- Позвольте мне, сеньор, совершить небольшой экскурс[159] в историю. Он должен удовлетворить ваше вполне понятное нетерпение и страстный интерес к тому, где же мы оказались. Когда в эти земли вторглись испанские завоеватели, то бывшие хозяева страны, богатейшие и всеми почитаемые полубоги, внезапно оказались в роли изгоев[160] и отверженных. Они попытались спасти себя и свое богатство, прибегнув к самым различным, порой весьма хитроумным средствам, лишь бы избавиться от безжалостных и жестоких победителей. - Да, да!.. Я слышал… эти легенды… Все они странным образом преувеличивают богатство одних и бесчеловечность других… Только что вы хотите этим сказать? - Сейчас узнаете! Таким образом, немногословные, умелые и трудолюбивые рабочие, доведенные до фанатизма своими хозяевами, без устали, остервенело готовили убежища… в том числе и то, в котором находимся мы! Как видите, это своего рода храм, напоминающий склеп первобытной эпохи, с изображением идола над алтарем. Тут можно спрятаться, спокойно жить. А проникнуть сюда невероятно сложно! Разумеется, здесь множество входов и выходов. Один из них, согласитесь, довольно оригинальный и безопасный, тот, благодаря которому мы оказались в этом храме. И совсем непросто, поверьте, было оборудовать и направить водопад, искусно прорыть два параллельных колодца, один служащий для стока воды, другой - для прохода человека. - Все, что вы говорите, - прервал Жана дон Блас, - очень интересно. Согласен! Как убежище это годится! Но я не вижу здесь сказочных богатств, а главное - где отсюда выход? Ведь если его нет, то мы обречены на ужасную смерть. - Выход есть! - Вы уверены в этом? Жан показал пальцем на каменную плиту с высеченным на ней изображением крокодила, держащего в когтях факел из окотового дерева. - Вот он! Надо только сдвинуть камень, и это сделаю я. - И за плитой выход? - Сеньор дон Блас, вам известна легенда об Орлином гнезде и Золотом хребте? Эта старая индейская песня… - Да, глупая история, берущая свое начало еще со времен испанских завоевателей. - Все, о чем там говорится, - правда, и вы в этом убедитесь! За этой плитой находятся сокровища ацтекских королей! И там же выход! ГЛАВА 8
Таинственный вход. - Изумление дона Бласа. - Укрощенная гордость. - Конец предрассудкам. - Сундучок. - Загадочные документы. - Офицеры штаба. - Страхи Гарри. - Все-таки это правда. - Дело чести. - Отчаяние. - Скорее смерть. - Взрыв. Дон Блас с таким испугом посмотрел на Железного Жана, что, будь другая обстановка, тот упал бы от смеха. Испанца продолжали грызть сомнения. Его поразила уверенность молодого человека. Но Жан привел такие доказательства, что в голове плантатора все смешалось. Он молча стоял и ждал дальнейшего развития событий. Между тем остальные вскрикнули от радости. Хуана приблизилась к ковбою и тихо произнесла: - Жан, мы верим вам!.. Жан, мой друг, освободите нас! Молодой человек улыбнулся, поклонился и ответил: - Будет так, как вы хотите, сеньорита… Смотрите! Молодой человек схватил факел, ярко пылавший в лапах каменного крокодила, и свободной рукой изо всех сил нажал на гранитное изображение речного монстра. Медленно, с каким-то странным шелестом, каменная громада стала погружаться в пол. Закапала вода. Послышался аналогичный[161] шелест, но с другой стороны склепа. Какое чудо! По мере того как в землю опускался каменный блок, там, в полумраке, вырастал алтарь! Его основание, с которого стекала вода, представляло собой тщательно отделанный монолит[162] , с легким шорохом поднимающийся из подземной полости. Присутствующие не сумели сдержать возглас изумления. - Не удивляйтесь, - спокойно произнес Жан, - это всего лишь гидравлическое устройство, [163] правда, блестяще задуманное и искусно сделанное… Какая точность и простота… Работает, а ведь прошло столько веков! - Я сдаюсь, - сдавленным голосом, запинаясь, сказал дон Блас, - да, я уступаю очевидному. А вы настоящий мужчина! Но как вы все это обнаружили? - Во время первого визита сюда, час назад, когда искал вход… Мы ведь знаем и другой, не так ли, Джо? А теперь будьте любезны следовать за мной… Вот здесь зал с сокровищами! Наши герои прошли во вторую часть подземелья. В третий раз со времен испанского вторжения люди созерцали это сказочное богатство! Все поспешили к ящикам, желая воочию, поближе посмотреть на грандиозное нагромождение желтого металла. Дон Блас, самый сомневающийся, в итоге поразился больше всех. Для этого болезненно гордого человека, для этого спесивого, высокомерного испанца, живого воплощения вековых предрассудков завоевателей, рухнул целый мир! Жалкий, он посмотрел на Флор, мамиту, Джо - безропотных потомков этих великих и несчастных мучеников, затем воскликнул: - Значит, это была правда!.. Боже мой! Правда, что мы были палачами! Внезапный крик мамиты заставил всех вздрогнуть. Старая женщина, однако, быстро овладела собой. Она подумала, что ее хозяин, отец Жана - ее маленького Тоньо, - заплатил своей жизнью за эти сокровища. Она вспомнила его последнее мрачное сообщение и тут же забеспокоилась, не забыла ли чего. Не изменяет ли ей память? Мамита медленно посмотрела вокруг. Словно какое-то далекое воспоминание освещало ей мало-помалу сумерки прошлого. Да, несколько слов, невнятно произнесенных капитаном Вальдесом… слоги, прерываемые последними предсмертными хрипами. Старая женщина провела рукой по мокрому от пота лбу и воскликнула: - Ах, Боже мой! Он сказал: сундучок… сундучок… там… там… самое ценное… драгоценные камни… Она вырвала из рук Жана факел и, обезумевшая, устремилась к ящику с драгоценностями. Мамита нагнулась, осветила низ короба, стоящего на четырех ножках, и вынула оттуда какой-то квадратный предмет, покрытый ржавчиной. - Вот он, сундучок! - воскликнула старая женщина. - Открой его, сын мой. Он ценней для тебя, чем все это богатство. Озадаченный, Жан схватил протянутый мамитой сундучок. Тот был закрыт на замок. С помощью ножа молодой человек снял крышку. В ящике оказалось множество бумаг. Некоторые лежали в перевязанных тонкой бечевкой конвертах, другие, аккуратно свернутые, были сложены в стопку. Мамита, у которой глаза сверкали, словно два черных бриллианта, приблизилась, держа факел. Жан положил сундучок на горку драгоценных камней, чтобы освободить руку. Затем он взял бумагу, развернул ее дрожащей рукой и пробежал глазами. Внезапно из груди ковбоя вырвался крик. Лицо его страшно побледнело… Он хотел говорить, но слова застревали в горле. Жан долго и страстно, с неописуемым выражением любви и гордости во взоре, смотрел на Хуану, потом наконец воскликнул: - Хуана! Родная Хуана! О! Если б вы только знали! - Говорите, мой друг, говорите! - восхитительная девушка. Ее сердце отчаянно билось, в глазах читался восторг. Окрепшим голосом Жан продолжил: - И вы, дон Блас, слушайте! Наконец справедливость восторжествует! Слишком поздно, увы, для подвижника, павшего жертвой чудовищной лжи! Все недоуменно смотрели на возбужденного Жана, чувствуя, что сейчас произойдет нечто очень важное. А тот уверенным, властным тоном заговорил вновь: - Дон Блас! Вы помните, я кричал, вопил, что мой отец невиновен! Сегодня я вам это докажу! А ты, моя мама, будь благословенна! Как и та, святая, давшая мне жизнь… Ты даруешь мне сейчас, в данный момент, честь! И вы все слушайте это свидетельство честных и великодушных противников моего отца! "Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что французский капитан Антуан Вальдес не поддерживал никаких связей со штабом мексиканской армии и не имеет ни малейшего отношения к делу о предательстве императора Максимилиана. Кампакса, Галладо, Диас, Рубио, офицеры штаба республиканской армии". - Я знаю! Я знаю этих людей! - дон Блас. - В них нельзя сомневаться! - Слушайте дальше, дон Блас! Слушайте! "Я, нижеподписавшийся, генерал, состоящий на службе в республиканской армии, бывший командующий войсковой группировкой под Керетаро, честью своей свидетельствую о том, что французский капитан Антуан Вальдес абсолютно непричастен к вероломной акции, результатом которой стала выдача нам императора Максимилиана Первого. Эскобадо". - Все… мне нечего сказать, - пролепетал плантатор. - Продолжайте слушать, дон Блас! "Клянусь честью, что капитан Вальдес не тот, кто нам за деньги выдал Максимилиана Австрийского. Президент Республики Хуарес". Сразу обессилев, дон Блас прошептал: - Эскобадо! Честный солдат, без страха и упрека… И сам Хуарес… безжалостный человек, с каменным сердцем. Хуарес, патриот, у которого руки по локоть в крови, свидетельствует… О! Жан, мой друг, я признаю свою ошибку… позволь мне попросить прощения… склоняюсь перед памятью твоего отца! Вы никак не выказывали своего законного негодования… Вы осыпали нас благодеяниями… Жан… нет, Антонио Вальдес… у вас большое, доброе сердце. Вы достойно носите свое имя! - Сеньор дон Блас, предательство - самое мерзкое из всех преступлений… к несчастью, ваше вполне законное чувство презрения затронуло невиновного, а всеобщее заблуждение погубило жизнь честного человека. Это была судьба. - Да, мой друг, судьба… Ведь осуждение относилось к совершенному преступлению и имело в виду настоящего виновника… - Этот виновник будет найден, и его злодеяние наказано. Все произошло довольно быстро. Сцену освещало яркое пламя горящего факела. Взволнованные до глубины души, наши герои хранили молчание. После свидетельств офицеров и президента Жан вынул из сундучка следующую бумагу. Он развернул ее дрожащими руками и быстро пробежал глазами. Молодой человек приглушенно вскрикнул и мучительно прошептал: - Боже мой… значит, это правда! - Что случилось, Жан? - вначале удивленный, а потом обеспокоенный плантатор. - Прочтите, мой друг, прочтите! - Я не могу… меня переполняет счастье. - Дайте ее мне! - ничего не понимающий дон Блас. Жан протянул ему письмо и печально добавил: - Вы этого сами захотели! Дон Блас начал читать громким голосом. Стояла тишина. В происходящем было что-то трагическое. - "Для моего сына, моего малыша Антонио. Перед Богом, честью и твоей головой, клянусь, мой мальчик, что я не совершал преступления, обвинение в котором исковеркало мне жизнь. Клянусь, что человек, выдавший императора Максимилиана, был его товарищем по оружию, близким другом. Тебе предстоит узнать его имя. А вот доказательства моей непричастности к этому делу. Прежде всего свидетельства офицеров Республиканской армии, признавших, правда очень поздно, мою полную невиновность. В высшей степени благородный поступок! Когда меня не станет, храни, сын мой, эти письма как нечто самое дорогое и драгоценное. Далее ты найдешь бумаги, в которых этот негодяй обговаривает с врагом условия и цену своего злодеяния. Все написаны его рукой. Ты увидишь, что он ставил везде мое имя: капитан Вальдес, пытаясь представить меня таким образом, как истинного виновника случившегося. Надо сказать, что мерзавец в этом преуспел. Кстати, уверенный в своей безнаказанности, он даже не позаботился о том, чтобы изменить почерк, сделать его похожим на мой. Я заплатил бешеные деньги за эти письма. Ты найдешь их в сундучке. Должен признать, однако, что они были бы недостаточны для подтверждения моей непричастности и его вины. Существует другое, решающее и абсолютно неопровержимое доказательство. Первые пять писем, написанные с интервалом в два дня, дают достоверную картину того, как совершалась эта омерзительная сделка. Они раскрывают характер негодяя, с наглостью настоящего бандита излагающего свои требования. Он спорит, выдвигает новые претензии… Словом, упорно торгуется и в конце концов, точно скупой и осмотрительный купец, заключает сделку. Читая письма, чувствуешь, что обе стороны спешили покончить с этим делом побыстрее. Наконец все готово! Все согласны! Вероломный офицер и его достойный сообщник, полковник Лопес, получают: первый - пятнадцать тысяч унций золота, второй - две тысячи. В шестом письме как раз об этом говорится. Оно адресовано генералу Эскобадо и благодаря ниспосланному самим Богом случаю скреплено подписью полковника Лопеса, соучастника. Возьми это письмо, мой мальчик, и прочитай. Ты увидишь две строчки, добавленные Лопесом, его подпись и печать штаба дислоцированного[164] под Керетаро отряда. Но либо по ошибке, либо из бахвальства, либо по забывчивости Лопес указал подлинное имя негодяя, воспользовавшегося моей фамилией. Полковник написал: настоящим подтверждаю соответствие моим интересам и условиям этого письма капитана Майкла…" Крик, скорее рев смертельно раненного зверя, вырвался из горла Гарри Джонса: - Отец! Это был мой отец! Женщина, память вам не изменила… как, впрочем, и ненависть. - Я не испытываю чувства ненависти, - с достоинством ответила мамита, - особенно в этот день, когда торжествует правда! Бледный, с блуждающий взором, едва удерживаясь на ногах, Гарри прерывающимся от подступивших рыданий голосом добавил: - Моя сыновняя любовь уничтожена… честь посрамлена… жизнь потеряла смысл! - Но, в конце концов, что случилось? - растерянный дон Блас. - Я вас не понимаю, Гарри… При чем здесь ваш отец, мой друг? - А! Ваш друг! - расхохотавшись, прервал плантатора американец. - Мой отец, перед тем как стать хлопковым королем… полковником Федеральной армии… служил в Мексике, в войсках императора Максимилиана… капитан Майкл, это американский вариант Микаэля, мой отец… это и есть достопочтенный Микаэль Джонс! Теперь-то вы понимаете? Я сын предателя… сын миллиардера! Отцовское состояние… это бесчестно нажитое золото… цена крови убитого императора! И я клянусь, как клялись вы, Железный Жан… бедный Антонио Вальдес… как вы, сеньор дон Блас… я буду безжалостным, и я проклинаю себя! Лучше смерть, чем жизнь, обреченная на бесчестие! Отчаявшись при мысли, что весь мир рушится вокруг него, несчастный молодой человек вытащил из-за пояса револьвер и приставил его к сердцу. Вот-вот случится непоправимое! Однако Жан, как всегда, подоспел вовремя. Молниеносным движением он схватил Гарри за руку и дернул ее на себя. Револьвер упал на землю, прежде чем прозвучал выстрел. Донна Лаура, Хуана, Флор, Джо, дон Блас в ужасе вскрикнули и бросились к американцу. И пока Жан удерживал обезумевшего Гарри, мамита с бесконечной жалостью и нежностью смотрела на него. - Гарри, - мягко произнес ковбой, - Гарри, послушайте меня! Я говорил вам об этом раньше… сыновья не должны отвечать за ошибки своих родителей. Что касается меня, то я все забыл! Гарри, я вам предлагаю свою дружбу… можете всегда рассчитывать на меня, тем более в такую минуту. Гарри смотрел на эти протянутые к нему руки, эти дружеские, выражающие горячую симпатию лица, продолжая, однако, хранить зловещее молчание. Вместе с тем чувствовалось, что он стал потихоньку приходить в себя. - Кроме того, - продолжал Жан, - вы просто не имеете права покушаться на свою жизнь в такую минуту. Мы все в опасности… а вы такой сильный и бесстрашный. Сознательно умереть, невзирая на общую для всех угрозу… это похоже на дезертирство. Гарри, поклянитесь мне, что больше не попытаетесь покончить жизнь самоубийством… поклянитесь… умоляю вас! - Жан! Тоньо! Клянусь! В этот момент раздался ужасный грохот. Гора покачнулась, словно собравшись рухнуть вниз. Послышался чудовищной силы треск, звуки обвала. Оглушенные беглецы, вцепившись друг в друга, оторопело смотрели на происходящее. Железный Жан бросился к двери, ведущей в склеп. Остановившись, он зарычал от бешенства и изумления. В стене зияла брешь диаметром около десяти метров. Через это отверстие был заметен кусочек неба, быстро, однако, закрытый клубами белого дыма и пыли. Затем послышались громкие крики, крики бандитов, почуявших близкую добычу… ГЛАВА 9
План Андреса. - Динамит. - Отчаянное сопротивление. - Рукопашная. - Воинственный клич. - Не ждали. - Бойня. - Последний выстрел. - Бедный Гарри! - Последняя воля умирающего. - Единая семья. - Все вместе! Когда беглецы выскочили за пределы прииска, [165] Андрее страшно забеспокоился. - Куда они повернут? Направо или налево? Слева равнина, и там для них спасение! Справа - расщелина, где они будут уничтожены, как крысы. Метис радостно вскрикнул. Джо, повозка и все остальные в бешеном темпе, не сбавляя скорости, устремились вправо по дороге, ведущей в ущелье. Бандит прекрасно знал, что там выхода нет. По его сигналу десперадос свернули к равнине. Примерно через километр все остановились, поджидая подмогу. К отряду присоединилось еще некоторое количество протрезвевших, невыспавшихся бандитов. Вскоре численность группы превысила двести человек. Андрее справедливо посчитал, что беглецы достаточно углубились в расщелину. Теперь без всякой опаски им можно было отрезать путь к отступлению. | 
