Кардинал остановился, вырвал из своей записной книжки листок и, положив его на седельную луку, написал: "Казначею выдать г-ну Латилю тысячу ливров, а г-ну Латилю отчитаться передо мной за эту сумму". Ришелье поставил внизу свою подпись, капитан взял бумагу и удалился. Когда армия вошла в Риволи, солдаты увидели у каждых из десяти ворот винную бочку с пробитым верхом, а также множество стаканов на столах; они встретили эту картину с молчаливым одобрением, но вскоре принялись выражать свою радость более бурно. Латиль подошел к кардиналу под звуки этих криков и спросил: - Итак, монсеньер? - Итак, Латиль, я полагаю, что ты знаешь солдат лучше меня. - Эх, ей-Богу, каждому свое! Я лучше знаю солдат, так как жил среди солдат, а ваше высокопреосвященство лучше знает церковников, так как вы жили среди церковников. - Латиль! - воскликнул Ришелье, положив руку на плечо авантюриста, - если бы тебе доводилось общаться с духовными лицами столько же, сколько с солдатами, ты усвоил бы одну истину: чем дольше человек живет среди духовных лиц, тем хуже он их знает. Когда армия подошла к замку Риволи, Ришелье собрал главных военачальников и сказал: - Господа, я полагаю, что замок достаточно велик, и каждому из вас найдется в нем место; впрочем, господин де Монморанси и господин де Море, уже гостившие здесь у герцога Савойского, наверное, не откажутся быть нашими квартирмейстерами. Затем он прибавил: - Через час у меня состоится совет. Постарайтесь прийти; предстоит обсуждение важного вопроса. Маршалы поклонились кардиналу и пообещали явиться на встречу в точно указанное время. Час спустя семь командиров, входивших в состав совета, сидели в кабинете герцога Савойского, покинутом им накануне. Это были герцог де Моиморанси, маршал де Шомберг, маршал де Креки, маршал де ла Форс, маркиз де Туара, граф де Море и г-н д’Орьяк. Кардинал встал, жестом призвал всех соблюдать тишину и, опершись обеими руками на стол, начал заседание. - Господа, - сказал он, - дорога на Пьемонт перед нами открыта; эта дорога пролегает через Сузский проход, завоеванный некоторыми из вас ценой собственной крови. Однако, когда имеешь дело с таким ненадежным человеком, как Карл Эммануил, одного прохода недостаточно, нам требуются два прохода. Вот мой план кампании: прежде чем нанести удар по Италии, я хотел бы, на всякий случай, ввиду нашего отступления или, напротив, для переброски новых частей, установить связь между Пьемонтом и Дофине путем захвата Пиньерольской крепости. Как вы помните, господа, слабохарактерный Генрих Третий уступил ее герцогу Савойскому; Гонзага, герцог Неверский, отец того самого Карла, герцога Мантуанского, ради которого мы совершили переход через Альпы, исполнявший обязанности коменданта Пиньероля, а также командующего французской и итальянской армиями, употребил весь свой ум и все свое красноречие, чтобы отговорить Генриха Третьего от столь опрометчивого решения, но все его усилия были тщетны. Можно подумать, что благоразумный и храбрый герцог Неверский предвидел, что, когда его сын станет герцогом Мантуанским, он окажется под угрозой лишиться своих владений из-за отсутствия открытого прохода для французской армии. Видя, что король упорствует в своем решении, Гонзага попросил разрешения сложить с себя полномочия коменданта Пиньерольской крепости до ее передачи герцогу Савойскому, не желая, чтобы потомки заподозрили его в том, что он согласился на это или способствовал делу, противоречащему интересам государства. Так вот, господа, нам предстоит возвратить Пиньерольскую крепость французской короне; вопрос лишь в том, как мы возьмем Пиньероль - силой или хитростью? Если мы выберем силу, нам придется потратить немало времени и пожертвовать множеством солдат. Поэтому я отдал бы предпочтение хитрости. Филипп Македонский говаривал, что на свете не существует неприступных крепостей, коль скоро туда может войти мул, нагруженный золотом. Мул и золото у меня имеются, но нет человека или, точнее, средства, чтобы доставить их в Пиньероль. Помогите мне, и в обмен на ключи от крепости я заплачу миллион. Как обычно, каждому из присутствующих было предоставлено ответное слово в порядке старшинства. Каждый попросил сутки на размышление. Граф де Море был самым молодым среди членов совета и, следовательно, должен был говорить последним. Следует заметить, что от молодого человека не ждали чего-то особенного; поэтому все очень удивились, когда он поднялся и, поклонившись кардиналу заявил: - Пусть ваше высокопреосвященство держит мула и миллион наготове; я берусь доставить их в крепость не позднее, чем через три дня. XX. МОЛОЧНЫЙ БРАТ
На следующий день после военного совета, состоявшегося в замке Риволи, молодой крестьянин лет двадцати четырех-двадцати пяти, одетый как горец долины Аосты и изъясняющийся на пьемонтском наречии, явился около восьми часов вечера к воротам Пиньерольской крепости, назвавшись Гаэтано. Представившись братом горничной графини д’Юрбен, он попросил позвать синьору Джачинту. Когда один из солдат гарнизона сообщил горничной о приходе ее брата, она издала удивленный возглас, который можно было при желании принять за изъявление радости, и поспешила в комнату графини, чтобы отпроситься у хозяйки; пять минут спустя горничная покинула комнату через ту же дверь, а графиня, выйдя через другой выход, бросилась вниз по лестнице, которая вела в прелестный садик, предназначенный для ее личного пользования; туда же выходили окна комнаты Джачинты. Между тем горничная бежала через двор, как обрадованная сестра, которой не терпится увидеть брата, и растроганно восклицала: - Гаэтано! Милый Гаэтано! Молодой человек бросился в ее объятия. В это время граф Юрбен д’Эспломба вернулся в крепость после обхода; Джачинта бросилась к хозяину, присела перед ним в реверансе и попросила позволения побыть с братом, который должен был сообщить ей о чрезвычайно важных вопросах. Граф захотел взглянуть на Гаэтано и, удовольствовавшись этим, разрешил ему остаться в крепости. К тому же молодой человек не мог задержаться надолго, сославшись на то, что в его распоряжении только двое суток. Гаэтано без труда заметил, что граф не в духе. Джачинта рассказала ему, что у ее хозяина есть две причины для недовольства своим господином: во-первых, герцог Савойский продолжал дерзко волочится за его женой на глазах у мужа; во-вторых, три дня назад граф получил неожиданное предписание укрыться в крепости и защищать ее до последнего, пока от нее не останется камня на камне. Вдобавок граф Юрбен открыто заявил своей жене и Джачинте, что, если бы ему предложили столь же выгодное место, как в Пьемонте, в Испании ли, в Австрии ли, во Франции - он не преминул бы согласиться. Гаэтано так обрадовался, услышав об этом, что в приливе нежности заключил сестру в объятия и крепко расцеловал ее в обе щеки. Комната Джачинты выходила в коридор; горничная привела туда брата и заперла дверь. Гаэтано издал радостный возглас. - Ах! - воскликнул он, - наконец-то я здесь! А теперь, милая Джачинта, скажи, где твоя хозяйка. - Вот те на! А я-то думала, что вы пришли сюда ради меня, - отвечала девушка со смехом. - Ради тебя и ради нее, - сказал граф, - но сначала ради нее; я должен уладить с твоей госпожой некоторые политические дела. - И где же вы собираетесь вести столь важную беседу? - В твоей комнате, если это не причинит тебе особого беспокойства. - В моем присутствии! - О нет! Как бы мы ни доверяли тебе, дорогая Джачинта, это слишком серьезный вопрос, чтобы обсуждать его при посторонних. - В таком случае, что же мне делать? - Джачинта, ты будешь сидеть в кресле рядом с постелью хозяйки, тщательно задернув занавески кровати, ввиду того, что графине нездоровится, и следить за тем, чтобы муж не вошел в ее комнату, так как это может разбудить больную. - Ах, господин граф, - сказала девушка со вздохом, - я и не подозревала, что вы такой искусный дипломат. - Как видишь, ты ошиблась; а теперь, скорее отвечай: где твоя хозяйка, ибо для дипломата нет ничего дороже времени. Джачинта тяжело вздохнула, открыла окно и произнесла только одно слово: - Ищите. Граф вспомнил, что Матильда десятки раз рассказывала ему об этом уединенном саде, где она так часто мечтает о нем. Как только окно открылось, молодой человек спрыгнул в сад; в то время как Джачинта утирала слезы, от которых она тщетно пыталась удержаться, граф де Море пробирался сквозь густые заросли, окликая вполголоса: - Матильда! Матильда! Матильда! Услышав свое имя, Матильда тотчас же узнала этот голос и устремилась в ту сторону, откуда он доносился, восклицая: - Антонио! Затем влюбленные встретились и бросились в объятия друг друга. С минуту они стояли, обнявшись, прислонившись к стволу апельсинового дерева, и были не в состоянии говорить - с их уст срывался лишь неясный лепет, способный сказать влюбленным так много без единого слова. Наконец, оба вернулись из прекрасной страны грез, которую мы видим только во сне, и прошептали одновременно: - Это ты! Затем они слились в поцелуе и одновременно выдохнули: "Да!" Придя в себя, графиня воскликнула: - А как же мой муж? - Все прошло благополучно, как мы и рассчитывали - он принял меня за брата Джачинты и разрешил остаться в замке. Влюбленные сели рядом и взялись за руки; пришла пора объясниться. Объяснения отнимают у влюбленных много времени; начавшись в саду, они продолжались в комнате Джачинты, которая, как было решено, провела ночь у постели своей хозяйки. Около восьми часов утра в дверь кабинета графа тихо постучали; комендант уже не спал и был одет - его разбудили еще в шесть часов, когда прибыл гонец из Турина с извещением о том, что французы находятся в Риволи и, видимо, намереваются приступить к осаде Пиньероля. Граф был встревожен; об этом было нетрудно догадаться по резкому тону, каким он произнес: "Войдите!" Дверь открылась и, к великому изумлению графа, перед ним предстала его жена. - Это вы, Матильда! - вскричал он, вставая. - Значит, вы уже слышали новость? Не по этой ли причине вы неожиданно почтили меня столь ранним визитом? - О какой новости вы говорите, сударь? - О том, что, вероятно, нам грозит осада! - Да, правда, и я хотела бы поговорить с вами об этом. - Каким образом и от кого вы это узнали? - Я сейчас все вам скажу; из-за этого известия я не спала всю ночь. - Это заметно по цвету вашего лица, сударыня: вы бледны и у вас утомленный вид. - Я с трудом дождалась утра, чтобы с вами поговорить. - Разве вы не могли меня разбудить, сударыня? Это настолько важное известие, что оно того заслуживало. - Сударь, данная новость пробудила в моей душе множество воспоминаний и сомнений, и я решила, что лучше ничего вам не говорить, пока вы сами об этом не узнаете и не обдумаете, к каким последствиям это приведет. - Я совсем вас не понимаю, сударыня, и, признаться, поскольку вы никогда не говорили о государственных делах и о войне… - О! Мужчины слишком презирают слабый женский ум, и нам не следует говорить о подобных вещах. - А вы утверждаете, что они ошибаются, - произнес граф с улыбкой. - Без сомнения, ибо подчас мы могли бы давать вам неплохие советы. - Если бы, к примеру, я спросил ваше мнение о положении, в котором мы оказались, какой совет вы бы мне дали? - Прежде всего, сударь, - сказала графиня, - я напомнила бы вам, сколько раз герцог Савойский проявлял по отношению к вам неблагодарность. - Это излишне, сударыня, - я помню, и всегда буду помнить о неблагодарности герцога. - Кроме того, я сказала бы вам: вспомните о туринских празднествах, во время которых государь, способствовавший нашему браку, делал мне предложения, оскорбительные для вашей и моей чести. - Я помню об этих предложениях, сударыня. - Еще я бы сказала вам: не забудьте, как жестко и грубо он приказал вам покинуть замок в Риволи и ждать прихода французов в Пиньероле! - Я все помню и жду лишь подходящего момента, чтобы доказать это герцогу. - Что ж, сударь, этот момент настал - вы находитесь в том положении, когда человек становится властителем своей судьбы и может сам выбирать себе будущее. Что вы предпочитаете: рабство у жестокого и надменного господина или свободу с почетным званием и огромным состоянием? Граф удивленно посмотрел на жену и произнес: - Признаться, сударыня, я тщетно пытаюсь понять, куда вы клоните. - В таком случае, я поставлю вопрос ясно и четко. Удивление графа возросло. - Брат Джачинты состоит на службе у графа де Море. - Внебрачного сына короля Генриха Четвертого? - Да, сударь. - Ну, и что, сударыня? - Так вот, позавчера кардинал де Ришелье заявил в присутствии графа де Море, что он готов заплатить миллион человеку который вручит ему ключи от Пиньероля! В глазах графа появился алчный блеск. - Хотел бы я посмотреть на этот миллион, - сказал он. - Вы увидите его, когда пожелаете, сударь! Граф судорожно сжал свои руки. - Миллион, - пробормотал он, - вы правы, сударыня, над этим стоит призадуматься; но откуда же вы узнали, что такая сумма предложена? - Очень просто: граф де Море взял дело в свои руки и послал Гаэтано с приказом прощупать почву. - Поэтому-то Гаэтано и явился вчера вечером навестить сестру? - Вот именно, а Джачинта попросила меня его принять; таким образом, он рассказал обо всем мне; значит, это предложение было сделано мне и, если дело сорвется, пострадаю только я. - А почему оно должно сорваться? - спросил граф. - В том случае, если бы вы отказались!.. Это было не исключено. Граф на миг задумался. - Какие гарантии мне будут предоставлены? - осведомился он. - Деньги. - А какие гарантии потребуют от меня? - Залог. - Какой залог? - Все очень просто: перед началом осады вы удалите вашу жену из крепости, которую решили защищать до последнего. Вы отправите меня к моей матери в Селамо, где я буду ждать, когда вы сообщите мне, в каком из французских городов мы должны встретиться. - Как будет уплачен этот миллион? - Золотом. - Когда? - Когда в обмен на золото, которое принесет вам Гаэтано, вы вручите ему акт о капитуляции с вашей подписью и разрешите мне уехать. - Пусть Гаэтано возвращается сегодня вечером вместе с миллионом, а вы приготовьтесь к отъезду. В восемь часов вечера граф де Море под тем же именем Гаэтано доставил в Пиньерольскую крепость мула, нагруженного золотом, как он обещал кардиналу де Ришелье, и уехал оттуда вместе с графиней, как обещал себе. Матильда везла договор о сдаче города, помеченный послезавтрашним числом, чтобы кардинал успел приступить к осаде крепости. Гарнизону было позволено покинуть Пиньероль со всем своим имуществом. XXI. ОРЕЛ И ЛИС
Через день кардинал де Ришелье вступил в Пиньероль; в то же время Карл Эммануил покинул Турин, чтобы оказать поддержку гарнизону крепости. Однако в трех лье от Турина разведчики герцога известили его, что навстречу их войскам движется воинская часть, насчитывающая приблизительно восемьсот человек, с савойскими знаменами. Карл Эммануил послал одного из офицеров узнать, что это за часть; к великому изумлению герцога, офицер доложил, что это пиньерольский гарнизон, возвращающийся в Турин, так как крепость была сдана французам. Данное известие ошеломило Карла Эммануила. - Проучите хорошенько этих мерзавцев, - сказал он, указывая на несчастных, которые были ни в чем не виноваты, ибо сдались не они, а комендант крепости, - и, если можно, так, чтобы ни один из них не остался на ногах. Приказ был точно исполнен, и три четверти солдат были перебиты. Следовало смириться с неизбежностью. Герцог обратился к главнокомандующему испанскими войсками Спиноле и командующему немецкой армией Коллальто, находившимся в Италии, призывая их помочь ему разгромить французов. Однако Спинола, будучи выдающимся военачальником, с тех пор как его части заняли миланскую область, не спускал глаз с Карла Эммануила; он не питал ни малейшей симпатии к этому мелкому интригану и честолюбцу, который то и дело из-за изменений в политической обстановке заставлял его вынимать шпагу и вкладывать ее обратно в ножны. Спинола заявил, что не может ослабить свою армию, ибо для осуществления его замыслов в Монферрате армия должна быть в полном составе. | 
