Сара попросила принести ей виски и выпила залпом, по-мужски. Она ненавидела эту гадость, пахнувшую ячменем, но обожала то состояние, которое наступает после. Однажды она сказала Эду: "А как было бы здорово, если бы люди изобрели пилюли - безвкусные, как аспирин, и пьяные, словно виски". В баре сейчас ничего не было слышно, хотя люди кричали: так громко ревел джаз. "Хорошо, когда ничего не слышно из-за музыки, - подумала Сара, тогда и саму себя не слышно. Плохо только, что к утру джаз кончит играть свою музыку и наступит полная тишина, и тогда все в тебе закричит - то, что веселилось вместе с музыкой". - Простите, к вам можно присесть? - спросил ее высокий, рыжий, смешной парень. - Можно, - ответила Сара. - Конечно, можно. - Спасибо, - ответил парень, смущенно кашлянул в кулак и неловко сел на краешек стула. Сара посмотрела на его рыжие вихры, на веснушчатый мальчишеский нос и улыбнулась и испугалась, что снова заплачет. - Я вас тут раньше не видел, - сказал парень. - А я только сегодня прилетела. - Вы журналистка? - спросил парень. - Сюда прилетело целое стадо журналисток. - Стадо? - усмехнулась Сара. - Это верно - стадо. - Извините, если я вас обидел... - Ну что вы, - сказала она, - вы меня совсем не обидели. - Меня зовут Билл Смит. Сара повторила: - Билл Смит... Очень категорично... Сильное созвучие. - Вы смеетесь? - Ничуть, - ответила Сара. - Просто у меня дурацкая манера говорить вслух то, что думаю. - Вы танцуете? - Танцевала. - Только не говорите, пожалуйста, "когда-то танцевала". Это из кино. Там всегда красивые усталые женщины говорят - "когда-то танцевала"... Сара поднялась, и Билл поднялся. Он был широкоплечий, на голову выше Эда. Когда они пошли танцевать и кто-то крикнул из зала "браво, Билл", парень покраснел, и его веснушки сделались темно-коричневыми. - Вы здорово танцуете, - сказал он. - Да? - Да. - Вы тоже. Билл держал ее за спину - очень осторожно, не прижимая к себе. Негр, игравший на саксофоне, вываливал голубые белки, заходясь от счастья и ритма. - Вы меня держите, как ядовитую змею, на дистанции, - сказала Сара и сразу подумала: "Зачем я это сказала?" Билл снова покраснел и прижал ее к себе. - Так ничего? - спросил он. Сара засмеялась. Негр уронил на грудь свой саксофон и поклонился. Он хорошо играл, и ему здорово свистели. Билл подвел Сару к столику и заботливо развернул ее кресло. На третьем кресле сидел парень в летной форме. Он был еще моложе Билла, но совсем уже лысый. - Это Самни, - сказал Билл, - он тоже летает бомбить чарли. Самни молча поклонился Саре. - Как потанцевали? - спросил кто-то рядом. Сара обернулась: никого не было. "Этого мне еще не хватало, - подумала она. - Звуковые галлюцинации начинаются, глупость какая..." - Что будете пить? - улыбаясь, спросил Билл. - Ничего не пейте, - сказал тот же голос. Сара снова обернулась, потом незаметно заглянула под стол: "Может быть, это карлик, который пел гадости?" - Здесь есть хороший "перно", - сказал Билл. - Угости даму коньяком, - сказал тот же голос, и Сара поднялась со стула, приложив пальцы к ушам. Билл упал на стол от смеха. - Это он, - говорил он, хохоча, - это Самни, он так умеет! Он умеет говорить, не открывая... не открывая... - хохотал он, - рта... Сара опустилась на стул и улыбнулась, растерянно посмотрев на Билла, а потом на Самни. - Ну, пока, ребятки, - сказал тот же голос, а после Самни открыл рот и, выдохнув, произнес другим, тонким голосом, таким, каким он разговаривал обычно: - Я их здесь так веселю. Пока. Я скоро вернусь. - Куда ты? - спросил Билл. - На вылет. - Далеко? - Нет, туда же, где были вы. - Он поднялся, поклонился Саре и спросил: - Вы не рассердились? - Я испугалась, - ответила Сара. - Сначала все пугаются. А потом смеются. Очень смеются. Я не прощаюсь: мы вернемся через час - мы ж реактивные, а не тихоходы типа АД-6, - и он подмигнул Биллу. Глядя вслед ему, Билл сказал: - Славный парень. Его однажды сбили, мы его отвоевали у чарли с вертолетов, они чуть было не взяли его в плен. Так что же будете пить? - Виски, - сказала Сара. - Ого! - сказал он и, быстро взглянув на Сару, снова покраснел. "Мальчик не знает, как подступиться, - подумала Сара. - Он сам этого хотел, - вдруг подумала она, увидев лицо Эда. - Он сам хотел, чтобы я спала с другим. Тогда ему было бы легче перед собой. И со мной тоже ночью. Он сам говорил: ничто так не возбуждает, как порочность и доступность". - Я и так пьяна, - решила она помочь Биллу и густо покраснела. - А если я выпью еще - вам придется тащить меня на себе. - Я оттащу, - сказал Билл и начал суетливо искать глазами кельнера, я оттащу, не беспокойтесь... 01.59 Степанов сидел на большом теплом камне и смотрел на пыльную полосу Млечного Пути. Пересекая Млечный Путь, излучая пульсирующий зеленый свет, медленно пролетел чей-то спутник. Степанов слышал у себя за спиной плеск воды и тихий смех Кемлонг. Она провалилась в болото и сейчас, взяв у него фонарик, пошла мыться в маленьком озере. Она положила фонарик на камень, чтобы мыться не в полной темноте. Степанов чуть обернулся, доставая из кармана сигареты, и увидел в луче света Кемлонг. - Холодно? - спросил Степанов. - Что? - Я спрашиваю: не холодно? Она обернулась на его голос, доверчиво посмотрела в темноту и ответила: - Сначала всегда бывает холодно, а после тепло. Степанов вспомнил венгерскую художницу Еву Карпати. Она была похожа на Кемлонг такой же - через край - женственностью и при этом застенчивостью ребенка, считающего себя уродцем. Степанов испытывал чувство острой жалости к таким женщинам: он видел их в старости, и в нем все сжималось от гнева - нет ничего беспощаднее и холоднее времени. Оно ничего не жалеет; безразличие времени казалось Степанову унизительным и неразумным. "Остановись, мгновенье!" - так и осталось заклинанием поэта. Можно остановить коня или ракету, несущуюся со скоростью звука. Нельзя остановить время. Ева Карпати водила Степанова по своему крохотному ателье и показывала картины, смущаясь того, что она ему показывала. Картины ее были прекрасны: синий, таинственный, грозный лес и девушка с голубыми голубями в нежных ладонях, или сумеречное туманное утро и лицо той же громадноглазой девушки в чердачном окне, и красные черепицы, по которым ходят белые атласные голуби. Оттого, что она смущалась своего искусства, она писала редко, то и дело бросая кисть. Иногда она резала уже готовые холсты и не заходила к себе в ателье месяц, два, а то и полгода. - Надо все это вообще кончать, - сказала Ева Степанову. - Хватит. - Почему? - Так... Скучно все это... Сейчас можно писать как угодно, но только не скучно. - Ева, эта живопись прекрасна. - Да ну... Я знаю, отчего ты говоришь так... Она ушла в магазин - купить масла, чтобы сделать яичницу. Степанов сел к маленькому столу, покрытому клеенкой, измазанной краской, и написал тогда стихи - первые в жизни... - Кемлонг, - сказал Степанов, - вылезай. Замерзнешь. - Вода теплая, - ответила она. - У меня только макушка мерзнет. - А почему ваших детей запрещено гладить по голове? - Так ведь на голове у каждого ребенка - Будда. Его Будда. Можно столкнуть Будду. Кто ж тогда будет охранять ребенка? Степанов улыбнулся: "Нет ничего прекраснее доверчивости взрослого человека. Когда во взрослом живет дитя - такому можно верить". Вдруг где-то рядом неожиданно возник грохочущий рев: он возник из тишины. Ничего промежуточного между полной тишиной и ревом не было. - Самолеты! - крикнул Степанов и побежал к озеру. - Кемлонг! Самолеты! Грохот был ярко-белым. Все вокруг высветилось неживым, контрастным светом, а после землю резко тряхнуло, и стало темно, и эту темноту запоздало рвануло красное длинное пламя. Он увидел Кемлонг - она бежала к нему и тоже что-то кричала, а потом упала на землю рядом с ним, и тут небо снова было разорвано ревом самолета, заходившего в пике. Степанов подмял под себя Кемлонг, и снова стало светло, и он почувствовал, как мелко дрожит девушка. Громыхнуло еще два взрыва, и он закрыл ее голову руками, потому что боялся, что осколок разобьет ей лицо. Она, верно, тоже боялась, что его прошьет осколками, поэтому она закрыла ладонями его голову. А после стало тихо-тихо, и рев самолета исчез так же резко, как и появился минуту назад... 02.17 "Все равно я без нее не смогу, - продолжал думать Эд. - Хотя именно она подвела меня к тому, что было с другими женщинами. Она виновата и в этом, потому что сказала, что ей не хватает. Как только мужчине скажут, что его мало - он погиб. Проклятый Фрейд". Эд снова включил свет и закурил. Файн по-прежнему плескался в ванной комнате. "Сейчас я поеду за ней, - вдруг понял он, и сразу ему стало легко, и он улыбнулся. - А завтра мы улетим, и пусть все катится к черту - вместе со страховым полисом". Он быстро поднялся с кровати и забарабанил в дверь ванной комнаты. - Э, Файн! Ты не утонул? - Да. А что? Оттого, что он решил поехать за Сарой и привезти ее сюда, ему стало так радостно, как уже давно не было. - Вылезай и приготовь нам что-нибудь перекусить. И выпить. - Жрать на ночь? - Скоро утро. Я привезу даму. Файн выглянул из ванной. Длинный, нескладный, он обвернулся в белую короткую простыню и поэтому был похож на римского диктатора. - Кого ты собираешься притащить? - Сару. - Уже началось? - Что - началось? - Сумасшествие. При чем здесь Сара? - Она прилетела сегодня вечером с твоими коллегами женского пола. А завтра мы улетим домой. Сейчас я ее привезу. - Ну хорошо, - сказал Файн, - только у меня туго с едой: какие-то орешки и пара банок консервов. - Ничего. Сделай это красиво, и я привезу чего-нибудь. - Ты решил помириться? - Да, а что? - ответил Эд, зашнуровывая ботинки. - Не передразнивай меня. Манера переспрашивать пришла ко мне от телевизионных дискуссий: когда я переспрашивал, у меня оставалось лишних десять секунд на обдумывание. - Что ты мог обдумать за десять секунд? - Чудак, - ответил Файн. - Глупый чудак, из секунд сложена история человечества. Пренебрежительное отношение к секундам - проявление примитивизма. - Хитрый ты парень, а? - Я умный, - ответил Файн и ушел к себе в номер. - Слушай, - крикнул вдогонку Стюарт, - ты умеешь формулировать. Сформулируй раз и навсегда: что может дать семье счастье? Файн вернулся, сел рядом с Эдом на краешек кровати и ответил: - Я развелся с тремя женами, а от четвертой сбежал сюда. Могу тебе сказать точно: ни ты, ни я никогда не дадим счастье семье, потому что мы пускаем дым ноздрями, желая удивить мир. При этом мы хотим, чтобы жены нас понимали - во-первых, преклонялись перед нами - во-вторых, принимали все наши сумасшествия - в-третьих. А жене надо только одно: чтобы она со страхом высчитывала свои сроки и боялась только одного - не вовремя забеременеть. Тогда в семье будет счастье, потому что усталая женщина хочет спать, а не выяснять отношения. - Ты скотина, Файн, - ответил Эд. - Ты злая, циничная скотина. Готовь стол, я через двадцать минут вернусь. 02.26 В баре по-прежнему гремела музыка. Сары за столиком не было. Эд увидел за тем столиком мадам Тань. - Хэлло, Тань, - сказал он, - вы сегодня очаровательны. Где Билл? - Мы договорились увидеться здесь, я немного опоздала, и его уже не было. А может быть, он еще не приходил. Эд поманил кельнера. - Да, сэр... - Здесь сидела дама... - Черная, с голубыми глазами? - Да. Черная, с голубыми глазами. Это моя жена. Она ушла? - Я не заметил, сэр. Сегодня что-то особенно шумно. Сожалею, я не заметил. Кельнер видел, как эта голубоглазая, красивая дама ушла вместе с рыжим пилотом. - Вы не знаете, где остановились журналистки? - Сожалею, сэр, я не знаю, где остановились журналистки. - Позвоните на аэродром и спросите от моего имени: вам ответят. - Да, сэр... Он отошел, и мадам Тань спросила: - Вы сказали правду, что прилетела ваша жена? Эд усмехнулся и молча покачал головой. - Вы сегодня такой веселый. - А вы - красивая. Тань была красива необыкновенной, ломкой красотой полукровки: на смуглом лице сияли серые длинные французские глаза. - Как мой мальчик? - спросил Эд. - Билл прелесть. - Вы его очень любите? Тань удивленно посмотрела на Эда. - Разве таких любят? - спросила она. - Таких жалеют. - Это теперь называется "жалеть"? В таком случае пожалейте меня. - Разве вас надо жалеть? Вы такой сильный человек... - Вы обманываетесь, Тань. - Нет. Просто вы не знаете про себя ничего. А ваши женщины не умеют понимать силу мужчин. Ваши женщины избалованы вами. Вы им дали равноправие, и это погубило их. И, конечно, вас. - Это все философия, Тань. А правда заключается в том, что Билл моложе меня и сильней. - Он маленький, слабый мальчик. Вы, европейцы, все понимаете не так, как надо. Вам кажется, что сила мужчины проявляется только в постели... - Это неверно? - Это слишком рационально, чтобы быть верным. Любовь - иррациональна, она должна быть отрешенной от плоти. Сила мужчины проявляется в том, как устало он говорит с женщиной, как он шутит, пьет чай, как он грустит, как он смущается случайной измены с другой... - Вы действительно верите в то, что говорите? - Зачем иначе говорить? - Откуда у вас мои книжки, Тань? - Я их взяла в библиотеке, когда узнала от Билла, что вы умеете писать. - Вы тоже умеете писать. - Видите, какой вы сильный, - сказала она, - вы не засмеялись надо мной, а добро пошутили. Вы умеете сочинять, а я - писать, это же разные вещи. Подошел кельнер и, дождавшись, когда Тань кончила фразу, сказал: - Вот номер телефона отеля, где остановились журналистки, сэр. - Такой длинный номер? - Я записал то, что мне продиктовали, сэр. Эд поднялся. - Я вынужден попрощаться с вами, Тань. - Вы домой? - Да. - Подвезите меня. - Пошли. Только я позвоню. Он зашел в будку. В телефонных будках он всегда чувствовал себя приговоренным к смертной казни. - Алло, - сказал он, услыхав сонный голос портье, - в котором номере остановилась миссис Стюарт? Соедините меня с ней. Он слышал длинные гудки и думал: "Лежит и плачет, дуреха". - Никто не отвечает, сэр. - Сейчас ответят. "Нельзя отказываться от прошлого, - продолжал думать он, - каким бы оно ни было. Даже если у нас с ней был час счастья, - а у нас были годы счастья, наши первые голодные годы, - я обязан расплатиться по векселю. Чего мне надо? Я выиграл по билетику из гардероба человека, который верно любит меня". - В номере никого нет, сэр. - Пожалуйста, поднимитесь в номер и постучите в дверь. - Я посмотрел у себя, сэр. Ключ здесь, сэр. Прошу простить меня, сэр... Опустив трубку, Эд почувствовал, как жарко в этом стеклянном колпаке. - Все в порядке? - спросила мадам Тань, когда он вышел. - В полном, - ответил он. - Пошли посидим еще немного, а? - Нет того, куда вы звонили? - Что-то я устал, Тань. Пошли сядем. - Все европейцы устают оттого, что не знают, чего хотят. - Я американец. - Это не важно. Вы - белый. - В общем, верно. А чего хотите вы? - Спокойствия. - Хотите выпить? - Нет, спасибо. - Закройте колени, у вас слишком красивые ноги. - Я думала, что надо закрывать плохие ноги. - Простите, Тань, - сказал Эд, - мне надо еще раз позвонить. Он набрал номер аэродрома. - Хэлло, это Эд. - Хэлло. - Журналистки улетели или остались ночевать? - Несколько человек только что улетели в Бангкок. - Сара Стюарт улетела, не помнишь? - Твоя жена?! - Однофамилица. | 
