Бернар снова сделал движение, чтобы уйти, воспользовавшись тем, что его отец не обращал на него внимания, но Франсуа остановил его. - Эй, послушай, Бернар, - сказал он, - речь идет о кабане… - О кабанах, ты хочешь сказать! - поправил Гийом. - Да! - Итак, они находятся на своем лежбище в зарослях Тет-де-Салмон. Они лежат рядом - самка уже на сносях, а он, шести летний самец, ранен в лопатку. Как будто ты его взвесил! Я их видел так же близко, как вижу сейчас вас, тебя и Бернара. Если бы я не боялся, что другие скажут: "Ах! Так из-за такого пустяка вы нас побеспокоили, дядюшка Гийом?" Честное слово! Я бы сам занялся этим делом! - Итак, - сказал Бернар, - вы сами видите, что нельзя терять времени. Прощайте, батюшка! - Дитя мое, - сказала матушка Ватрен, - будь осторожен! Старый лесничий посмотрел на свою жену, внутренне давясь от смеха; казалось, что смех не может выйти наружу из-за плотно сжатых зубов. - Прекрасно! - сказал он, - если ты хочешь убить кабана вместо него, мать, то он сможет остаться вместо тебя на кухне! - Затем, повернувшись и прислонив ружье к каменной трубе только ему одному свойственным движением, он добавил: - Хм! Представляю себе! Женщина-лесничий! В это время Бернар подошел к Франсуа. - Франсуа, - спросил он, - ты извинишься за меня перед всеми, не так ли? - Почему? - Потому что на первом же повороте я вас оставлю. - Да, конечно! - Вы же пойдете в заросли Тет-де-Салмон? - Да. - А я пойду по направлению к вересковым зарослям в Гондревиле. У каждого своя дичь! - Бернар! - воскликнул Франсуа, хватая молодого человека за руку. - Ну хватит! - сказал Бернар, - Я уже совершеннолетним и могу делать все, что хочу! Вдруг он почувствовал, как чья-то рука легла на его плечо и, повернувшись, увидел, что это рука Гийома. - Что вам угодно, батюшка1 спросил он. - Твое ружье заряжено? - Да, почти! - Хорошей пулей, как у настоящего охотника? - Да, хорошей пулей! - Как ты понимаешь, нужно стрелять в ту же лопатку! - Да, спасибо, я знаю, куда нужно стрелять! - заверил Бернар старого лесничего и, протянув ему руку, добавил: - Вашу руку, батюшка! - Затем, повернувшись к Марианне, сказал: - "А вы, матушка, обнимите меня! - И, прижав добрую женщину к своему сердцу, воскликнул: - Прощайте! - и стремглав выбежал из дому. С беспокойством посмотрев ему вслед, Гийом спросил свою жену: - Послушай, мать, что это сегодня с твоим сыном? Он мне кажется каким-то странным! - И мне тоже! - живо отозвалась она. - Ты должен был его вернуть, старик! - Ба! Зачем? - возразил Гийом. - Чтобы узнать, не видел ли Он дурных снов? И, выйдя на крыльцо, как всегда, с трубкой в зубах, и засунув руки в карманы, он закричал: - Эй, Бернар, ты слышишь? Стреляй в лопатку! Но Бернар уже покинул Франсуа, который в одиночестве шел по направлению к тому месту, которое называлось Прыжком Оленя. Издалека донесся голос, который, несомненно, принадлежал молодому человеку, но в нем было такое выражение, что старый лесничий вздрогнул: - Да, батюшка! Слава Богу, я знаю, куда нужно всадить пулю! Будьте спокойны! - Господи, храни бедное дитя! - прошептала Марианна, перекрестившись. Глава VIII. Отец и мать
Оставшись одни, Гийом и Марианна посмотрели друг на друга. Обращаясь к самому себе, так как присутствие его жены никоим образом не могло решить тот вопрос, который он задал, Гийом спросил: - Какого черта Бернара понесло в сторону города? - В сторону города? - переспросила Марианна. - Он пошел в сторону города? - Ну да… Он пошел самым коротким путем, то есть вместо того, чтобы идти по дороге, он пошел через лес! - Через лес, ты в этом уверен? - Черт возьми! Вот все остальные выходят на просеку долины Ушар, а Бернара с ними нет… Да вот они! - И дядюшка Гийом сделал движение, чтобы позвать их и одновременно чтобы направиться к ним, но жена его остановила. - Подожди, старик, - сказала она, - я хочу с тобой поговорить. Гийом уголком глаза посмотрел на нее; Марианна утвердительно кивнула головой. - Ну да, - сказал он, - если тебя слушают, тебе всегда есть что сказать! Единственно, что бы мне хотелось знать, так это - стоит ли слушать все то, что ты собираешься сказать! И он снова собрался пойти спросить у Франсуа и у его товарищей, почему Бернар их покинул, но Марианна остановила его во второй раз. - Эй, да подожди же! - сказала она. - Тебе же говорят, что бы ты остался! С видимым нетерпением Гийом остановился. - Ну, - спросил он, - что ты хочешь мне сказать? Говори поскорее! - Терпение! Ты хочешь, чтобы я закончила раньше, чем начала. О! - сказал Гийом, смеясь уголком рта, в котором торчала трубка, не дававшая ему закрыться, - всегда известно, когда ты начнешь, но никогда не знаешь, когда ты кончишь! - Я? - Да… Ты начнешь говорить о Косоглазом, а закончишь… о Великом Турке! - На этот раз я буду говорить о Бернаре! Ты доволен? - Ну, говори! - уступил Гийом, скрещивая на груди руки. - А потом я тебе скажу, доволен я или нет! - Хорошо! Итак… Ты ведь сказал, что Бернар направился в сторону города? - Да! - И что он пошел через лес самым коротким путем? - И что из этого? - И ты сказал, что он не появился вместе с другими около Тет-де-Салмон? - Нет… так ты знаешь, куда он пошел? Если ты знаешь, так говори, и дело с концом! Ты же видишь, что я тебя слушаю! Если ты не знаешь, так нечего меня задерживать! - Между прочим, это ты говоришь, а не я! - Я умолкаю, - сказал Гийом. - Хорошо! - сказала мать, - он поехал в город… - Чтобы побыстрее встретить Катрин? Проказник! Если та ковы твои новости, то сохрани это для прошлогодней песенки! - А вот здесь ты и ошибаешься, он вовсе не за тем поехал в город, чтобы побыстрее встретить Катрин! - Да? А за чем же он тогда туда поехал? - Он поехал в город из-за мадемуазель Эфрозин! - Из-за дочери торговца лесом, или мэра, дочери мсье Рэзэна? Ну и ну! - Да, из-за дочери торговца лесом, или мэра, дочери мсье Рэзэна! - Замолчи! - А почему? - Замолчи! - Да ведь… - Да замолчи же! - О, я никогда не видела ничего подобного! - воскликнула матушка Ватрен, в отчаянии поднимая руки к небу. - Я никогда не бываю права! Я говорю так - я неправа! Я говорю этак - то же самое! Я говорю - молчи! Я молчу - нужно говорить! Но Господи Боже мой! Зачем же тогда нужен язык, если не для того, чтобы говорить о том, что у тебя на сердце? - Но мне кажется, - сказал Гийом, посмотрев на жену, - что ты вовсе не лишаешь себе удовольствия поболтать языком! Сказав это, Гийом, с таким видом, как будто узнал все, что ему было нужно, принялся набивать свою трубку, насвистывая при этом какую-то охотничью песенку. Это был вежливый предлог для того, чтобы заставить свою жену закончить этот разговор. Но Марианна оказала сильное сопротивление. - А если я тебе скажу, - продолжала она, - что девушка сама заговорила со мной? - Когда? - лаконически спросил Гийом. - В прошлое воскресенье, после мессы! - И что же она тебе сказала? - Она мне сказала… Да, хочешь ты меня выслушать или нет? - Да, я тебя слушаю! - Она мне сказала: "Знаете ли вы, мадам Ватрен, что мсье Бернар довольно дерзкий молодой человек?" - Бернар? - Я тебе только повторяю то, что она мне сказала: "… Когда я прохожу мимо, он на меня смотрит, и если бы у меня не было веера, я не знала бы, куда спрятать глаза". - Она сказала, что Бернар с ней разговаривал? - Нет, этого она не говорила. - И что же тогда? - Подожди же! Боже мой, что ты так спешишь? Затем она добавила: "Мадам Ватрен, мой отец и я, мы посетим вас в один из ближайших дней; но постарайтесь, чтобы мсье Бернара в этот момент не было дома; я очень стеснительна, потому что, нужно признаться, что ваш сын мне очень нравится!" - Ну, - сказал Гийом, пожимая плечами, - и тебе это доставляет удовольствие? Твое самолюбие приятно задевает, что эта городская штучка, модница, дочь мсье мэра, сказала, что она находит, что Бернар красив? - Ну конечно! - И поэтому тебе в голову лезет всякий вздор и в своем воображении ты строишь далеко идущие планы? - А почему бы и нет? - И ты уже видишь Бернара зятем мсье мэра? - Боже мой! Если он женится на его дочери… - Послушай, - сказал Гийом; одной рукой сжимая свою фуражку, а другой - клок седых волос, как будто бы он хотел их выдернуть, - послушай, я видел вальдшнепов, гусынь, журавлей, которые были еще хитрее, чем ты! Боже мой! Боже мой! Как ужасно слышать такие вещи! Впрочем, если уж я приговорен к этому, придется отбывать свой срок! - Однако, - продолжала старушка, как будто бы Гийом ни чего не сказал, - могу тебе сказать, что мсье Рэзэн сам остановил меня, не далее, как вчера, когда я возвращалась, сделав покупки, и сказал: "Мадам Ватрен, я слышал о вашем жарком из кроликов и как-нибудь зайду к вам, чтобы отведать его вместе с вами и дядюшкой Гийомом". - И ты не видишь причины, почему он все это делает?! - воскликнул старик, выпуская, по своему обыкновению, колечки дыма тем чаще, чем больше сердился, и постепенно исчезая в белом облаке, подобно громовержцу Юпитеру. - Нет, - ответила Марианна, не понимая, что можно видеть в словах, которые она только что передала, кроме того, что они значили. - Хорошо, тогда я тебе объясню! И так как объяснение должно было быть долгим, дядюшка Гийом, как и во всех торжественных случаях, вынул трубку изо рта, заложил руку за спину и, еще более плотно сжав зубы, продолжал: - Видишь ли, этот мсье мэр, который, как известно, наполовину нормандец, наполовину пикардиец, честный человек… при чем честен он ровно настолько, чтобы не быть повешенным. И он надеется, что если его дочь поговорит с тобой о твоем сыне и если он сам поговорит с тобой о твоем жарком, то ты надвинешь мне мой ночной колпак на глаза, и таким образом, если он срубит несколько буков или дубов, которые не принадлежат к его партии, я на это не обращу внимания! Да, но это не пройдет, мсье мэр! Косите траву на ваших полях для ваших коней, это меня не касается, но вы можете делать мне сколько угодно комплиментов, и все равно вы не срубите ни единой ветки с тех деревьев, которые вам еще не проданы! Не будучи побежденной, Марианна кивнула головой, показывая, что в конце концов в словах старика могла быть и доля правды. - Хорошо, не будем больше говорить об этом, - сказала она со вздохом, - но ты же не будешь отрицать, что Парижанин влюблен в Катрин! - Ну, прекрасно! - воскликнул Гийом, взмахнув рукой в порыве бросить трубку на пол. - Вот мы и попали из огня да в полымя! - Почему? - спросила мать. - Ты закончила? - Нет! - Послушай, - сказал Гийом, роясь в жилетном кармане, - я тебе дам экю note 27 за все то, что ты собираешься сказать, с условием, что ты этого не скажешь! - Но, послушай, что ты имеешь против него? Гийом вынул из кармана монетку. - Итак, сделка состоялась? - спросил он. - Он такой красивый молодой человек! - продолжала старушка с тем упрямством, которому Франсуа пожелал исправиться, когда пил за ее здоровье. - Слишком красивый! - ответил Гийом. - Богатый! - продолжала настаивать Марианна. - Слишком богатый! - Учтивый! - Слишком учтивый, черт возьми! Слишком учтивый! Она ему дорого стоит, эта учтивость! - Я тебя не понимаю! - Не важно, мне все равно: мне достаточно того, что я сам себя понимаю! - Но согласись, по крайней мере, - сказала Марианна, поворачиваясь к нему, - что это хорошая партия для Катрин! - Для Катрин? - переспросил он. - Прежде всего, ничто не может быть слишком хорошо для Катрин! Старушка покачала головой с каким-то пренебрежительным видом. - Все не так просто, как ты думаешь, - сказала она. - Ты, что ли, хочешь сказать, что она некрасива? - Иисус! - воскликнула мать. - Она прекрасна, как восходящая звезда! - Может быть, ты хочешь сказать, что она не благоразумна? - Сама Святая дева не может быть более благоразумной, чем она! - Ты хочешь сказать, что она не богата? - Но ведь с разрешения Бернара она будет владеть половиной того, что есть у нас! - Тогда, - сказал Гийом со своим молчаливым смехом, - ты можешь быть спокойна: Бернар не откажется от своего обещания! - Нет, - сказала старушка, покачав головой, - дело вовсе не в этом! - А в чем же тогда? - Все дело в этой истории с религией, - сказала Марианна со вздохом. - Ах да, ведь Катрин - протестантка, как и ее бедный отец… опять все та же старая песня! - Ну конечно! Я не уверена, что найдется много людей, которые захотят ввести в свой дом еретичку! - Такую еретичку, как Катрин? Что касается меня, то я не такой, как они: я каждое утро благодарю Бога за то, что она наша! - Все еретики одинаковы! - сказала Марианна с убежденностью, достойной средневекового богослова. - А ты это знаешь? - В своей последней проповеди, на которой я присутствовала, Его преосвященство епископ Суассонский сказал, что все еретики будут осуждены на вечные муки! - Ну, что же, тогда мне наплевать на то, что сказал епископ, как на пепел моего табака, - сказал Гийом, стуча трубкой о ноготь большого пальца, чтобы ее освободить, - разве аббат Грегуар не говорил нам, и не только в своей последней проповеди, но и во всех своих проповедях, что существуют избранные души? - Да, но епископ должен понимать в этом больше, чем он, потому что он епископ, а аббат Грегуар - всего лишь аббат! - Так, так, - сказал Гийом, выколачивая и снова набивая трубку, в надежде выкурить ее в более спокойной обстановке, - теперь ты сказала все, что хотела? - Да, но это вовсе не значит, что я не люблю Катрин, поверь мне! - Я это знаю! - Как свою собственную дочь! - Я в этом не сомневаюсь. - И тому, кто осмелится сказать что-то плохое про нее в моем присутствии или посмеет причинить ей хоть малейшее беспокойство, я устрою славный прием, поверь мне! - Браво! А теперь - один совет, мать! - Какой? - Ты уже достаточно сказала! - Я? - Да, таково мое мнение. Не говори больше ничего, пока и тебя не спрошу, или… тысяча чертей! - Именно потому, что я люблю Катрин так же, как я люблю Бернара, я сделала то, что я сделала, - продолжала старушка, которая, подобно мадам де Севинье note 28, обычно хранила для постскриптума самые интересные мысли. - А! Черт побери! - вскричал Гийом, почти рассердившись. - Ты не удовольствовалась словами? Ты еще и что-то сделала? Ну что же, посмотрим, что ты сделала! И, водворив на место еще не зажженную, но уже набитую трубку, то есть вставив ее между двумя челюстями, служившими ему клещами, он скрестил руки на груди и приготовился слушать. - Потому что, если бы Бернар мог жениться на мадемуазель Эфрозин, а Парижанин - на Катрин… - продолжала старушка с истинно ораторским искусством, на которое ее считали неспособной, прерывая фразу на полуслове. - Ну, так что же ты сделала? - спросил Гийом, которого, казалось, не могли застать врасплох языковые ухищрения. - В этот день, - продолжала Марианна, - дядюшке Гийому придется признать, что я вовсе не дикая гусыня, не журавль и не цапля! - О, что до этого, то я признаю это прямо сейчас! Гуси, журавли и вальдшнепы - это перелетные птицы, в то время как ты надоедаешь мне зимой, весной, летом и осенью уже двадцать лет! Ну давай, говори! Что ты сделала? | 
