Рекс Стаут-Ее запретный рыцарь.

    - Ну, парень, хорош, - сказал Том Догерти. - Вали отсюда.

    - Что ты имеешь в виду? - прозвучал задиристый вопрос.

    Догерти смерил собеседника суровым взглядом:

    - Тебе прекрасно известно, что я имею в виду. Шлепай к сигарной стойке и чеши там языком с буфетчицей.

    А здесь, - он кивнул в сторону столика с телеграфным аппаратом, за которым сидела Лиля Уильямс, покрывшаяся румянцем под похотливым взглядом молодого человека, - тебе нечего делать. Держись отсюда подальше, и чем дальше - тем лучше.

    - Ха, твоя собственность?

    Догерти угрожающе прищурился.

    - Еще одно слово, - процедил он, - и я тебе вмажу. А теперь - выметайся.

    При этой угрозе брови молодого человека поползли вверх, словно от сильного удивления.

    - Слушай, - спокойно сказал он, - зря ты это затеял. Говоря "вмажу", ты выводишь меня из душевного равновесия. Постарайся быть повежливее. Помимо всего прочего, я хороший парень и, если эта брюнеточка - твоя, а она словно персик, буду рад пощипать травку где-нибудь в другом месте. Если она и правда твоя, могу тебя поздравить, что ты обладаешь…

    Но тут цветистая речь молодого человека была эффектным образом прервана. Он пошатнулся, но не упал, получив от Догерти профессиональный удар в челюсть, потом отступил на пару шагов и вскинул руки, чтобы защитить лицо. Затем к щекам его прилила кровь, он опустил кулаки и натянуто улыбнулся.

    - В таком случае, - тихо произнес он, - куда пойдем?

    - В бильярдную, - вежливым тоном ответил Догерти. "В этом парне что-то есть", - подумал он.

    За стычкой наблюдали с полдюжины скучавших в вестибюле мужчин, которые теперь тоже потопали в бильярдную. Когда они вошли, маркер и пара игроков удивленно вскинули на них глаза.

    В вестибюле красотка за прилавком с сигарами, известная также как мисс Хьюджес, вытянула шею до невозможной длины, словно пытаясь увидеть, что происходит за двумя поворотами. Лиля Уильямс, против своей воли ставшая причиной столкновения, сидела на стуле, дрожа и закрыв лицо руками.

    Вскоре Догерти и правда убедился, что "в этом парне что-то есть". Не успел он встать в свою любимую стойку - а Догерти некогда брал призы в боксерских соревнованиях, - как ему почудилось, что на него обрушился бешеный безмолвный ураган.

    Он как будто оказался в центре сумасшедшего круговорота из тысячи рук и кулаков, и это его несколько озадачило. Но хуже всего было то, что иногда удары достигали цели. Ничего более невероятного нельзя было и представить: Догерти ощутил неуверенность, потому что перед ним был не человек, а ураган.

    Догерти наугад выбрасывал вперед кулаки и вдруг почувствовал, что какая-то неодолимая сила отшвырнула его назад. Он тяжело рухнул на стол и благодаря этому не упал на пол.

    Открыв глаза, он увидел, что молодой человек стоит перед ним, весело улыбаясь. Свидетели этого поединка замерли у стены, и на их лицах была смесь удивления и удовольствия.

    - Ну вот и Том схлопотал, - подвел итог Билли Шерман.

    Эта реплика вернула Догерти веру в себя. Он яростно бросился на своего противника и, увлекаемый силой инерции, вместе с ним повалился на пол. Когда они поднимались, он что есть мочи вмазал молодому человеку в ухо.

    Но ураган причинил ему слишком большой урон.

    Череда ударов по носу и зубам не давала ему прийти в себя, его руки без толку молотили воздух. Потом он почувствовал удивительную легкость, за ней все погрузилось во тьму. Догерти понял, что лежит распростершись на полу, и решил остаться в таком положении.

    - Что с тобой, старик? - послышался голос.

    Догерти открыл глаза и слабо улыбнулся.

    - Это ты, Дюмэн! Я-то в порядке. А вот он не знает, как надо драться. Думает, что он - семафор? Чем это он мне заехал?

    Француз наклонился, подхватил его под мышки и помог подняться на ноги. К ним, чтобы помочь, шагнули еще двое, но Догерти жестом остановил их.

    - Садись сюда, приходи в себя, - сказал Дюмэн. - Из-за чего ссора?

    - Женщина, прекрасная женщина, - хихикнул Гарри Дженнингс.

    - Заткнись! - рявкнул на него Догерти и повернулся к Дюмэну: - Этот щенок оскорбил мисс Уильямс.

    - Дорогуша, - послышался голос, - как ты смеешь меня так называть после того, что произошло?

    Тебе требуются дополнительные аргументы?

    Догерти исподлобья посмотрел на недавнего противника.

    - Нет, спасибо, - сухо ответил он. - Свою прыть ты уже показал. У меня сейчас сбито дыхание, но это вовсе не означает, что ты мужчина. Всякий, кто оскорбляет мисс Лилю Уильямс, - щенок, и останется таковым, пока не извинится.

    - Ты, как я понял, защитник юных леди, - подытожил молодой человек.

    - Называй это как хочешь. Но я ее друг.

    - И я, - добавил Дюмэн.

    - И я… И я… - послышались голоса их приятелей.

    Молодой человек выразительно присвистнул:

    - Так много! Везет ей. И еще одному дружку она наверняка найдет применение.

    - В следующий раз, - многозначительно изрек Гарри Дженнингс, - нас будет пятеро или шестеро. Думаю, тебе скучать не придется. Так что лучше воздержись от замечаний наподобие тех, которые ты только что произвел на свет. Они нам не нравятся.

    - Не нравятся - и черт с вами! - Тут парень запнулся и задумался, потом продолжил: - Слушайте, вы. Меня не запугаете. Я всех вас сделаю в один момент. Но я не привык мелочиться - предпочитаю играть по-крупному. Что касается вашей мисс Уильямс, то она меня заинтересовала. Но если у вас есть какие-то веские доводы, чтобы я умерил пыл, семейные дела, например, или любовная драма, - буду рад вас выслушать, ковбойчики, и приму к сведению.

    - Да неужто! - бросил Дюмэн. - Кто ты такой?

    - Оставь его, - вступил в разговор Догерти. - Он мне нравится. Хочу с ним немного поболтать.

    Молодой человек улыбнулся и протянул ему руку:

    - Меня зовут Дрискол, Боб Дрискол.

    - Том Догерти, - последовал исполненный достоинства ответ.

    Они пожали друг другу руки и прошли к креслам в углу бильярдной. Догерти приступил к делу. Его дружки, зная, что он боек на язык, топтались поблизости, посматривая и в сторону бильярдного стола, на котором начали разыгрывать партию Гарри Дженнингс и Билли Шерман.

    Дрискол, воспользовавшись небольшой паузой, немного осмотрелся.

    Вентиляция не справлялась со своими обязанностями, и в бильярдной висел табачный дым, свою лепту вносили курильщики из прилегающего бара. С непривычки щипало глаза, но игроки и завсегдатаи, которым нечем было больше заняться, чувствовали себя в бильярдной вполне комфортно. Они чувствовали себя здесь как рыба в воде.

    По периметру длинного и узкого помещения стояли кресла и высокие стулья, с них было удобно наблюдать за игрой на установленных посередине пяти столах. На стенах висели фотографии красоток актрис и скаковых лошадей, а также копии правил Национальной ассоциации бильярда; между столами располагались подставки для киев. С одной стороны была широкая арка, ведущая в отель, с другой - вход в бар.

    Там и сям стояли небольшие столики, и одетые в белое официанты были готовы немедленно выполнить любой заказ игрока, почувствовавшего жажду после напряженной партии.

    Посетителей было немного, и вовсе не потому, что отель "Ламартин" потерял популярность, пик которой в районе Мэдисон-сквер пришелся на 90-е годы. Просто было всего десять часов - время, когда уважающие себя завсегдатаи Бродвея думают о том, не соснуть ли еще часок, или встают, чтобы всерьез заняться решением вопроса о завтраке. Поэтому в бильярдной никак не могло быть много народу.

    Игра шла только за одним столом - партию начали Гарри Дженнингс и Билли Шерман, и зрителей было мало.

    В дальнем конце зала одетый в белое официант расставлял перевернутые во время только что закончившейся стычки кресла. Увидев это, Дрискол хмыкнул и повернулся к сидевшему рядом Догерти.

    - Дело не стоит и выеденного яйца, - промолвил тот. - Просто мы друзья мисс Уильямс и никому не позволяем ее обижать. Вот и все.

    - Все, да не совсем. Мы же решили говорить как мужчина с мужчиной. Вот что тебе скажу: где я только не бывал в этом городе - и в подземках, и в надземках, а впервые почувствовал, что мое сердце при виде женщины заходило ходуном, как маятник в часах с недельным заводом. Разве я не имею права ей об этом сказать? Только потому, что у нее есть друзья?

    Едва ли.

    Догерти посмотрел на него с интересом и кивнул:

    - Со мной точно так же.

    - Как?

    - Как маятник в часах с недельным заводом.

    - Да ну!

    - Вот тебе и "ну". - Догерти замялся. - Пожалуй, надо начать с самого начала. Иначе ты не поймешь, что мы чувствуем. Эх, была не была… - Он немного помолчал и продолжил: - Впервые мисс Уильямс здесь появилась месяца два назад. Мы все время зависали в "Ламартине" - Дюмэн, Бут, Шерман, Дженнингс, я и еще пара ребят. Ну и вот, захожу я как-то в вестибюль и что вижу? За телеграфом сидит та, кого я потом назвал Царицей Египта. "Ага, - сказал я себе, - новенькая" и не теряя времени встал так, что не заметить меня было невозможно. Она - ноль внимания. Я подошел поближе. Никаких эмоций. Тогда я совсем было уже приготовился перейти к решительным действиям, но тут ввалились Дюмэн с Дженнингсом и, увидев, в чем дело, поспешили мне на помощь.

    "Кто это?" - спросил Дженнингс.

    "Царица Египта, - ответил я. - И времени терять нельзя".

    И мы перешли в наступление.

    У Дюмэна была с собой целая пачка купюр: у одного богатея завелось слишком много лишних денежек, а Дюмэн у нас хиромант, ты знаешь. И в тот день мы послали пять миллионов телеграмм, потому что другим способом из нее было и слова не вытянуть. Вспоминаю как кошмарный сон. Ты пробовал когда-нибудь сочинить телеграмму, не зная ни что сказать, ни кому ее отправить?

    "Сколько с меня?" - спросил я, протягивая ей адресованную моему брату в Трентоне телеграмму, в которой писал, что у меня все в порядке, и выражал надежду, что и у него все о'кей.

    "Шестьдесят центов", - сказала Царица Египта.

    "Да, - сказал я, пытаясь завязать разговор, - вот что мне меньше всего нравится. Лучше заплачу лишних пять долларов за обед или за билеты на шоу - ненавижу платить за телеграммы. Но, конечно, я не хочу сказать, что всегда готов пойти на любое шоу".

    "Шестьдесят центов", - повторила Царица Египта.

    "А насчет поесть - за хороший обед и десяти долларов не жалко".^[1]

    "Пожалуйста, шестьдесят центов".

    И так продолжалось целый день. Больше из нее не удалось вытянуть ни слова. Казалось, дело безнадежное. Дженнингс начал выходить из себя.

    "Ты сделал ошибку, Догерти, - сказал он. - Она точно из Египта, но не царица. Она сфинкс".

    И как с этим не согласиться?!

    Время пролетело незаметно. Мы сидели в углу, пытаясь сочинить еще одну телеграмму, когда почувствовали, что кто-то подошел к нам вплотную. Это была Царица Египта, уже в пальто и шляпке, готовая идти домой. Не успели мы и рта раскрыть, как она говорит:

    "Вы должны извинить меня за то, что я скажу. Полагаю, что вы джентльмены, и потому к вам обращаюсь.

    Кажется, вы весь день пытались надо мной подшутить.

    Не сомневаюсь, что, узнав, как вы мне досаждали и сколько горечи принесли, вы непременно раскайтесь, и я получу от вас обещание впредь так не делать. В противном случае я буду вынуждена отказаться от должности".

    Хорошенькое дельце! Дюмэн хотел что-то ответить, но не успел рта раскрыть, как ее и след простыл. Ну, ты понимаешь, что мы почувствовали.

    Больше мы ее не беспокоили, но на следующий день появился Бут. Мы его немного повоспитывали. Потом Шерман. Он оказался самым упрямым. И потом каждый день появлялся кто-то новенький и начинал к ней клеиться, хотя, пока он держал себя в рамках, мы не вмешивались. А сегодня вот ты. Теперь она уже не Царица Египта, а мисс Лиля Уильямс, то есть лучше любой царицы.

    - Но послушай, - продолжал упорствовать Дрискол, - по какому праву вы мне мешаете?

    - Ну, - замялся Догерти, - может, и нет у нас такого права. Зато есть еще пара деталей, о которых я тебе не сказал. Первая - у нее ни отца, ни матери. Она совсем одна. Такие дела. Любая мать делает вот что: если вокруг ее дочери начинает нарезать круги какой-нибудь парень, она его спрашивает: "Кто ты и что ты и какие у тебя намерения?" Вот нам и показалось, что кому-то надо это спрашивать. И мы теперь вроде как ее мамаши.

    - Но у меня нет никаких намерений.

    - В том-то и фокус, что у тебя нет намерений. Значит, и делу конец.

    Игроки в бильярд о чем-то заспорили, и Догерти посмотрел в их сторону. Когда он повернулся обратно, Дрискол стоял рядом и протягивал ему руку.

    - Ты - парень что надо, - сказал он. - Держи пять.

    - А ты - настоящий джентльмен, - ответил Догерти, пожимая ему руку.

    - А теперь - не представишь меня мисс Уильямс?

    Догерти немного смутился.

    - Хочу перед ней извиниться, - объяснил Дрискол.

    - Ну да. Конечно. Я совсем забыл. Пошли.

    На полпути к дверям к ним подошел Дюмэн.

    - Ну? - спросил он.

    - Все в порядке, - успокоил его Догерти. - Дрискол - джентльмен.

    - Mon Dieu!^[2] - воскликнул коротышка-француз. - Это меня не удивлять. Потому что этот маленький мадемуазель Уильямс - неприступный.

    Он вернулся к бильярду, а Догерти и Дрискол прошли в вестибюль отеля.

    В нем, по сравнению с бильярдной, было много хорошей мебели и всевозможных украшений. В то же время это был обычный вестибюль. На этот раз Дрискол осмотрел его более внимательно.

    В нем было два входа: один с Бродвея и боковая дверь, выходившая на улочку неподалеку от Мэдисон-сквер. Справа от главного входа располагались стойка администратора и табачный ларек, за ним был проход в бар и бильярдную. Дальше находились столик с телеграфным аппаратом и лифты. Вдоль всей противоположной стены стояли кожаные кресла и стулья, их ряд разрывала боковая дверь.

    Когда-то "Ламартин" был тихим, фешенебельным и дорогим. Теперь его двери были широко распахнуты для всех, в нем царила суета. Словно не замечая произошедших перемен, потолок вестибюля по-прежнему подпирали мраморные колонны, на узорчатом полу там и сям стояли в величественных позах статуи, указывая изящно вылепленными пальчиками на фрески и орнамент стен. На смену пышности и роскоши пришла респектабельность, все было вроде то же, но краски слегка потускнели.

    Вместе с внешним обликом и репутацией изменился и персонал отеля. Его служащие держались самоуверенно и говорили громкими голосами, мальчики-посыльные выполняли поручения не спеша, словно умудренные жизненным опытом старцы, а красотка в табачном ларьке была именно красоткой, иначе ее и назвать было нельзя.

    А что же девушка за телеграфом? Она и правда выпадала из общего ряда. И именно к ней направились Дрискол и Догерти, выйдя из бильярдной.

    Когда Лиля Уильямс увидела их перед собой, ее щеки зарумянились, и она смущенно потупилась. Пока Догерти готовился произнести первое слово, Дрискол присмотрелся к девушке повнимательнее, с учетом того, что только что о ней услышал.

    Она была стройной, среднего роста; тонкая, почти прозрачная шейка гордо несла маленькую, словно птичью, совершенной формы головку. Полураскрытые губки, казалось, трепетали, и в них была какая-то неизъяснимая сладость от осознания ею заключенной в ней тайны - тайны божественной женственности.

    Ее руки, лежавшие на столе, были бледными и, возможно, слишком худыми, густые каштановые волосы она стянула в тугой узел на затылке.

    "В общем-то я не ошибся, - подумал Дрискол. - Она точно как персик".

    - Мисс Уильямс, - сказал Догерти, - позвольте вам представить моего друга. Мистер Дрискол - мисс Уильямс.

    Лиля с улыбкой протянула руку.

    - Я вел себя самонадеянно и глупо. Хочу попросить у вас прощения. Знаю, что извинения я не заслужил, но тем не менее… - Он запнулся, увидев, что Лиля его не слушает. Она смотрела на Догерти, как показалось Дрисколу, с легкой тревогой.

    - О! - вдруг воскликнула она. - Мистер Догерти!

    Джентльмены испуганно вздрогнули.

    - Что такое?

    - Вы… у вас… что случилось с вашим носом?

    - С моим носом? - озадаченно повторил Догерти, схватился за эту самую приметную часть своего лица, тут же отдернул руку и скривился от боли. Потом вспомнил. - О, - промолвил он безмятежно, - ничего особенного. Просто упал. И ударился о бильярдный стол.

    Дрискол изо всех сил старался сохранять невозмутимое выражение лица.

    - Мистер Догерти, - нахмурилась Лиля и выразительно погрозила ему пальчиком, - говорите правду.

    Вы подрались.

    Экс-чемпион и завсегдатай Бродвея покраснел, как школьник, и попытался сосредоточиться, как перед атакой боксера-тяжеловеса.

    - Да ну, - отмахнулся он с показной бравадой. - И что с того, что я дрался?