Александр Дюма - Бастард де Молеон

    - Вы не ошибаетесь, - ответил рыцарь. - Никто не знает и не расскажет ее лучше меня.

    - Начиная с той минуты, как де Молеон убил Монаха из Лурда, и до того дня, когда он лишился кисти? - спросил Эспэн.

    - Да.

    - И во что же мне это обойдется? - осведомился Фруассар, который, сгорая от любопытства услышать эту историю, все же начал сожалеть, что пообещал за нее свое аббатство.

    - В неделю времени, господин аббат, - успокоил его неизвестный рыцарь. - Да и то вы вряд ли успеете за это время подробно записать на пергаменте все, о чем я вам расскажу.

    - Мне помнится, бастард де Молеон поклялся, что никто никогда не узнает этой истории, - заметил Фруассар.

    - До тех пор, пока не найдет летописца, достойного запечатлеть ее. Теперь, мессир Жан, у него нет больше причин ее утаивать.

    - В таком случае, почему бы вам самому не записать ее? - спросил Фруассар.

    - Потому что есть одна большая помеха, - улыбнулся рыцарь.

    - Какая же? - поинтересовался мессир Эспэн де Лион.

    - Вот такая, - ответил рыцарь, приподняв левой рукой правый рукав платья и положив на стол изувеченную руку с железным зажимом вместо ладони.

    - Господи Иисусе! - задрожав от радости, воскликнул Фруассар. - Так, значит, вы…

    - …бастард де Молеон собственной персоной, кого также называют Аженор с железной рукой.

    - И вы расскажете мне вашу историю? - спросил Фруассар с волнением и надеждой.

    - Сразу же после ужина, - пообещал рыцарь.

    - Прекрасно, - потирая руки, сказал Фруассар. - Вы были правы, мессир Эспэн де Лион, монсеньер Гастон Феб подождет.

    И после ужина бастард де Молеон, выполняя свое обещание, начал рассказывать мессиру Жану Фруассару историю, которую вам предстоит прочитать; мы позаимствовали ее из одной неопубликованной рукописи, лишь взяв на себя труд изменить в повествовании первое лицо на третье.

    Чудесным июньским утром 1361 года всякий, кто отважился бы блуждать по равнинам Португалии в сорокаградусную жару, мог видеть, как по дороге из Пиньела в Коимбру едет верхом фигура, за описание которой наши современники будут нам признательны.

    Это был не человек, а полный набор рыцарских доспехов, состоявший из шлема, лат, наручей и набедренников, копья в руке и маленького висевшего на шее щита; над всей этой грудой железа развевался султан из красных перьев, над которым сверкал наконечник копья.

    Эти доспехи прочно сидели на коне, у которого разглядеть лишь можно было его черные ноги и сверкающие глаза, ибо, подобно своему хозяину, он исчезал под боевой броней, покрытой сверху белой попоной, отороченной красным сукном. Время от времени благородное животное встряхивало головой и ржало, больше из ярости, чем от боли: значит, слепень пробрался под складки тяжелого панциря и нещадно его жалил.

    Всадник же прямо и твердо держал стремена, словно прикованный к седлу; казалось, он с гордостью бросает вызов этой жгучей жаре, которая обрушивалась с багрового неба, воспламеняя воздух и иссушая траву. Многие - никто не упрекнул бы их за это в изнеженности - позволили бы себе поднять решетчатое забрало, которое превращало шлем в сушилку, но по уверенному виду, благородной невозмутимости рыцаря было ясно, что он даже в пустыне щеголяет силой своего характера и стойкостью перед тяготами воинского ремесла.

    Мы сказали "пустыня", и, действительно, местность, по которой проезжал наш рыцарь, вполне заслуживала этого названия. Это была своего рода долина, глубокая ровно настолько, чтобы собирать на дороге, по которой следовал рыцарь, самые испепеляющие лучи солнца. Уже более двух часов стояла такая жара, что долину покинули даже ее самые выносливые обитатели: пастухи и стада, которые по утрам и вечерам появлялись на ее склонах в надежде отыскать хоть какие-нибудь высохшие, ломкие травинки, теперь спали в тени, укрывшись за изгородями и под кустами. Вокруг, насколько хватало глаз, напрасно было бы искать путника, столь отважного или, вернее, столь нечувствительного к зною, чтобы он был в силах передвигаться по этой земле, которая, казалось, состояла из пепла сожженных солнцем скал. Только тысячи цикад служили доказательством того, что живые существа способны обитать в таком пекле; забившись между камнями, облепив каждую травинку или рассевшись на ветках белых от пыли олив, они пронзительно и монотонно стрекотали; то была их победная песнь, и возвещала она о завоевании пустыни, где они воцарились всесильными повелительницами.

    Мы ошибочно сообщили вам, что тщетно было бы искать глазами на горизонте другого путника, кроме того, кого мы попытались изобразить, так как в ста шагах позади за ним следовала еще одна фигура, не менее занятная, чем первая, хотя и совсем иного рода: это был худощавый, сутулый, загорелый мужчина лет тридцати, который словно прилег, а отнюдь не сел верхом на лошадь, такую же тощую, как и он, и спал себе в седле, обеими руками вцепившись в луку; он и не помышлял ни об одной из тех мер предосторожности, что заставляли бодрствовать его спутника: его даже не заботило, по нужной ли дороге они едут, и, по-видимому, эту заботу он возлагал на другого всадника, более сведущего или более заинтересованного в том, чтобы не сбиться с пути.

    Между тем рыцарь, которому, вероятно, надоело так высоко держать копье и так прямо держаться в седле, остановился, чтобы поднять забрало и тем самым выпустить горячий пар, который стал подниматься к голове из недр его железной оболочки, но, прежде чем сделать это, осмотрелся с видом человека, абсолютно уверенного, что храбрость становится менее достойной уважения, если сочетается с долей осторожности.

    Повернувшись всем корпусом, он увидел своего беззаботного спутника и, вглядевшись в него повнимательнее, убедился, что тот спит.

    - Мюзарон! - вскричал закованный в латы рыцарь, когда поднял забрало шлема. - Мюзарон! Да проснись ты, соня, а не то, клянусь бесценной кровью святого Иакова, как говорят испанцы, ты приедешь в Коимбру без моего багажа, который либо сам потеряешь в дороге, либо украдут у тебя разбойники. Мюзарон! Так ты все спишь, болван?

    Но оруженосец - именно эту службу нес тот, к кому обращался рыцарь, - спал таким глубоким сном, что звук человеческого голоса не способен был его разбудить. Поэтому рыцарь понял, что следует прибегнуть к другому, более верному способу, ибо лошадь спящего, увидев, что ее вожатый остановился, заодно тоже решила последовать этому примеру, и Мюзарону, перешедшему от движения к неподвижности, представилась возможность насладиться еще более спокойным сном. Рыцарь отцепил подвешенный к поясу небольшой рог из слоновой кости, инкрустированный серебром, и, приложив его к губам, несколько раз протрубил так громко, что поднял на дыбы своего коня и заставил заржать лошадь своего спутника.

    На сей раз Мюзарон, вздрогнув, проснулся.

    - Ну-ка! Сюда! - вскричал он, выхватив из-за пояса что-то вроде длинного кинжала. - Ко мне, бандиты, сюда, цыгане, дьявольские отродья, я покажу вам! Убирайтесь, или я изрублю вас, раскрою до седла!

    И бравый оруженосец принялся размахивать ножом направо и налево, но, заметив, что рубит воздух, угомонился, удивленно уставившись на хозяина.

    - А, это вы, мессир Аженор? Что стряслось? - спросил он, с изумлением глядя на него. - Где же разбойники, что напали на нас? Они, что, испарились или я изрубил их перед тем, как проснулся?

    - Ты все спишь, бесстыжий, и во сне выронил мой щит, который болтается на ремне, что не пристало оружию благородного рыцаря. Ну же, проснись в конце концов, или я обломаю об тебя свое копье.

    Мюзарон с нагловатой ухмылкой покачал головой.

    - Клянусь честью, мессир Аженор, и правильно сделаете! - воскликнул он. - Так хоть одно копье будет сломано за весь наш путь. Вместо того чтобы воспротивиться этому намерению, от всего сердца предлагаю вам приступить к его исполнению.

    - Ты на что намекаешь, наглец? - вскричал рыцарь.

    - На то, что минуло уже шестнадцать дней, - продолжал оруженосец, с насмешливой беззаботностью подъезжая все ближе, - как мы плетемся по Испании, где, говорили вы перед отъездом, нас ждет множество приключений, а нашими врагами были лишь солнце и мухи, трофеями - лишь пыль и волдыри. Черт возьми, сеньор Аженор, я голоден, и меня терзает жажда, а кошелек мой, сеньор Аженор, пуст! Сие значит, что меня постигли три величайших несчастья этого мира, и я не вижу, чтобы мы начали обирать нехристей-мавров, как вы обещали мне на радость, что должно было обогатить нас и спасти наши души, и все это виделось мне в сладких снах, там, в нашем прекрасном Бигоре, еще до того, как я стал вашим оруженосцем, а особенно с тех пор, как я им стал.

    - Неужели ты смеешь жаловаться, когда я все это терплю?

    - Я чуть было не впал в уныние, мессир Аженор, но вовсе не потому, что мне не хватает храбрости. Почти все наши последние франки ушли на оружейников из Пиньела, которые заточили ваш топор, заострили ваш меч, начистили до блеска ваши доспехи, и, по правде сказать, теперь нам не достает лишь встречи с разбойниками.

    - Трус!

    - Простите, мы должны объясниться, мессир Аженор, ведь я не сказал, что боюсь этой встречи.

    - А что ты сказал?

    - Сказал, что я жажду ее!

    - Почему?

    - Потому что мы обчистим воров, - ответил Мюзарон с лукавой улыбкой, которая вообще не сходила с его физиономии.

    Рыцарь поднял копье с явным намерением обрушить его на плечи оруженосца, который приблизился к нему настолько, чтобы можно было успешно применить этот вид наказания, но Мюзарон ловко увернулся от удара - видимо, он к ним привык - и придержал копье рукой.

    - Будьте осторожны, мессир Аженор, - сказал он, - не следует шутить, ведь кости у меня крепкие, а мяса на них почти нет. Может случиться беда: сделав неловкий удар, вы сломаете копье, и тогда нам самим придется смастерить древко и предстать перед доном Фадрике с испорченным вооружением, что будет унизительно для чести беарнского рыцарства.

    - Да замолчи же, чертов болтун! Уж коли не можешь помолчать, лучше поднимись вон на тот холм и скажи, что оттуда видно.

    - О, попадись мне на этом холме сам сатана, то я приложусь к его когтистой лапе, если он подарит мне все царства мира!

    - И ты пойдешь на это, отступник?

    - С превеликим удовольствием, рыцарь.

    - Мюзарон, вы в праве шутить над чем вам угодно, но пе касайтесь святых понятий, - серьезно сказал рыцарь.

    Мюзарон склонил голову.

    - Ваша милость все еще желает знать, что видно с холма?

    - Даже больше прежнего, ступайте.

    Мюзарон отъехал в сторону, подальше от господского копья, и стал подниматься вверх по склону.

    - О! - воскликнул он, когда оказался на вершине. - О, Иисус праведный, что же я вижу! - и перекрестился.

    - Так что ты видишь? - спросил рыцарь.

    - Рай или почти рай! - в полном восхищении воскликнул Мюзарон.

    - Расскажи мне о твоем рае, - велел рыцарь, который по-прежнему опасался шутливого розыгрыша своего оруженосца.

    - О, ваша милость, этого не передать словами! - воскликнул Мюзарон. - Рощи апельсинных деревьев с золотыми плодами, широкая река с серебристыми волнами, а вдали - море, сверкающее, как стальное зеркало.

    - Если ты видишь море, - заметил рыцарь, который отнюдь не спешил своими глазами увидеть эту картину, боясь, что, когда он поднимется на вершину, все эти прекрасные дали исчезнут, подобно миражам, о которых рассказывали ему паломники с Востока, - если ты видишь море, Мюзарон, то еще лучше ты должен видеть Коимбру, потому что она непременно должна быть между нами и морем, а если ты видишь Коимбру - значит, мы у цели нашего путешествия, ведь в Коимбре мне назначил встречу мой друг, великий магистр дон Фадрике.

    - О да! - вскричал Мюзарон. - Я вижу большой красивый город, высокую колокольню.

    - Хорошо, хорошо, - ответил рыцарь, начиная верить оруженосцу и давая себе слово на этот раз серьезно его наказать, если эта затянувшаяся шутка действительно окажется розыгрышем. - Прекрасно, это город Коимбра, это колокольня собора.

    - Да что я все твержу город, колокольня! Передо мной два города и две колокольни.

    - В самом деле два города, две колокольни, - удивился рыцарь, тоже поднявшись на холм. - Вот видишь, только что у нас совсем ничего не было, а теперь стало слишком много.

    - И вправду, слишком, - согласился Мюзарон. - Посмотрите, мессир Аженор, один город - справа, другой - слева, а за рощей лимонных деревьев дорога расходится. Какой из них Коимбра, по какой дороге нам ехать?

    - Вот и новая помеха, о которой я даже не думал, - пробормотал рыцарь.

    - И помеха вдвойне, - подхватил Мюзарон, - потому что, если мы ошибемся и на наше горе приедем не в ту Коимбру, нам не удастся наскрести в кошельке на ночлег.

    Рыцарь снова осмотрелся вокруг себя в надежде разглядеть какого-нибудь путника, у которого он мог бы спросить дорогу.

    - Проклятая страна! - воскликнул он. - Вернее, проклятая пустыня! Ведь когда говорят "страна", имеют в виду место, где, кроме ящериц и цикад, живут и другие существа. О, где ты, моя Франция? - спросил рыцарь со вздохом, который порой вырывается у людей, не склонных к грусти, когда они думают о родине. - О Франция, там всегда найдется ободряющий голос, что подскажет тебе дорогу.

    - И сыр из овечьего молока, что так освежает горло! Ах, как тяжела разлука с родиной! Да, мессир Аженор, вы правы, вспомнив о Франции. О, моя Франция!

    - Да замолчи, болван! - вскричал рыцарь; про себя он думал то же, что Мюзарон высказывал вслух, но не хотел, чтобы оруженосец вслух говорил о том, о чем он сам думает. - Замолчи!

    Мюзарон не обратил на окрик внимания - читатель, который уже довольно близко знаком с почтенным оруженосцем, знает, что тот не привык слепо повиноваться господину, а посему продолжал, как бы рассуждая вслух:

    - А впрочем, кто поможет нам, кто приветит, ведь мы одни в этой Богом забытой Португалии. О, как прекрасно, как приятно, как солидно служить в наемных отрядах, а главное, как во Франции удобно жить. Ах, мессир Аженор, почему мы с вами не едем сейчас верхом с каким-нибудь отрядом наемников по дорогам Лангедока или Гиени?

    - Да будет вам известно, метр Мюзарон, что вы рассуждаете, как Жак-простак, - ответил рыцарь.

    - Я и есть Жак-простак, мессир, или, по меньшей мере, был им до того, как поступил на службу к вашей милости.

    - Нашел чем хвастаться, несчастный!

    - Не говорите о Жаках дурного, мессир Аженор, ведь они нашли способ кормиться, ведя войну, и в этом их преимущество перед нами, а мы с вами, хоть и не воюем, правда, но зато и не кормимся.

    - Вся эта болтовня не поможет нам узнать, какой из двух городов Коимбра, - заметил рыцарь.

    - Да, - согласился Мюзарон, - но, может быть, они помогут.

    И он пальцем показал на облако пыли, которое поднимал небольшой караван, двигавшийся по той же дороге в полульё от них; изредка посреди каравана под лучами солнца что-то поблескивало.

    - Ага, вот, наконец, и те, кого мы ищем, - сказал рыцарь.

    - Ну да, или те, кто ищет нас, - подхватил Мюзарон.

    - Ну что ж! Ты сам просил о встрече с разбойниками.

    - Но я не просил их так много, - возразил Мюзарон. - Поистине Небо осыпает нас щедротами: я просил трех-четырех разбойников, а оно посылает нам целый отряд; нам нужен был один город, а оно послало нам два. Придется, господин рыцарь, - подъехав к Аженору, продолжал Мюзарон, - собрать совет и высказаться на сей предмет; ум хорошо, а два - лучше, как говорится. Что вы думаете?

    - Я думаю, нам надо добраться до рощи лимонных деревьев, через которую идет дорога: там мы будем и в тени, и в безопасности. Там и переждем, готовые к атаке и обороне.

    - О, какая разумная мысль! - вскричал оруженосец то ли насмешливым, то ли одобрительным тоном. - Я бесспорно с ней согласен. Тень и безопасность, большего я и не прошу. Тень - это наполовину вода; безопасность - это на три четверти отвага. Поэтому поедем в лимонную рощу, мессир Аженор, и побыстрее!

    Но оба путника не учли в своих расчетах лошадей. Бедные животные так устали, что в обмен на бесчисленные удары шпорами едва плелись шагом. К несчастью, подобная медлительность имела для путников то неудобство, что им дольше пришлось оставаться на солнце. Небольшой отряд, заметив который они и приняли эти меры предосторожности, был еще слишком далеко, чтобы их видеть; поэтому въехав в рощу, они поспешили наверстать потерянное время. Мюзарон тут же соскочил с лошади, такой измученной, что она сразу легла на землю; рыцарь спешился, бросив поводья оруженосцу, и уселся под пальмой, которая высилась словно королева над этой благоуханной рощей.

    Мюзарон привязал коня к дереву и принялся искать, чем бы поживиться в лесу. Через несколько минут он вернулся с дюжиной сладких желудей и тремя лимонами, которые сначала предложил рыцарю, поблагодарившего его кивком головы.