Прибыл курьер из Франции с письмами и новостями. Награды, повышения, отпуска – все это заставляет биться сердца воинов, жаждущих получить весточку о милых сердцу людях. Сержант первого батальона подает Буффарику большой конверт и говорит: – Бери, письмо тебе… дашь выпить? – Э, голубь, пей сколько хочешь и позавтракай у нас! Ба, да это письмо Розе! Вот будет довольна дорогая малютка! – добавляет Буффарик, читая адрес на конверте. – Ну, прощай, побегу к ней. Ветеран бежит к бараку, где Роза неотлучно находится при больной. Жарко, дверь барака открыта настежь. Он вежливо покашливает и входит. Бледная, с блестящими от лихорадки глазами, раненая сидит на постели в подушках. Справа от нее тетка Буффарик, которая держит кружку, слева Роза, вооруженная ложкой, кормит больную вкусным бульоном, заботливо приготовленным маркитанткой. – Ну, сударыня, еще ложечку! – говорит тетка Буффарик. – Еще капельку бульону… вам это будет очень полезно! Она старается смягчить свой эльзасский акцент и упрашивает больную очень нежно и ласково. Буффарик, растроганный, кланяется так почтительно, как будто перед ним император или генерал Боске. Больная дружески кивает ему. – Здравствуйте, друг сержант! – говорит она ему. – Какие новости? – Ничего особого, сударыня! Письмо из Франции для нашей милой девочки. – О, это от дедушки! – весело восклицает Роза. – От дедушки Стапфера, – добавляет Буффарик. – Старик очень любит нас, а мы его обожаем! Дама в черном вздрагивает. – Стапфер! Эльзасское имя! – Да, сударыня, конечно, эльзасское… Храбрец великой армии, которого Наполеон наградил собственноручно крестом… гигант-кирасир… герой и до сих пор крепкий, как дуб, несмотря на свои семьдесят лег. Простите, сударыня, что надоедаем вам!.. – Вы ошибаетесь, сержант! Все, что касается вас и Розы, интересует меня… Одно слово "Эльзас" волнует меня и пробуждает во мне тяжелые воспоминания. – Простите, сударыня, не будем говорить об этом. Роза читай письмо! Молодая девушка распечатывает конверт и читает: "Форт Вобан. 8 июня 1855 года. Дорогая моя рождественская Роза!" Глухой вопль вырывается из груди больной. – Боже мой! Вы прочли: форт Вобан… близ Страсбурга… – Да, сударыня! – А Роза! Почему рождественская Роза? Боже милостивый! Перед фортом Вобан… есть цветник… там много зимних цветов… этих снежных роз… рождественских роз! – Да, сударыня! Вот уже сорок лет дедушка заботится о них и в Рождество всегда несет большой букет к памятнику генерала Дезекса! Но больная не слышит ее. Бледная, она бьется в нервном припадке, ломает руки. С побледневших губ срываются несвязные слова: – Форт Вобан… Рождественская роза! Господи! Сжалься надо мной! Помоги мне! ГЛАВА VI
В клетке. – Безумное желание свободы. – Бомба. – Сорвиголова открывает дверь. – Патруль. – Один против восьмерых. – Кровавая стычка.– Брешь. – Спасение ли?
Запертый в тесном каземате, Сорви-голова считает дни, часы и минуты. Его щеки впали, глаза горят, как у зверя, губы разучились улыбаться. Он не похож на прежнего Сорви-голову. Измученный, с растрепанными волосами, в грязной одежде – он просто страшен. Убедившись, что бежать невозможно, он желает смерти, колотит в дверь кулаком, ругается, проклинает, рычит. – Черт возьми! Дождик из бомб! И ни одна не хочет разнести проклятый каземат! Ну же, бомба! Сюда! Бум! Нет, не сюда! Милый друг Шампобер! Если бы ваши стрелки целились сюда! Какую бы услугу они оказали мне! Взрывы снарядов раздаются с оглушительным треском. Ядра падают на укрепления, на доски, на стены. Бомбы летят, как дождь, разнося все на своем пути. Словно исполняя желание Сорви-головы, канониры капитана Шампобера меняют направление. Бомбы падают на дорогу и разрывают ее. Одна из бомб падает перед дверью каземата. Часовые разбегаются во все стороны. Сорви-голова хохочет. – Браво, Шампобер! Глухой удар, удушливый дым, столб пламени… Дверь стучит, как барабан. Полы шатаются, гвозди выскакивают. Дверь еще держится, но достаточно одной бомбы, чтобы выбить ее и заодно убить пленника. Сорви-голова замечает в щели луч солнца, и мгновенно к нему возвращается хорошее настроение. Вторая бомба обрушивается на крышу каземата, ломает ее и падает на землю в двух шагах от Сорви-головы. Он погиб! Дверь заперта, выломать ее нельзя. Куда бежать? Фитиль горит и наполняет каземат удушливым дымом. Сейчас будет взрыв. Погиб! Ничто не спасет теперь Сорви-голову! – Ничего не поделать! – говорит он спокойно, выпрямляется и, скрестив руки на груди, стоит перед бомбой. Тише! Фитиль шипит… Проходят секунды, мучительные, тоскливые! Перед умственным взором человека, готовящегося к смерти, проходит вся его жизнь… …Его детство, отец – старый наполеоновский солдат. Мать. Дорогая матушка! Потом полк, знамя… прелестное лицо Розы… И апофеоз, венчающий его мечты: трехцветное знамя на вершине Малахова кургана, и он, Сорви-голова, держит это знамя в руке! Твердый, спокойный, Сорви-голова ждет взрыва, удара… смерти. Вдруг в каземате водворяется мертвая тишина. Дыма нет… ничего. Фитиль погас! Сорви-голова облегченно вздыхает. Все его существо оправляется, расцветает, ощущая прелесть бытия. – Фитиль погас! Это бывает редко, но случается! – восклицает он. – Я обязан этим моему другу капитану Шампоберу. Но может явиться другая бомба и разорвать меня в клочья. Надо бежать! Бежать? Но как? Через отверстие, пробитое бомбой в своде? Нет, ему не достать. Напрасно карабкается он на обломки досок, тянется – все впустую. А время идет. Сорви-голову охватывает гнев, он бросается на дверь и старается вышибить ее. Вдруг ему приходит в голову новая мысль. Зуав наклоняется, хватает снаряд, с трудом поднимает его, отступает на несколько шагов назад, потом, сжав зубы, призывает на помощь всю свою силу и бросает бомбу в дверь. Дверь с треском рушится. Сорви-голова высовывает в брешь голову и замечает отряд солдат. Унтер-офицер видит зуава и делает ему знак войти в каземат. Сорви-голова вылезает совсем и, смеясь, говорит: – Батарея Шампобера совсем близко… Ну, один хороший прыжок! Унтер-офицер багровеет от гнева и бросается со штыком на зуава. Сорви-голова уворачивается, отскакивает и, прежде чем унтер-офицер опомнился, бросается на него, вырывает у него оружие и кричит: – Ты не умеешь владеть штыком, приятель, я тебя поучу… Раз, два, три… нос утри! – Восемь человек солдат скрещивают штыки и окружают зуава. – Долой оружие – или я покончу с вами! – звучно командует Сорви-голова. Ошеломленный унтер-офицер хватает саблю и бросается на зуава. С быстротой молнии штык вонзается в грудь унтер-офицера. С искаженным от боли лицом он шатается и падает без единого стона. Глаза Сорви-головы сверкают, ноздри раздуваются. – Один! – кричит он изменившимся голосом, одним прыжком бросается на солдата и убивает его. Солдат испускает вопль и падает в лужу крови. – Два! – кричит Сорви-голова. Остальные шесть человек пытаются окружить неустрашимого бойца. Зуав наклоняется, прыгает, бросается вперед. в сторону, назад, стараясь укрыться от штыков. Легкие из бронзы, мускулатура атлета и ловкость тигра! Крик отчаяния и боли покрывает шум выстрелов и лязг штыков. Один из солдат тяжело ранен и корчится на земле. – Три! – вопит Сорви-голова. Солдаты, пораженные его смелостью, готовы видеть в нем что-то сверхъестественное. Вдруг один из них вспоминает о ружье, вынимает его и делится. Но Сорви-голова предупреждает его выстрел. Он хватает брошенное раненым солдатом ружье, стреляет и бросается на землю. – Четыре! – говорит он. Его пуля пробила череп солдата. Зуав встает и бросается вперед со штыком наголо. Солдаты окружают его, но один получает сильный удар между плеч, а другой в затылок. Кровь льет ручьем. Два оставшихся солдата стоят неподвижно, потом крестятся, принимая зуава за самого дьявола. Сорви-голова жестом приказывает им бросить оружие. Солдаты повинуются и убегают со всех ног. Сорви-голова – один. Живо! Нельзя бежать в этой форме. С лихорадочной поспешностью он снимает с убитого унтер-офицера шинель и надевает ее. – Теперь саблю, сумку… шапку, – бормочет он, – в путь скорее! Переодевшись, Сорви-голова поднимает ружье и идет размеренным шагом русского солдата. Бомбы и гранаты летят тучей. Но он верит в свою звезду. Что такое жизнь, когда речь идет о свободе?! Навстречу ему – никого. С бьющимся сердцем идет он вперед. Французские укрепления – близко… Проклятье! Появляется отряд русских под командой офицера. Шестьдесят человек с габионами и разными инструментами в руках! Сорви-голова останавливается и отдает честь. Но одна деталь привлекает внимание офицера. Он удивлен, что русский военный носит гетры. Сорви-голова не подумал об этом. Офицер спрашивает его. Он не понимает ни слова, но сознает, что погиб. Бросив ружье, зуав бросается бежать, надеясь на свои ноги. Увы! Столько храбрости, хладнокровия и все это – напрасно! Один из солдат бросает ему в ноги габион. Сорви-голова спотыкается и падает. Двадцать пять человек окружают его. Он встает, сбрасывает шинель и появляется в своей форме перед глазами пораженных солдат. – Сорви-голова! – восклицает молодой офицер. – Да, это я, капитан, – спокойно отвечает зуав, выпрямляясь, – я сдаюсь и знаю, что меня ожидает! – Бедный товарищ! Бегство… насилие, убийство солдат… – Да, знаю, я проиграл игру. Я хотел быть свободным или умереть. Меня расстреляют. Это будет лучше, чем гнить в вашем каземате! ГЛАВА VII
Часовые и пленник. – Военный суд – Долг. – На смерть. – Взаимная симпатия. – Прости! – Письмо. – Роза. – Последний туалет. – Целься! – Братья.
Бедного Сорви-голову повели в другой каземат. Новая тюрьма защищена от бомб и отнимает всякую возможность побега. Походная кровать, стол и три табурета потому что двое часовых находятся при нем неотлучно, им позволено сидеть. Сорви-голова желал бы поболтать с ними стряхнуть с себя тяжелый кошмар, но никто не понимает его. Все трое поглядывают друг на друга добродушно, с нескрываемой симпатией. Желая выразить свое уважение, один из солдат произносит два классических слова: – Добрый француз! – Добрый русский! – отвечает зуав. Другой солдат пытается жестами завязать разговор. Он считает на пальцах до двенадцати и делает вид, что заряжает ружье и целится. – Я понимаю! – говорит Сорви-голова. – Двенадцать человек расстреляют меня! Увидим! Часы идут. Наступает ночь… Сорви-голова бросается на свою кровать и засыпает сном праведника. На заре часовые меняются. Сорви-голова просыпается, зевает, потягивается. – Хороший француз! – говорят солдаты. – Хорошие русские! – отвечает зуав. Солдаты принесли с собой кварту водки, кусок черного хлеба и по-товарищески делят все это с пленником. Сорви-голова пьет водку, с аппетитом ест хлеб и пожимает руки солдатам. В восемь часов раздается звук шагов, и тяжелая дверь отворяется. Зуав замечает за дверью взвод солдат под командой унтер-офицера. Он чувствует легкую дрожь. – Неужели меня расстреляют так вдруг, без суда? – думает он. – Ну, все равно, надо идти! Унтер-офицер делает ему знак идти. Он спокойно и с достоинством идет. Зуава приводят к зданию позади собора, на фронтоне которого развевается русский флаг, вводят в большую залу, в глубине которой сидят члены военного суда. С болезненным чувством Сорви-голова узнает в председателе своего друга майора. Долг – прежде всего. По бледности, покрывающей лицо майора, зуав понимает, как страдает его друг. Сорви-голова отдает военный поклон и стоит, подняв голову, спокойный и твердый. Слегка изменившимся голосом председатель говорит: – Ваши имя, лета и место рождения! – Меня зовут Сорви-голова, сержант второго полка зуавов, мне двадцать три года. Что касается моего настоящего имени, позвольте мне скрыть его. Я знаю, что буду казнен… И вот ради моей семьи, ради чести моего имени я хочу быть расстрелянным под именем Сорви-голова. В полку решат, что я умер в плену. Никто во Франции не узнает, что я был казнен как преступник. – Я ценю и понимаю это! Признаете ли вы себя виновным в том, что напали на шестерых солдат Его Величества и убили их? – Да, господин комендант, но я убил их, защищаясь, лицом к лицу! – Конечно, но это не прощает вас!.. – Я пленник, хотел быть свободным и действовал в полном рассудке! – Солдаты не вызвали вас на это? – Нет, господин комендант… они противились моему бегству, исполняя свой долг! – Вы не сожалеете об этом? – Нет, не сожалею. Идет война, а я солдат – солдат должен драться до последнего вздоха! Наконец, я не давал слова, что откажусь от свободы! – Я знаю это. Ничего не имеете сказать еще в свою защиту? – Ничего! Через десять минут совещание судей окончено. Офицеры входят. Председатель, бледный как смерть, громко произносит: – Сержант Сорви-голова! Мне очень тяжело сообщить вам, что совет единодушно присудил вас к смерти. Регламент не допускает смягчения. Вы будете расстреляны через двадцать четыре часа! Зуав спокойно отдает честь. Офицеры встают и печально уходят. Майор остается с пленником, протягивает ему обе руки и восклицает: – Сорви-голова! Друг мой! Я в отчаянии! Что-то говорит мне, что, посылая вас на смерть, я совершаю преступление, убиваю брата… все мое существо возмущается… сердце болит! Между тем вы – враг, опасный враг… я судил вас по совести, по закону… Будь проклята война! При этих теплых, полных симпатии словах взгляд Сорви-головы смягчился. Его руки энергично отвечают на пожатие майора, и он бормочет: – Я тоже испытываю к вам глубокое, почти братское чувство. Как будто я знал вас раньше… всегда… я чувствую, что между нами есть таинственная связь… Будь проклята война, которая сеет повсюду скорбь и слезы! Оба солдата долго смотрят друг на друга, растроганные, с влажными глазами, неспособные вымолвить слово. – Господин комендант! – говорит Сорви-голова. – Милый Сорви-голова! – Окажите мне последнюю услугу… Завтра в девять часов будьте около меня на месте казни, помогите мне умереть спокойно! Я умру не один, покинутый всеми… – Я обещаю вам это! – Спасибо! Сегодня ночью я напишу последнее письмо другу нашей семьи, чтобы он приготовил моих стариков, отца и мать… Вы найдете это письмо на моем столе… Когда все будет кончено… снимите крест с моей груди… положите его в письмо и отправьте во Францию… Обещайте мне это. – Клянусь вам, Сорви-голова! Ваше желание для меня священно! – Обещайте мне еще, что никто из моего полка не узнает, что я расстрелян! – Обещаю от чистого сердца! – Спасибо, спасибо вам! Оба обмениваются рукопожатием, и осужденного уводят в каземат. Сорви-голова снова надевает на себя маску беспечности. Ему приносят обильный завтрак, который он с аппетитом поедает: сыр, холодная говядина, бутылка вина, кофе, сигары… – Настоящий пир для осужденного на смерть! – думает зуав, давно не видавший такого обилия еды. Он закуривает сигару и ходит взад и вперед по каземату. Ничто не нарушит спокойствия этого последнего дня в его жизни, хотя бомбардировка продолжается. Но к этому так привыкли, что никто не обращает внимания. Наступает ночь. Сорви-голова получает роскошный ужин, бумагу, конверты, сургуч, чернила и перья. В каземате зажжены лампы, светло как днем. Солидно закусив, Сорви-голова задумывается, потом берет бумагу, перо и начинает писать… "Дорогие родители!"… Вдруг перо выпадает из его руки, сердце начинает биться, рука дрожит, и раздирающее рыдание вырывается из груди… Железная энергия его сломлена. Но русские солдаты смотрят на него. Надо скрыть от них всю эту муку, это страдание. Сорви-голова глотает слезы, вздыхает, раскуривает сигару и пишет. Долго пишет он, потом останавливается, перечитывает и подписывается. Затем, забывая о русских, он подносит письмо к губам и целует его. На конверте он пишет: "Г. Мишелю Бургейлю, отставному начальнику эскадрона в Нуартерре. Франция". С минуту Сорви-голова сидит неподвижно. – А Роза? – бормочет он. – Зачем писать ей? Уже шесть недель, как я исчез… Меня, конечно, считают мертвым. Милая Роза! Она уже оплакала меня, не надеясь на мое возвращение. Зачем усиливать ее скорбь? Бедная моя Роза. Прощай навеки! Прекрасные мечты! Смерть все уничтожит! Надо покоряться! Он сидит у стола, поддерживая голову рукой и глубоко задумавшись. Светает. Через решетки каземата проникает луч зари. –Уже день! Я не буду спать эту последнюю ночь. Скоро усну навеки! Сорви-голова замечает, что его форма загрязнена, запылена. Он хочет идти на смерть в полном порядке, как на парад. | 
