городка Виллер-Котре к аббату Фортье и там научился читать, писать, считать, даже знал немного по-латыни, чем очень гордился. Тибо много читал, чаще всего - книги конца прошлого века. Но он, неискусный химик, не сумел отделить хорошее от дурного, или, вернее, извлек из них все вредное и жадно проглотил, оставив все доброе на дне стакана в виде осадка. Разумеется, в двадцать лет Тибо меньше всего хотел становиться башмачником. Одно время он подумывал стать военным. Но его товарищи, служившие королю и Франции, как начинали службу солдатами, так и выходили в отставку после пяти-шестилетней неволи, не получив даже звания капрала. Тибо хотел бы стать и моряком. Но в морской службе карьера была еще более недоступной для простолюдина, чем в армейской. Через пятнадцать или двадцать лет, заполненных опасностями, штормами и сражениями, он, может быть, дослужится до боцмана - только и всего! Тибо хотел носить не куртку и парусиновые штаны, а королевский синий мундир, красный жилет и золотые эполеты в виде кошачьей лапки. Но никогда еще сын башмачника не становился ни капитаном фрегата, ни лейтенантом, ни даже младшим лейтенантом. Значит, и моряком ему не быть. Тибо согласился бы стать нотариусом. Некоторое время он думал поступить к метру Нике, королевскому нотариусу, мальчиком на побегушках и подниматься по служебной лестнице, пользуясь силой своих ног и острием своего пера. Но, сделавшись старшим писарем и получая сто экю в год, где взять тридцать тысяч франков, чтобы купить самую скромную сельскую контору? Значит, ему не быть нотариусом, как не быть офицером - сухопутным или морским. Тем временем скончался отец Тибо. Оставшихся после него денег хватило как раз на похороны. Его похоронили, и у Тибо оказалось всего три или четыре пистоля. Тибо хорошо знал свое дело: он был ловким башмачником. Но ему не хотелось работать сверлом и ножом. Тогда он, предусмотрительно оставив одному из друзей отцовские инструменты, продал все остальное и, выручив за свое имущество пятьсот сорок ливров, отправился путешествовать. Тибо странствовал три года. За это время он не разбогател, но узнал многое, чего не знал прежде, и проявил способности, которыми раньше не мог похвастаться. Он узнал, что в торговых делах между мужчинами принято держать слово, но любовную клятву, данную женщине, можно с легкостью нарушить. Так обстояло дело с его нравственным развитием. Что касается развития физического, то здесь все было иначе: он восхитительно плясал жигу, умело действовал палкой, мог обороняться против четверых и лучше любого охотника управлялся с рогатиной. | 
