- Иван-то, дядя твой, заседает… - Тона, однако, не выдержал и, щелкнув парнишку в пуп, весело крикнул: - Эх, ты-ы, пузырь!.. Иван вернулся поздно. Был он сухой и строгий в последние дни и, разговаривая с людьми, уже не бросался веселыми: "Понял?.. понятно?.." Хрустел у Ивана в кармане свежий, только что написанный секретарем земской управы черновик протокола. Слушали 1. О мероприятиях по борбе с будущими голодающими. Постановили У ково остался хлеб сбору 14 году и ранее свести в обчественные амбары употребить в засев будущево года. Мельницу и хлеб гражданина Шипова Вавилы канхисковать. Лавочку Капая, а также денежные суммы канхисковать. На слободные коперативные и кредитнава таварищества деньги, а также сумы Капая снарядить абоз за хлебом в Спасское. Слушали 2. Ково послать старшим абоза. Постановили Направить приседателя Неретенку Ивана по личному желанию онова самово.
Дед Нерета бросил лапти. - Каки, детка, новости будут? - спросил, ухмыляясь. Иван в упор посмотрел на отца. Сурово сказал: - Хлеб ваш четырнадцатого года и ранее - в общественный амбар… Земство постановило. - То ись как? - переспросил дед. - Мой самообстоятельно, лиже-ча всех? - Всех, у кого есть. Завтра сход будет. Утверждать постановление для нашего села. Стоял над дедом не сын, а председатель земской управы. Сандагоуская власть. Когда чувствует власть силу, вид у нее бывает совсем особенный. "А раньше говорил, моего не заберут", - подумал Нерета с легкой горечью. Ложась спать, он долго думал: ждать ему сходки или свезти хлеб утром. Так и уснул, не решив. 3 Ночью на душистом сеновале темно и пусто. Давил Неретина прогнивший тес крыши, не давал уснуть. И звонкое июльское небо в щелях не утешало, не грело. Вместо неба смотрели на председателя с тоской и любовью большие карие глаза фельдшерицы. И от глаз тех, от собственной тоски и любви - без сна и без слез метался на сеновале Неретин, одинокий сизо-перый голубь… 4 Мысли деда Нереты пришли в полную ясность, когда, выглянув утром в окно, увидел играющих во дворе вихрастых белоголовых внучат. Двое, извиваясь на земле, изображали утопающих. Остальные, забравшись на грязные свиные корыта, вытаскивали первых шестами. - Играют, - сказал Нерета любовно. - А мне чо, более других надо, чо ли?.. Лишь бы им хватило… Нахлобучил по-хозяйски шапку и вышел во двор. - Степка! Тащи ключи от амбаров!.. А вы телегу снарядите. Живо-о! Будя рубахи мазать. В амбаре сухо и душно. В просторных закромах золотится пшеница. Хлеб у Нереты с тринадцатого года. Копнул ржавой рукой самое старое зерно. Чуть слышно потянуло прелью. - Вот оно чо делается, а?.. - И решительным гребком наполнил полнозерной крупой первый совок. - Ровней держи мешок, детка! Батька тебя твой так учил, чо ли?.. Из потревоженного хлеба тянулась под крышу легкая ароматная пыль. А через час, вздуваясь туго набитыми мешками, поползла к общественному амбару первая подвода с хлебом. Золотистый играл в проулках июль-суховей. Резвился по крышам - душистый и жаркий. Тем золотистым июлем зрела за Иваном Неретиным неуемная мужицкая сила. Зрела потому, что кончиком земляной души - может быть, совсем по-особенному, по-своему, по-мужичьи, - но понял старый Нерета, какая задача стоит перед его сыном. 5 На сходке длиннобородый сельский председатель говорил: - Придется обсудить спервоначалу нащет выгону. Потому, Никита Гудок жалился… - Чево там Никита Гудок! - кричали мужики. - Все знаем!.. Корова с пастьбы, а у ней вымя пустое. Не выгон, а горе!.. - Пасту-ух, мать его за ногу! Не насчет выгону, а пастуха к хренам!.. Так судим. Шевелил длинную председателеву бороду жаркий июльский ветер. Председатель жмурил от солнца глаза и говорил, смеясь: - Цыц, ну-у!.. Эта спервоначалу. Потом имеется постановление волостного земства насчет того, кака, к примеру, помочь будет в смысле голода. - Он покосился на сидящего рядом Неретина. - На этот предмет пояснит Иван Кириллыч, а также в смысле лавки и мельницы… На сходке, в сторонке у орехового куста, стоял Жмыхов. - Много тут разговоров, - сказал Кане, зевая, - большое село, ясное дело. Посмотрела Каня в желтозубый отцовский рот и тоже зевнула. - Домой нам, дочка, пора - вот што… Рядом с Каней - Дегтярев. У Дегтярева голубой глаз, цвета дальних сопок. Такой глаз не палит, не жжет, а тянет, как омут. И потому сказала Каня отцу: - Вода еще велика. Коли омута большие, не больно уедешь. Жмыхов увидел в толпе дырявую поповскую шляпу и, раздвигая мужиков большим костистым локтем, полез к отцу Тимофею. - Ладно, - говорил председатель, - ежели Микиту уволим, кто скот будет пасти? - Назначить Горового Антошку, - решительно настаивал Евстафий Верещак. - Ох, быстрый какой! - рассердился Горовой. - Чай, я косец, а не пастух… Вот ежели у тебя маслобойню отнять, дак ты, окромя в пастухи, никуды не способен!.. - Хо-хо-хо… Хе-хе… - дробно и стукотливо, как телеги на деревянном ходу, затарахтели мужики. - Што верно, то верно… Поддел… 6 Было Кане на сходке скучно. Вспомнилась ей далекая красавица Нота. Резвятся там на песчаных отмелях серебряные гольяны. В ключевых устьях у карчей настороженно спят пятнистожабрые лини. Медленно помахивают густоперыми хвостами. Ее потянуло домой. Она сильно выгнулась, расправляя члены, и снова зевнула. - Пойдем… куда-либо… - тихо сказал Дегтярев. - Пойдем, - промолвила она, почти не думая. Они пошли рядом. Рука Дегтярева выше локтя касалась ее плеча, но Каня не отстранялась. - Болтают, болтают… Ну их к лешему, - говорил Антон добродушно. - А ты, наоборот, молчишь. Скажи, отчего глаза косые? - В мать, - ответила она коротко. - В какую такую мать? Матери разные бывают. Твоя, как видно, корейка?.. - Нет, русская. Это така порода - забайкальская. - Вон оно што-о!.. - обрадовался Антон неизвестно чему. - А я полагал, што корейка… Остывали на Каниных веках вторую неделю и не могли остыть два жарких дегтяревских поцелуя. Вспоминая их, вздымалась на дыбы наливная девичья грудь и в монгольских глазах бродило, разбрасывая искры, молодое вино - черного таежного винограда. Пил вино Дегтярев правым голубым глазом, пьянел от каждого глотка, и не утолялась, а росла жажда. - Пойдем реку смотреть, - сказал Кане чужим голосом. Она чуть вздрогнула и остановилась. Непонятно заострились и сузились глаза. И верный друг - инстинкт, что ходит по тайге со всяким человеком и зверем, сказал ей слово, как уколол иглой: "Опасно…" Когда чует таежный человек опасность, - не бежит. Опасность сзади страшнее, чем спереди. - Пойдем! - сказала Каня. Они свернули в забоку и молча зашагали по твердой высохшей после разлива дороге. С боков медленно выправлялась, вылезала из-под песчаных и галечных наносов июльская густосочная трава. Трещали неумолчно под листом желтобрюхие циркачи. Был их стрекот гульлив и зноен, как июль. - Увиваются за тобой в Самарке парни-то, не иначе, - сказал Антон с сожалением. - За мной, не за тобой! - усмехнулась Каня. - Плакать тут нечего… - Ей захотелось уверенно и твердо, по-отцовски, добавить: "Ясное дело!" - Поди, уж не одного курильщика извела, а?.. - И то дело наше. Гулял по дегтяревским жилам мужской нетерпеливый задор, а у Кани с каждым ответом голос - осторожней и суше. В лесу сквозь черемушный лист устилало солнце дорогу золотым кружевом. - Кого любишь? Скажи! - спросил Дегтярев прямо. У Кани под кофтой настороженно застукало сердце. Еще острей и уже стали глаза, и захотелось сильно, как на охоте, стиснуть ружье. Но ружья не было, и пальцы мягко скользнули по ладоням. - Глянь, кака черемуха! - сказала она неожиданно. - Бежим нарвем, ну-ка!.. Круто рванулась в сторону, как спуганная олениха, и, с треском ломая кусты, побежала в чащу. Дегтярев ринулся вдогонку. Вздымалась с кустов нанесенная водой мелкая песочная пыль. Серой мукой засевала лицо, скрипела на зубах. - Возьму! - кричал Антон. - Не уйдешь!.. Каня молча рвалась через кусты, цепляясь за ветки вырвавшимися из-под шапки косами. Короткая юбка взбрасывалась на бегу, и Антон видел мельком точеные загорелые ноги выше икр. - Возьму-у!.. - летел по кустам, наполняя забоку, сильный басовитый рев. Так выбежали они на поляну, где находились когда-то дровяные заготовки, а теперь торчали только обомшелые пни да редкие нетронутые кусты черемухи. Перебегая от одного к другому, Каня споткнулась и упала. Знакомые руки придавили ее к земле, не давая подняться, и к раскрасневшемуся лицу склонилось возбужденное и потное лицо Дегтярева. Песочная пыль осела в складках грязными полосами, но по-прежнему лукав был и смел мучитель-глаз, цвета дальних сопок. - Возьму, - уверенно прошептал глаз, голубой мучитель. Обидным, тяжелым и ненужным показалось с непривычки мужское тело, а верный друг, что ходит по тайге со всяким зверем и человеком, закричал о какой-то непонятной, небывалой опасности. Каня схватила Антона за воротник и с силой дернула в сторону. Воротник оборвался с куском прелой рубахи, обнажив левое плечо до локтя. Столкнулась с целомудренной девичьей боязнью мужская упрямая и бесстыдная сила. Каня почувствовала, как жесткие руки насильно, не спросясь, полезли в заповедные места, и в то же мгновение крепко вцепилась зубами в обнаженное плечо Дегтярева… Это длилось несколько секунд, не более, но она явственно ощутила на зубах ржавый и солоноватый вкус крови. Мужское тело обмякло, и над ухом послышался глухой задержанный стон. Тогда она разжала зубы и, вскочив на ноги, стремительно помчалась в кусты. Морщась от боли, Антон приложил к укушенному месту оторванный клок рубахи и сел. "Все-таки не закричал, - подумал не без гордости, - да и она пощады не просила…" Где-то совсем необычно шевельнулась злоба и тотчас же угасла. Он встал и, пошатываясь, вышел на опушку. Долго и тщательно присматривался и прислушивался по сторонам. Не видно, не слышно. - Эй! - крикнул, превозмогая боль. Ответа не последовало. - Ну, и катись… - сказал он с любовью и восхищением. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1 На сходке по кочковатым головам мужиков прыгали короткие рубленые слова Неретина. Раздвигали они плотно сшитые черепа и согласно укладывались внутри, как мелкие, хорошо колотые дрова. А когда Неретин кончил и сельский председатель, расчесывая рукой льняную кудель бороды, сказал: - Подымай правую руку, которые согласны! - выросла над сходкой густая, мозолистая и корявая забока. Митька Косой, присяжный запевала, с трудом протискался к Харитону. - Слышь, голован, - сказал вполголоса, дернув его за рубаху. - Ну? - обернулся Кислый. - Моя ведь правда… - В чем? - Да Марину-то… Пропили седни Вдовины мельнику, ей-богу… Жидкие Митькины плечи судорожно сжались острыми клещами длинных Харитоновых рук. - Откуда ты знаешь? - спросил Харитон глухо. - Только што сестра сказала. Она у ей была. Лежит девка в амбаре и ревет. - Митька поковырял в носу указательным пальцем и, не найдя ничего утешительного, добавил строго: - В воскресенье свадьба, во как! Были у Харитона всегда прямые, грубые, топором тесанные мысли. И первая мысль, которая пришла ему в голову, была - пойти и убить мельника. "Чего ей за гнилым пропадать", - подумалось жестко. Однако эта мысль быстро отпала. Он знал, что его или арестуют, или расстреляют самосудом, а на поддержку Неретина в таких делах нельзя было и рассчитывать. Тогда он бросил сходку и быстрым развалистым шагом пошел к Марине. 2 На неогороженном дворе Вдовиных стояли только две постройки: изба, похожая на голубятню, и маленький, на тоненьких ножках, амбарчик. Харитон тяжело перешагнул полусгнившие ступеньки амбара и решительным толчком отворил дверь. В душной полутьме, на грязном тряпье, уткнувшись лицом в подушку, лежала Марина. Она не обернулась и вряд ли слыхала, как он вошел. Он остановился у порога и долго молча наблюдал за ней. Марина уже не плакала или, вернее, не могла уже плакать и лежала тихо, без движения, почти не дыша. Источились горькие думы о собственной судьбе, о Дегтяреве, о мельнике, осталось только переполнявшее душу и тело безмерное, дошедшее до последней черты отчаяние. Харитон на цыпочках подошел к ней и, опустившись на корточки, положил ей на голову большую черную руку. Она вздрогнула и, посмотрев на него, ничего не сказала. Похоже было, что нисколько и не удивилась его появлению. - Слышь… Марина!.. - сказал Харитон, насильно вытягивая застревающие в горле слова. - Гнилой он, и сволочь… мельник-то… Она ничего не ответила, но он не продолжал, ожидая, что она догадается, о чем он хочет говорить. Марина не догадалась. Тогда он взял ее за руку и более твердым голосом сказал: - Уж лучше тебе за меня пойти… Конечно, белого хлеба у меня нет, черный тоже не всегда бывает… Зато здоров. Марина не понимала как следует, о чем он говорит, но звук его голоса напоминал ей Дегтярева. Она снова упала головой в подушку и заплакала, по-детски, неглубоко и часто всхлипывая. - Не нужно плакать, ну! - крикнул Харитон сурово. - Не время!.. И только от его крика она осознала наконец, в чем дело. Тычась носом в подушку, заплакала еще горше и жалобней. - …Сговорена… уже… с попом… сва-адьба… - проступили сквозь плач и всхлип дрожащие и мокрые, лишенные всякой надежды слова. - Свез уже… отцу Ивану… муку… Вавила… - Черт с им, с попом! - вспылил Кислый. - Дура ты, вот што! На кой ляд нам поп?.. Сама гнилая будешь, дети - пойми!.. Не до попа тут!.. Не привыкшая думать, в куски разбитая горем, Марина только на одну секунду попыталась представить, как отнесется к ней, невенчанной, село. Ей вспомнилась брошенная прошлый год землемером высокогрудая Палага, затравленная пьяными бабами на пыльных перекрестках и утопившаяся в омуте у речного колена. И оттого, что невыносимо противным и страшным было распухшее, изъеденное сомами и раками тело Палаги, не нашлось в простой Марининой голове сил, чтобы переступить неумолимый, веками признанный закон. - Нельзя… - сказала она тихо. - Подумай! Харитон сидел на полу и ждал. Сидел долго: час, может быть, два. Желтый солнечный платок у растворенной двери передвинулся к противоположному закрому, а он все ждал. Марина перестала плакать и молча лежала на тряпье. Из-под грубого холщового платья торчали неживыми обрубками ее босые грязные ноги. - Слушай, - хрипло сказал Харитон, - а если я найду такого попа, что повенчает… со мной?.. - Не найдешь, - ответила она безнадежно. - А если найду? - Сам знаешь, чего спрашиваешь!.. - крикнула она истерически. Он резко вскочил и вышел на улицу. Несколько секунд Марина слышала, как хрустели под тяжелыми ступнями разбросанные по двору щепки. 3 В этот день казались Кане люди опаснее зверей. И на пришедших только что со сходки отца Тимофея и Жмыхова она тоже взглянула с недоверием. Но было у лесника все такое же впалое лицо, с отросшей за поездку рыжеватой бородой, и по-прежнему шутил лукаво и смеялся священник. Разве только от жары больше обычного налился кровью поповский мясистый нос и сиял и лоснился от пота. - Ну, так как порешим? - грузно отдуваясь, спросил поп Жмыхова. - Так уж порешили. До вечера мы, ясное дело, управимся. Десять пудов муки своей свезу в обчество. Постановление!.. Хоть и не нас касается, а все-таки везти домой всю неудобно. - По холодку и грянем, - согласился отец Тимофей. - Ночи теперь месячные. Гляди, к утру до Кошкаровки доплывем. Он ушел, звучно сморкаясь в подрясник. 4 Когда прибежал Харитон домой, сидел отец Тимофей на толстом обрубке дерева и, подвывая под нос что-то веселое, чинил свои уже не менее ста раз чиненные сапоги. Разбирался поп в дратве чище Евангелия. Выслушав сбивчивые пояснения и просьбы Харитона, он удивленно развел руками. - Вот так де-ело! - протянул басисто. - Видна, как говорится, птица по полету, а добрый молодец по соплям. И охота тебе венчальную комедь отламывать, а? - Так не идет без венца, пойми! - горячился Харитон. - А мельника думаешь с носом оставить? Отняли, мол, мил человек, у тебя мельницу, дак на тебе вот эдакий нос?.. Отец Тимофей приставил к своей луковице желтую руку и, выпустив из межколенья сапог, залился безудержным басовитым хохотом. - Брось ты! - сказал Харитон грубо. - Мне не до смеху… | 
