У меня было письмо от короля Жерома Наполеона к его племяннице, голландской королеве. Едва прибыв, я передал письмо по назначению и наутро получил ответ из дворца. Высунув голову из-под навалившейся на меня перины, я осведомился о причине, вынудившей разбудить меня. Адъютант короля передал от имени его величества разрешение для меня и моих спутников занять места в специальном поезде и билеты, позволяющие пройти на дипломатическую трибуну во время коронации. Поезд отходил в одиннадцать часов, было еще только девять; поблагодарив гонца, я попытался выбраться из постели. Я не случайно сказал "попытался выбраться": не так легко вылезти из голландской кровати, имеющей форму ящика и снабженной двумя набитыми перьями одеялами, которые, пропустив вас, смыкаются над вашей головой. Просто невероятно, какое разнообразие форм и деталей может существовать у предмета, во всех странах мира имеющего общее назначение - дать отдых человеческому телу. Домоседам кажется, будто повсюду ложатся спать одним способом, и они сильно ошибаются. Поставьте рядом английскую, итальянскую, испанскую, немецкую и голландскую кровати, покажите их парижскому ученому, никогда не видевшему другого ложа, кроме французского, - и вы получите целый том предположений, одно другого любопытнее, о различных способах использования этих предметов меблировки. До того как догадаться, что все это - приспособления для сна, он припишет им сотню всевозможных предназначений. К счастью, я давно освоился с самыми невероятными постелями и прекрасно выспался в моей голландской кровати. Александр и Биар не могли сказать этого о себе: они с семи часов утра разыскивали баню, надеясь, что купание поможет им прийти в себя после пребывания в ящике с перьями. Они вернулись в половине десятого утра, после того как три раза обошли Гаагу, посетили все музеи и все лавки старьевщиков, но не нашли ни одной бани. Правда, море от Гааги всего в одном льё. У меня как раз оставалось время на то, чтобы осмотреть еще один музей. Не говоря о картинах Рембрандта, Ван Дейка, Хоббемы, Паулюса Поттера и других шедеврах голландской живописи, я хотел увидеть там один экспонат этого музея: в одном из нижних залов стоял стеклянный ящик, в котором были собраны морские девы разных видов. Морская дева - существо, которое встречается исключительно в Голландии и ее колониях. Как известно - возможно, не всем, - морские девы бывают двух видов: русалки и нереиды. Русалка - это известное с древних времен существо с головой женщины и рыбьим хвостом. Это дочери Партенопы, Лигеи и Левкосии. Если верить авторам XVI, XVII и даже XVIII веков, русалки встречались не так уж редко. Английский капитан Джон Смит видел русалку в 1614 году на пути из Новой Англии в Вест-Индию: верхней частью тела она совершенно не отличалась от женщины. Когда он увидел ее, она со всей возможной фацией плавала в море. У нее были большие, несколько круглые глаза; изящный, хотя и слегка приплюснутый нос; хорошей формы, но несколько длинные уши - словом, довольно приятная внешность, которой длинные зеленые волосы придавали оттенок не лишенной очарования странности. К несчастью, прекрасная купальщица перекувырнулась, и капитан Джон Смит, готовый в нее влюбиться, увидел, что ниже пупка женщина была рыбой. Правда, у этой рыбы был раздвоенный хвост, но раздвоенный хвост не заменяет пары ног. Доктор Кирхер сообщает в своем научном отчете, что русалка, пойманная в Зёйдер-Зе, была препарирована профессором Пьером Пау; в том же отчете он рассказывает о русалке из Дании: она научилась прясть и предсказывать будущее; на голове у нее вместо волос длинные мясистые отростки; лицо приятное; руки длиннее человеческих, а между пальцами перепонки, словно у гуся; твердые круглые груди; тело, покрытое тонкими белыми чешуйками (издали их можно было принять за лоснящуюся кожу). Она рассказывала, что население подводного мира составляют тритоны и русалки. С ловкостью, присущей лишь обезьянам и бобрам, они строят себе в местах, недоступных для ныряльщиков, гроты из раковин и устраивают в них песчаные постели, где спят, отдыхают и занимаются любовью. Иоаганн Филипп Абелинус сообщает в первом томе своего "Театра Европы", что в 1619 году советники датского короля, возвращаясь из Норвегии в Копенгаген, видели морского жителя: он разгуливал по воде с охапкой травы на голове. Ему бросили крючок с приманкой. Видимо, морской житель оказался не меньшим лакомкой, чем земные люди, потому что попался на кусок сала и был поднят на борт. Оказавшись на палубе, он на чистейшем датском языке пригрозил погубить корабль. Как вы сами понимаете, первые его слова очень удивили матросов. Но когда он перешел к угрозам, изумление переросло в ужас, и они поспешили бросить его в море, всячески перед ним извиняясь. Поскольку это был единственный пример говорящего морского жителя, Абелинус в своих комментариях утверждает, что матросы видели вовсе не тритона, а привидение. Джонстон рассказывает, что в 1403 году в Голландии была поймана русалка, выброшенная морем в одно из озер; она позволила себя одеть, приучилась питаться хлебом и молоком, стала прясть, но так и осталась немой. Наконец, чтобы закончить так, как завершаются фейерверки, то есть букетом, скажем, что Димас Боске, врач вице-короля острова Манара, в письме, включенном в "Историю Азии" Бартоли, сообщает о своей прогулке по берегу моря в обществе иезуита, когда к ним подбежали рыбаки и пригласили святого отца в свою лодку взглянуть на чудо. Святой отец принял приглашение, и Димас Боске присоединился к нему. В этой лодке находились шестнадцать рыб с человеческими лицами - девять самок и семь самцов, только что попавшихся в одну сеть. Их вытащили на берег и внимательно рассмотрели. Как у людей, у них были выступающие уши - хрящеватые и покрытые тонкой кожей. Глаза цветом, формой и расположением напоминали человеческие: они сидели в орбитах подо лбом, были снабжены веками и не имели нескольких осей зрения - в отличие от рыбьих глаз. Нос почти не отличался от носа человека, он был приплюснут, как у нефа, и слегка раздвоен, как у бульдога. Рот и губы были совершенно такие же, как у нас; зубы квадратной формы росли плотными рядами. Широкая грудь их была покрыта удивительно белой кожей, сквозь которую проступали кровеносные сосуды. У женщин были твердые и круглые груди; без сомнения, некоторые из этих женщин кормили младенцев (стоило сжать сосок - и из него брызгало очень белое и чистое молоко). Руки, в два локтя длиной, лишены были суставов, кисть продолжала локтевую кость. Наконец, низ живота, начиная от бедер, переходил в раздвоенный хвост, похожий на рыбий. Понятно, что подобная находка вызвала большой шум. Вице-король откупил у рыбаков этот улов и раздарил всех тритонов и русалок своим друзьям и знакомым. Голландский резидент тоже получил в подарок русалку и передал ее правительству, которое, в свою очередь, отправило ее в музей в Гааге. Понятно, что настоящая русалка, снабженная музейной этикеткой, не имеющая, по утверждению ученых, ничего общего со всякими Ласарильо с Тормеса и Каде Руссель-Эстюржонами, но происходящая по прямой линии от Ахелоя и нимфы Каллиопы, была для меня гораздо интереснее галереи воронов, пусть даже их в этой галерее было десять тысяч. В конце концов, вороны встречаются каждый день, в то время как русалки, напротив, попадаются все реже и реже. Не зная, вернусь ли я когда-нибудь в Гаагу, я не хотел упускать случая взглянуть на морскую деву. Но, как я ни спешил ее увидеть, пришлось отложить ненадолго это удовольствие. Я знал, что в том же музее находится одежда Вильгельма Оранского, прозванного Молчаливым; она была на нем 10 июля 1584 года, в день, когда он пал в Делфте от руки Балтазара Жерара. Этот исторический предмет имел для меня не меньшую привлекательность, чем русалки и морские девы всех стран. Я попросил моего проводника сначала показать мне витрину, в которой выставлен костюм Вильгельма, а уж потом отвести меня к ящику с морской девой. Вещи основателя голландской республики, создателя Утрехтской унии, супруга вдовы Телиньи, хранятся в первом зале, слева от входа; в течение двухсот шестидесяти четырех лет они доступны для поклонения народу, за который Вильгельм отдал последнюю каплю крови. "Господи, сжалься над моею душой и над этими несчастными людьми!" - его последние слова. Вместе с камзолом, жилетом и рубашкой, пропитанными кровью, в музее хранится пуля, пробившая ему грудь, и пистолет, из которого эта пуля была выпущена. Это живое и вечное проклятие убийце. Не знаю ничего иного, что более располагало бы к размышлениям и поэтическим грезам, чем вид материальных предметов. Сколько всего заключает в себе кинжал Равальяка! Сколько скрыто в пуле Балтазара Жерара! Кто может сказать, как изменили судьбы народов эти три дюйма железа, эта унция свинца! Случай, Провидение и рок - мир состарится, пытаясь разгадать загадку этих понятий, предлагаемую Сфинксом-сомнением. Я вернусь в Гаагу только для того, чтобы снова увидеть эту залитую кровью рубашку, этот пистолет и эту пулю. Но было уже без четверти одиннадцать, и у меня оставалось всего несколько минут. Я попросил показать мне русалку; меня провели к витрине № 449: в ней помещались три диковинки - фавн, вампир и русалка. Меня интересовала русалка, и я не обратил внимания на фавна и на вампира. Засушенная, она напоминала цветом лицо караиба. Глаза были закрыты, нос сделался плоским, губы прилипли к зубам, пожелтевшим от времени; увядшую грудь еще можно было различить; на голове торчало несколько коротких волосков; наконец, нижняя часть тела представляла собой рыбий хвост. Придраться было не к чему: настоящая русалка. В ответ на мои вопросы я услышал историю Димаса Боске, отца-иезуита, вице-короля Манара и голландского резидента - ту историю, которую только что рассказал вам. Затем, поскольку я хотел узнать больше, мой чичероне заметил: - Похоже, вас интересуют сведения об этих животных. Мне показалось несколько дерзким с его стороны считать животным создание с головой, руками и торсом женщины, но спорить было некогда, и я ответил: - Очень интересуют, и если бы вы могли мне их дать… - О, мне больше нечего сообщить, но я могу подсказать вам, где вы можете узнать больше. - Где же? Говорите скорее. - В Монникендаме. - Что такое Монникендам? - Это городок в двух льё от Амстердама, в глубине маленького залива Зёйдер-Зе. - И там я найду сведения о русалках? - Да, конечно, о русалках! О морских девах, что еще более любопытно. - Значит, в музее Монникендама тоже есть такая? - Нет, она на кладбище. Вы увидите ее мужа и детей, что тоже довольно интересно. - Она была замужем, ваша морская дева? И у нее были дети?
- Была замужем и родила детей. Правда, дети от нее отреклись, но муж… он вам все расскажет. - Он говорит по-французски? - Он говорит на всех языках. Это старый морской волк. - И как его зовут? - Папаша Олифус. - Как мне его найти? - Может быть, он в Амстердаме; у него есть судно, на котором он перевозит путешественников из Амстердама в Монникендам. Если вы не найдете его в Амстердаме, значит, найдете в Монникендаме, где его дочь Маргарита держит гостиницу "Морской царь". - Папаша Олифус, вы сказали? - Папаша Олифус. - Хорошо. Я в последний раз взглянул на русалку, которую Биар успел зарисовать, и мы, вскочив в наемную карету, вскричали: - На вокзал! IV. ГОСТИНИЦА "МОРСКОЙ ЦАРЬ"
Голландия создана для железных дорог. От Гааги до Амстердама голландским инженерам не пришлось засыпать ни одного оврага, срезать ни одного пригорка. Страна везде одинакова: обширная равнина, которая вся изрезана каналами и усеяна свежими зелеными рощицами; на ней пасутся погребенные под своей шерстью овцы и будто закутанные в пальто коровы. Нет ничего более точного и верного, чем пейзажи голландских мастеров. Если вы видели картины Хоббемы и Паулюса Поттера - вы видели Голландию. Познакомившись с Тенирсом и Терборхом, вы узнали голландцев. И все же я советую тем, кто никогда не был в Голландии, побывать там. Даже после Хоббемы и Паулюса Поттера на Голландию стоит посмотреть; после всех Тенирсов и Терорхов с голландцами стоит познакомиться. Через два часа мы были в Амстердаме. Еще через четверть часа мы поднялись по ступенькам прелестного домика, расположенного на Кайзерграце; слуга доложил о нас, и навстречу нам выбежали г-жа Витте-ринг, г-да Виттеринг, Якобсон и Гюден. Госпожа Виттеринг была все той же очаровательной женщиной, с которой я имел честь встретиться три раза, - красивая, скромная, краснеющая, как дитя, милое соединение парижанки с англичанкой. Ее сестра, г-жа Якобсон, осталась в Лондоне. В течение пяти минут мы обменивались звонкими поцелуями и занимались гимнастикой в виде рукопожатий. Как я сказал, там был Гюден, приехавший из Шотландии. Стол уже накрыли. Я говорю "стол накрыли" по французской привычке. В Голландии стол накрыт всегда: это гостеприимство в полном смысле слова. Каждому из нас в этом прелестном доме, напоминавшем и дворец и хижину, была приготовлена комната. Как приятно было видеть прозрачные окна, блестящие дверные ручки, ковры в комнатах, коридорах, на лестницах; слуги здесь никогда не показываются, но вы угадываете присутствие людей, заботящихся о чистоте, удобстве и спокойствии. Провожая нас к столу, г-жа Виттеринг напомнила, что выход короля назначен на три часа и мы будем смотреть на эту церемонию из окна дома одной из ее подруг. Наскоро, но сытно поев, без четверти три мы отправились в дом, где нас уже ждали. Это было одиннадцатого мая. Прошла неделя с четвертого мая - того дня, когда я видел подобный праздник в Париже. С разницей в семь дней и на расстоянии в сто пятьдесят льё я присутствовал на втором празднике, который, на первый взгляд, мог показаться продолжением первого. В Амстердаме, как и в Париже, в Париже, как в Амстердаме, мы шли под сводами трехцветных флагов, среди криков толпы. Только у французского флага полосы располагаются вертикально, а у голландского - горизонтально; в Париже кричали: "Долой короля!", в Амстердаме - "Да здравствует король!" Нас представили хозяевам и познакомили с домом. Это был еще один образец голландского жилища, немного побольше, чем дом Виттеринга, и, так же как тот, расположенный между каналом и садом: фасадом он выходил на канал, а задней стеной обращен к саду. Потолки были украшены отличной росписью. Я готовился увидеть в Голландии лаковую мебель, фарфоровые вазы, на каждом шагу встречать в столовых и гостиных образцы китайского и японского искусства; но голландцы подобны высокомерным собственникам, не ценящим того, чем обладают. Там можно увидеть множество французских этажерок, несколько саксонских фигурок, но мало китайских ширм, японских ваз и восточных безделушек. В три с четвертью шум, раздавшийся на улице, заставил нас поспешить к окнам. Появилась процессия. Сначала показались музыканты, затем кавалерия, следом толпа, перемешанная с повозками, и, наконец, национальная гвардия - верхом, в штатской одежде, с единственным оружием - хлыстом, единственным знаком отличия - малиновой бархатной лентой. Впереди всех шли двести или триста мастеровых и мальчишек, бросавших в воздух картузы и распевавшие национальный гимн Голландии. Примечательно, что у голландцев, самого республиканского народа на свете, национальный гимн монархический. Пока я припоминал все королевские выходы, какие мне приходилось видеть, процессия разворачивалась и показался король в окружении двенадцати генералов и высших придворных. Это был человек тридцати или тридцати двух лет, белокурый, с голубыми глазами, умевшими смотреть и очень мягко и очень решительно, с бородой, покрывавшей нижнюю часть лица. Он казался обаятельным: ласково и с благодарностью приветствовал он собравшихся. Я поклонился ему, когда он проезжал мимо; повернувшись, он ответил мне взглядом и взмахом руки. Я не мог поверить, что это двойное приветствие относилось ко мне, и обернулся, чтобы узнать, кому король воздает такие почести. Якобсон верно истолковал мое движение. - Нет, нет, - сказал он. - Король обращался именно к вам. - Король обращался ко мне? Не может быть, он не знает меня. - Именно поэтому он смог вас узнать. Наши лица ему хорошо знакомы. Увидев неизвестного человека, он сказал себе: "Это мой поэт". Самое удивительное, что так оно и было: на следующий день король сам мне об этом сказал. Король ехал верхом; на нем был мундир адмирала. За ним следовала большая золоченая карета, запряженная восьмеркой белых лошадей; каждую вел слуга в ливрее. По обе стороны кареты, на подножках, стояли пажи в красной с золотом форме. В карете сидели женщина двадцати пяти или двадцати шести лет и двое детей лет шести-восьми. Дети беззаботно приветствовали толпу; женщина тоже кланялась, но казалась слишком задумчивой. Эта женщина - королева, эти дети - принц Оранский и принц Морис. Нельзя было представить себе более благородного и вместе с тем более печального лица, чем лицо королевы: это была женщина в расцвете своей красоты, государыня во всем своем величии. | 
