Унгерн и Ванданов быстро переглянулись. Унгерн положил свою девичью, красивую, топкую руку на плечо Хатан Батора и сказал: - Ну что ж, брат, может быть, ты и прав. Если говоришь так ты, народный воин и герой, мы должны прислушаться к твоим словам. Унгерн и Ванданов, поклонившись императору и Максаржаву, уходят.
МАЛЕНЬКИЙ ДВУХЭТАЖНЫЙ ДОМИК НА ОКРАИНЕ УРГИ. Здесь ночной бар и отдельные номера с проститутками содержит японец Бонаяси, пергаментный старик, свободно изъясняющийся на нескольких европейских языках. Сейчас здесь в зале пусто. Где-то за бамбуковой занавеской женщина поет грустную песню. На ковре сидят доктор Баурих и Сомов. Оба изрядно пьяные, и Сомов предлагает: - Послушайте, знахарь, теперь давайте выпьем за берцовую кость. - Их две, за которую? Давайте за правую. Я люблю все правое. Левое и правое, центр. Тьфу, прошляпили Россию, левые - правые. Есть только правые и неправые. Ура! - Ура! - соглашается Сомов, тоже выпивая. - Между прочим, очень вкусная гадость. - Кругом самозванцы, психи и пройдохи, - говорит Баурих. - Послушайте, Сомов, неужели вы верите этому неврастенику? Неужели в Париже на него делают серьезную ставку? Мир населен полутора миллиардами одичавших, изверившихся зверей, которые сплющены страхом, - оттого и революции делают. Сомов, оглянувшись, спрашивает: - Вы что, плохого мнения о контрразведке барона? Баурих махнул рукой: - Они интеллигентов не понимают. Если бы я говорил "люблю жидов", или "готовлю покушение на Унгерна", или "Ленин - неглупый человек", - вот тогда к стенке. А такой язык им непонятен, пугает их только как детишек - и все. - Баурих засмеялся: - Парадокс: охранка без интеллигентов не может. Мы без них можем, они без нас - нет. Так сказать, неразделенная любовь. А потом, я ничего не боюсь - Унгерн врачей обожает. Он даже зубную врачиху здешнюю - еврейку Розенблюм не разрешил подстрелить, потому что боится зубной боли. Скоро снова дальше, большая дорога предстоит. - Большая? - Он велел сорок ампул заготовить. На каждой двадцатой версте колется - восемьсот верст. А потом он что-то с этим красным монголом задумал. - С Сухэ Батором? - А черт его знает. Словом, все одно к одному. Из-за бамбуковой занавески выходит женщина, которая пела песню. Она молода еще, в глазах льдинки остановившиеся, лицо белое, декольте громадное, безвкусное. Она стоит и шепчет: - Скоты, скоты, грязные скоты! А где-то за ее спиной из номеров раздается заунывная, с пьяным всхлипыванием казачья песня. Доктор хватает Сомова за руку и шепчет: - Боже мой, Варя! Варенька Федорова! Господи, я же всю ее семью лечил! Неужели она? Варя, - говорит он. - Варенька, это вы? Варя посмотрела на доктора. В лице ее что-то дрогнуло, сломилось ее лицо. Доктор подбежал к ней, обнял ее, стал целовать ее, прижимать к себе, гладить по голове, повторяя: - Варенька, боже ты мой, Варенька, девочка! Варенька, что же это с вами, милая? Ну сейчас, сейчас, золотко, сейчас, погоди, сейчас я закажу всего, будем вместе сидеть. Знакомься, это Сомов - полковник из Парижа, Андрей Лукич. Варя, когда услышала слова доктора, как-то изумленно, с ужасом посмотрела на Сомова, шагнула к нему, сжав у горла худенькие свои кулачки, хотела что-то сказать, но вдруг, словно пьяная, упала к его ногам. Доктор захлопотал над ней, стал дуть ей в лицо, хлопать по щекам, потом бросился за перегородку. Там он сшиб что-то, выругался и закричал визгливым, непохожим голосом: - Бонаяси, Бонаяси, иди сюда! Воды! Воды! Бо-наяси! Варя медленно вздохнула, поднялась, посмотрела на Сомова прежним, враз остановившимся заледеневшим взглядом, как-то непонятно, сквозь силу, усмехнулась и сказала: - Между прочим, полковник генерального штаба Андрей Лукич Сомов - мой муж. Из-за занавески, куда только что скрылся доктор, вывалился горячечно пьяный офицер: - Мамзель, - сказал он, - мы так не уговаривались. Я вам аплодировал, а вы - дёру! Я вам два доллара уплачу за нежность. Сомов достает из кармана пятидолларовую бумажку, протягивает ее офицеру и говорит ему: - Подите отсюда прочь, милейший. Варя смотрит вслед ушедшему пьяному и говорит: - А мой муж никогда не был таким щедрым. Что с вами, Андрей Лукич, эка вы переменились. И внешне и внутренне. Усы сбрили, вместо лысины - ишь какой элегантный. Сомов приблизил к Варе свое лицо, достал из кармана френча маленький - с перламутровой ручкой - браунинг. - Ну вот что, - сказал он, - времени у нас в обрез, так что давайте, как говорится, подобьем бабки. Я вас сейчас могу пристрелить, понимаете? Я скажу, что вы покончили с собой, и мне поверят. Мне очень противно это делать, но выхода нет. Ясно? Или, - он подтолкнул ей браунинг, - стреляйте вы в меня. Потому что мне незачем жить, если я не смогу сделать того, что я должен сделать. Валяйте, он на взводе. Варя схватила браунинг, подняла его и стала целить в грудь Сомову. - В грудь не надо. Только раните. Цельте в лоб. Не бойтесь, не бойтесь, разворотит только затылок, вас не испачкает. Вечность прошла. Варя выронила браунинг: не выдержала она взгляда Сомова усталого, доброго, умного, не выдержала она, ткнулась лицом в грудь, заплакала, повторяя: - Скоты, какие же вы все скоты… не ведаете, что творите, скоты… Баурих выскочил из-за занавески с водой и полотенцем. Застыл, пораженный. - Тс-с, - сказал ему Сомов. - Тс-с, я объясню все позже.
ШТАБ УНГЕРНА. Унгерн расхаживает по кабинету, говорит: - Надо полагать, что знамена, под которыми идет быдло, только потому и остаются знаменами, что лозунги на них можно писать каждый год новые. Видимо, никто из вас не сомневался я том, что мои объяснения в любви здешнему племени, есть не что иное, как высшее проявление жертвенной любви к России, к ее великому вождю, к ее растоптанной вере, к ее одураченному народу. Эрго, любыми средствами надо убрать Сухэ Батора - террористическими или мирными, но убрать. Ванданов сказал: - Он ходит без охраны… Убрать его я берусь в неделю. Унгерн обвел взглядом собравшихся здесь. - Какие будут мнения? - Поколения довольно точно реагируют на безвинно пролитую кровь, - сказал Сомов. - Зачем же нам ставить в нелепое положение человека, который взял на себя великое бремя искупительного антибольшевистского похода? - Сомов кивнул на Унгерна. - Не целесообразнее ли попробовать мирный путь: пригласить Сухэ Батора сюда, посулив ему должность в императорском правительстве? - Вообще-то парижанин прав, - сказал Унгерн. - Кровь - это очищение. Но здесь необходим точный лекарь. Давайте попробуем. Кого мы можем послать к нему? - Есть один человек, который может выполнить это поручение, - сказал Сомов, - Мунго. Ванданов кивнул головой. - Да, - согласился он, - этот пройдет. Вскочив из-за стола, Унгерн снова забегал по кабинету, внезапно, толчком, остановился возле стола: - Все это хорошо, но мне дорог каждый час, каждый день. Монголия - бушующее море, утонуть в нем ничего не стоит, сгинуть - тоже, а мне - леди?! - Я его доведу до красных кордонов, - предложил Сомов. - Тогда мы, во всяком случае, будем уверены, что он у красных, и его невозвращение будет означать для нас сигнал к действию здесь в том аспекте, который предлагал наш друг Ванданов. Снова забегал по кабинету Унгерн, потом остановился над Сомовым, взял его за уши, приблизил его лицо, спросил: - Сколько времени ждать? - Пять дней терпит? - спросил тот. - Семь, - ответил Унгерн, - семь, парижанин. Я за это время в Харбин съезжу. В Харбине все обговорим. К этому времени здесь должна быть полная ясность: на кого ставим, кого в заклание - Сухэ или Максаржава. Все ясно, господа? Сомов провожает Мунго к фронту - к революционной Кяхте и возвращается в Ургу.
СЕВЕР МОНГОЛИИ, Революционная Кяхта - центр красного монгольского правительства. Мунго в сопровождении трех монгольских красноармейцев с красными звездами на шапках идет по Кяхте, ведет за собой двух коней. Возле кузни - табун кавалерийских коней. Два громадных, в одних шароварах кузнеца подковывают коней. Им помогает Сухэ Батор, оглядывает лошадей, пробует мышцы, смотрит зубы, без кавалерии в степной войне погибнешь. Один из красноармейцев проводит Мунго через табун и окликает: - Сухэ Батор, тебе привезли письмо из Урги. Сухэ Батор оглянулся, увидел Мунго, улыбнулся ему: - А, здравствуй, старый знакомый. Здравствуй, Мунго. - Здравствуй, - ответил Мунго. - Ты ко мне? - Нет, я к Сухэ Батору с письмом от императора. - Ну я и есть Сухэ Батор. - Нет, ты не тот Сухэ Батор, ты просто Сухэ Батор, а мне нужен Сухэ Батор - вождь красных монголов. Сухэ Батор усмехнулся: - Вождь, говоришь? Смеются красноармейцы. Недоуменно смотрит на них Мунго - в своем командирском наряде с перьями на шапке, в цветном халате, с большим орденом на груди. - Ну, давай твое письмо. - Я отдам тебе коня, Сухэ Батор, - сказал Мунго, - я подарю тебе два тугрика за твою доброту, Сухэ Батор, но письмо императора я должен дать в руки вождю Сухэ Батору, а не просто Сухэ Батору-монголу. Сухэ Батор кивнул: - Ну, пошли. И пошли по Кяхте Мунго и Сухэ Батор - в красной рубашке одет, как все, скромно одет, а Мунго разряжен, идет - перья на его шапке раскачиваются в такт шагам, Свернул Сухэ Батор к маленькому домику, у входа - двое охранников взяли под козырек, пропустили Сухэ Батора. Мунго остановился, будто споткнулся. Он увидел, как Сухэ Батор надел халат с большим орденом Красного Знамени на груди. Мунго опустился на колени и пополз к Сухэ Батору, кланяясь ему и прикасаясь лицом к земле. Сухэ Батор смеется. - Знаешь, - говорит он, - когда перед вождем революции падают на колени, это значит революция кончилась. Ну-ка встань, давай сюда бумагу и садись в кресло - в мягкое. Он прочитывает послание Богдо Гэгэна и спрашивает Мунго: - Ты знаешь, что в этом письме? - Нет. - Прочти. - Я не умею. - Они меня приглашают к себе в гости как брата. - Не может быть. - Почему? - Они убьют тебя. Они твое чучело на улицах колют. - Ну так что же мне делать - идти или нет? - Не ходи. - Как же это так получается: ты у них служишь, их письмо мне привез, а идти не советуешь? - Я кому угодно служить буду, хоть дьяволу, только бы мне найти Иртынцыцык, - тихо, с болью сказал Мунго и виновато улыбнулся Сухэ Батору.
ПОЗДНЯЯ НОЧЬ. Пограничный пункт между РСФСР и красной Монголией, который проходит через Кяхту. Мунго подходит к русским пограничникам и говорит: - Мне нужен командир погранотряда. Молоденький красноармеец говорит: - Мы все тут командиры. Чего тебе? - Мне надо пройти к часовщику, который ремонтирует будильники с английским боем "бам, бим, бом". Молоденький пограничник смеется: - Ты в Лондон езжай, милок, в Лондон. Но старший по караулу командир, услыхав пароль Мунго, говорит: - Пойдем. Он ведет Мунго по ночным улицам, оглядываясь, нет ли кого следом. Подходит к маленькому домику, звонит условным звонком в дверь. Дверь открывает пожилой мужчина в полувоенной форме без знаков отличия. Командир пограничников говорит: - Товарищ к вам, просит отремонтировать часы с английским боем. - Прошу вас, - говорит человек, впуская Мунго. Мунго входит в маленький, плохо освещенный кабинет - мягкая плюшевая мебель, голые стены, только маленький портрет Фридриха Энгельса в простенке между окнами. Мунго передает часовщику старомодную, серебряную луковицу. - Сомов сказал, что вы в них разбираетесь. Часовщик внимательно посмотрел на Мунго, кивнул головой, взял часы, пошел в другую комнату, бросив на ходу: - Пожалуйста, отдохните здесь. Во второй комнате шифровальный аппарат, радиостанция. Это отделение ЧК на границе с Монголией. "Часовщик" разбирает серебряные часы. В них шелковка. "Часовщик" говорит шифровальщикам: - Это от товарища Прохорова, его пароль. Шифровальщик берет шелковку, начинает читать: "Первое. Как я уже сообщал через парижского Простынкина, Унгерн скрывает от всех план выступления. Поэтому я вынужден был внедряться в работу более тщательно и затяжно. Армия Унгерна оснащена первоклассным оружием, мощна и мобильна. В ближайшие дни Унгерн выезжает в Харбин на совещание по координации совместного выступления белогвардейцев вдоль всех восточных границ республики. После того как совещание окончится, я постараюсь вернуться к вам вместе с планом - иначе моя миссия бесполезна. Второе. Товарищу Сухэ Батору ехать на переговоры с императором ни в коем случае нельзя, это ловушка. Третье. По предварительным данным, выступление Унгерна нужно ожидать в течение ближайшего месяца. Направление главного удара выяснить не удалось, ради этого остаюсь здесь. Четвертое. По возможности окажите помощь человеку, который передаст вам эти часы. В лагере интернированных хунхузов у офицера, которому принадлежит машина под номером Л-293, - невеста Мунго. Крайне важно помочь этому человеку. Прохоров".
"Часовщик" потер переносье, попросил шифровальщика: - Пожалуйста: "Из Парижа через Харбин к Унгерну выехал генерал Балакирев - непосредственный начальник Сомова по координационному центру. Видимо, в ближайшие дни он появится в Урге. Вам необходимо закончить операцию в течение ближайших пяти-шести дней. Мы со своей стороны примем все меры, чтобы не дать возможности Балакиреву поехать в Ургу из Харбина вместе с Унгерном. Желаем удачи".
И прячет шифровку в часы Сомова.
Мунго похищает у офицера хунхузов свою невесту и прячет ее в юрте у старого борца Вангана.
ХАРБИН. Один за другим к зданию русского белогвардейского консульства подъезжают автомобили. Из автомобилей вылезают генерал Бакич, Унгерн, атаман Семенов, генерал Балакирев, японцы, французы, англичане. Все входят в большой зал посольства. Председательское место занимает Унгерн. Негромко говорит: - Мы достаточно долго жили эмоциями в восемнадцатом году. Сейчас двадцать первый. У нас остался последний шанс, поскольку Ленин альтернативой голоду и разрухе выдвинул свою новую экономическую политику, нэп - главная угроза патриотическому белому движению, мы имеем сейчас последний шанс, и мы должны его использовать. Господа, желтый цвет, помноженный на белый цвет, дает благородный колер слоновой кости. Теперь, когда план нашего совместного выступления утвержден, когда господа Бакич, Резвухин и Семенов разъезжаются по своим частям, стянутым к красным границам, мы должны еще раз со всей определенностью поблагодарить наших азиатских коллег за помощь, оказанную нам в первый период борьбы. Я думаю, мне нет нужды еще раз объяснять нашим братьям хунхузам, что принятая мною тактика панмонголизма не что иное, как разменная тактика, подчиненная основной стратегической идее, и вопрос обычных в такой операции человеческих жертв… Генерал хунхузов поднялся и сказал: - Для нас вопрос человеческих жертв вторичен, как все материальное, ибо для нас вопрос вопросов - это торжество идеи в борьбе против кремлевской заразы. Во имя этого мы готовы на любые жертвы. Генерал садится. Все аплодируют ему. - Итак, господа, - говорит Унгерн, - пора. Снова все аплодируют. Потом переходят в соседний зал, где столы накрыты для а ля фуршета. К Унгерну подходит генерал Балакирев. - Мой дорогой Балакирев, - говорит ему Унгерн, - должен сказать вам, что полковник Сомов произвел на меня самое приятное впечатление. Он солдат. Поначалу, не скрою, я отнесся к нему с известной долей скептицизма. - Унгерн оскалился и закончил: - Как, впрочем, и к вам. Вы едете сегодня со мной? - К сожалению, барон, в посольстве мне сказали, что послезавтра придет шифровка из Парижа, я вынужден задержаться на два дня. - Не опоздайте, генерал, на скрижали заносят тех, кто начинает, а не заканчивает. Балакирев тонко улыбнулся: - Из всякого правила бывают исключения, барон. Отошел к столику, положил себе на тарелочку ветчины, сухого сыра. В это время к Унгерну приблизился генерал хунхузов и сказал: - Барон, у меня к вам личная просьба: в Кяхте, в лагере для интернированных наших войск, ваш эмиссар по фамилии Мунго похитил приятельницу моего сына. Унгерн пожал плечами: | 
