- Сегодня Рыжов говорил мне любопытные вещи, - рассказывала Женя отцу. Она наморщила лоб, вспоминая. - Сейчас, погоди, я скажу тебе точно его словами. Он мне объяснял эпизод, когда я могу сделать очень выгодную партию с нелюбимым человеком и нахожусь на распутье. Он объяснял мне так: лавочник, спящий с женой под пуховым одеялом, считает безумцем и чудаком полководца, спящего под серой суконной шинелью. Лавочник не в состоянии понять, что достигнутое - скучно, как скучна стрижка купонов. Понятие достигнутого широко: это понятие распространяется от зеленной лавки до обладания полумиром. Полководцу будет скучнее, чем лавочнику, если он будет делать все то, что ему хочется. Высшая форма наслаждения - знать, что можешь. Высшая форма самоуважения - знать, что можешь заставить мир положить к твоим ногам яства, богатства, женщин - и не заставлять мир делать это. Лавочник заставил бы… - Любопытно, - сказал Струмилин, - хотя чуточку эклектично. Богачев покраснел и сказал: - А по-моему, это чистая ерунда. - Чистая? - улыбнулся Струмилин. - Чистая - в смысле абсолютная. - Почему так? - спросила Женя. - Потому, что лавочник никогда не станет полководцем. Это раз. И еще потому, что полководец спит под суконной шинелью раз пять в году - для журналистов, писателей и приближенных историков. Это два. А то, будто высшая форма наслаждения - знать, что можешь, - бред. Это три. Каждый гражданин должен знать, что он все может, и незачем это его сознание считать чем-то исключительным. Наслаждение исключительно. Струмилин и Женя переглянулись. В глазах Струмилина заблестели веселые огоньки. - Вы не философ, случаем? - спросил он. - Нет, - ответил Богачев, - к счастью, я не философ. А ваша работа в кинематографе, - он посмотрел на Женю, - мне очень нравится. Вы здорово играете: честно, на все железку. Струмилин засмеялся, а Женя сказала: - Спасибо вам большое. Богачев смутился и начал внимательно изучать меню, хотя заказ он уже сделал. "Не хватало, чтобы я в нее влюбился, - подумал он. - Романтичная получится история". Джаз заиграл медленную, спокойную музыку. Богачев поднял голову, посмотрел на Женю и попросил: - Давайте пойдем потанцуем, а? Женя поднялась из-за стола и ответила: - Пошли. Они танцевали, и Женя все время чувствовала на себе взгляд Ники. - Ваш папа не будет сердиться? - спросил Богачев. - Нет, не будет. - Вы танцуете так же хорошо, как играете в кино. - Вы тоже очень хорошо танцуете. - Я знаю. Женя улыбнулась. - Нет, верно, я знаю. Я учился в школе танцев, когда был в ремесленном. - Что вы делали в ремесленном? - Вкалывал. - Вкалывали? - Ну да. - А зачем же школа танцев? - Обидно было. Школьники все пижоны, а мы работяги. Ну вот, я и решил постоять за честь рабочего класса. Мы ходили к ним в школу на вечера и танцевали, как боги. - Как боги? Теперь засмеялся Богачев. - Это к тому, что нам неизвестно, как танцуют боги и танцуют ли они вообще? - Конечно. - Боги танцуют, - убежденно сказал Богачев. - Боги танцуют липси, когда им грустно. Музыка кончилась. Богачев шел с Женей между столиками. Ника смотрел на Женю. Ей вдруг стало весело и захотелось показать ему язык. Почему ей захотелось это сделать, она не поняла, но желание такое появилось, и оно было острое. Жене стоило труда удержаться и не показать Нике язык. "Почему его зовут Ника? - подумала она. - Так зовут балованных детей. Это хорошо, что его зовут Никой. Если бы его звали как-нибудь по-мужски, мне бы не захотелось показать ему язык. И мне было бы неприятно танцевать с другим. А мне приятно танцевать с этим парнем, хотя он весь какой-то непонятный и смешной. Но это хорошо, когда мужчина смешной. Значит, он смелый. Или - добрый". Когда они пришли к столу, Струмилин уже расплатился. - Пойдем, Жека, - предложил он, - пойдем, дочка, а то мне завтра рано вставать. Спасибо тебе, мне было хорошо. И все стало хорошо, потому что мы зашли сюда с тобой. Когда они ушли, Богачев подумал: "Ничего страшного. Я найду ее на студии. И ни за что не буду к ней звонить по телефону. Очень нехорошо звонить женщине по телефону". 4
Первый, кого Богачев увидел в кабинете командира отряда Астахова, был давешний мужчина из ресторана, отец Жени. - Познакомьтесь, Павел Иванович, - сказал Астахов, когда Богачев представился ему, - это ваш второй пилот. - Здравствуйте. Зовут меня Павел Иванович. Фамилия - Струмилин. - Струмилин? - поразился Богачев. - Тот самый? Астахов засмеялся и сказал: - Тот самый. - Где вы учились? - спросил Струмилин. - В Балашове. - У Сыромятникова? - Да. - Он прекрасный пилот. - Вы лучше. Струмилин поморщился: парень слишком грубо льстит. - Я правильно говорю, - словно поняв его мысли, сказал Богачев. - Сыромятников - прекрасный педагог, но как пилот - он же старый. - Между прочим, он моложе меня на три года, - хмыкнул Струмилин, - так что впредь будьте осмотрительны в оценках. - Это приказ или пожелание? Струмилин посмотрел на Астахова. Тот опустил глаза и принялся сосредоточенно просматривать старую газету, почему-то лежавшую на его столе уже вторую неделю. - Я не люблю приказывать, - пожевав губами, сказал Струмилин, - а тем более советовать. Советуют мамы девицам. И, как правило, без пользы. - Павел Иванович, - сказал Астахов, - я коротенько обрисую ситуацию, хорошо? - Конечно, Сережа, я весь внимание. - Прогноз дали на весну скверный. Лед уже сейчас начал крошиться, а до новолуния еще ждать и ждать. Пурги идут с юга, все время мучают обледенения, жалуются ребята. Я бы просил вас сначала заняться местными транспортными перевозками - надо забросить грузы на зимовки, а уже потом переключиться на обслуживание науки. Самолет ваш подготовили, так что завтра можно уходить на Тикси. Вот, собственно, и все. - А в остальном, прекрасная маркиза, - пошутил Струмилин, - все хорошо, все хорошо! Когда Струмилин и Богачев вышли от Астахова, Струмилин спросил: - Кстати, вы знаете, что такое чечако? - Кажется, новичок - по Джеку Лондону. - Верно. Так вот, если не хотите казаться в Арктике чечако, сбрейте усы. Тем более они у вас какие-то худосочные. - Вы же не любите советовать. А тем более приказывать. - А это не то и не другое. Это пожелание. - Тогда разрешите мне все же остаться чечако. - Как знаете. Струмилин козырнул парню и пошел к машине. И все-таки Богачев позвонил к Жене. Струмилинский номер телефона он нашел в отделе перевозок. Он долго ходил вокруг аппарата в нерешительности, а потом сел на краешек стола и набрал номер. К телефону подошел Струмилин. - Можно попросить вашу дочь? - сказал Богачев. - Это говорит второй пилот Павел Богачев. Струмилин, слушая голос Богачева, даже зажмурился: так он был похож по телефону на голос покойного Леваковского. - Мою дочь зовут Женя. Сейчас ее нет, она на студии. У нее сегодня ночные съемки. - Простите, пожалуйста. - Ерунда. - Ну, все-таки… Струмилин хмыкнул и предложил: - А вы позвоните часов в одиннадцать. Она должна прийти к одиннадцати. - Это удобно? - Черт его знает… Думаю, удобно. - До свиданья, Павел Иванович. - Пока, дорогой. - До завтра. - До завтра. - В шесть ноль-ноль на Шереметьевском? - Точно. - Ну, до свиданья. - Привет вам. И все-таки сбрейте усы… - Я не сбрею усов. И если вас не затруднит, спросите вашу дочь, можно ли мне написать ей из Арктики. - Спрошу. - Спасибо. - Не на чем. - Еще раз до свиданья. - Еще раз. И Богачев положил трубку. Он долго сидел у телефона и улыбался. 5
Начальник порта нервничал. Ему нужно было отправить лошадей на остров Уединения, а никто из летчиков везти лошадей не хотел. Когда начальник порта пригласил к себе Бобышкина, командира дежурного экипажа, тот рассердился и стал кричать: - Бобышкин - яйца вози, Бобышкин - собак вози, Бобышкин - лошадей вози! Скоро Бобышкина заставят верблюдов возить или жирафов! Хватит! У меня катаральное состояние верхних дыхательных путей, я не обязан возить ваших меринов. - Не меринов, а лошадей! - крикнул ему вдогонку начальник порта. - И прошу тут не выражаться! Он почему-то очень оскорбился на "меринов" и долго не мог успокоиться после ухода Бобышкина. Он чинил все имевшиеся у него карандаши и бормотал: - Меринов, видите ли! А я могу здесь держать меринов и кормить их! Сам он мерин! Яйца ему надоело возить! А есть яйца ему не надоело? Тоже мне мерин! Начальник порта решил пойти к Струмилину, который только что вернулся с острова Врангеля. "Если он тоже откажется, мне в пору гнать этих проклятых кобыл по льду. Но об этом не напишут в газетах", - подумал он, и, поставив, наконец, охапку карандашей на то самое место, которое он искал уже в течение пяти минут, начальник порта поднялся из-за стола и, одернув френч, пошел на второй этаж, в гостиницу летсостава. Струмилин сказал: - А, милый мой Тихон Савельич, прошу, прошу! Начальник порта вошел к нему в номер, присел на краешек кровати, вздохнул и сказал трагическим голосом: - Ситуация очень серьезная, товарищ Струмилин. - Что такое? - Транспортный вопрос местного значения под серьезной угрозой срыва. - Погодите, погодите, - остановил его Струмилин, - я что-то ни черта не понимаю. Объясните спокойнее, без эмоций. - Лошади могут погибнуть, - сказал Тихон Савельич, - а их надо перебросить на Уединение. - Какие лошади? - Транспорт местного назначения, так в сопроводиловке написано. Здесь у меня уже третий день в складе стоят. Никто не хочет везти. Бобышкин говорит, что ему яйца надоели, кричит, что я ему жирафов каких-то подсовываю, отказывается лошадей везти, а у меня сердце разрывается: животные страдают. - И вы хотите, чтобы я их отвез на Уединение, да? Начальник порта вздохнул и молча кивнул головой. - Ладно, - сказал Струмилин, - не печальтесь. Будут ваши мерины в полном порядке. - При чем тут мерины, я не могу понять? - удивился начальник порта. - Они такие же мерины, как я кандидат наук. Бобышкин обзывает их меринами, вы тоже. - Мерином не обзывают. - Неважно. Мерин - это изуродованный жеребец, а тут все в полном порядке: жеребцы и кобылы. Струмилин рассмеялся и проводил Тихона Савельевича до двери. Богачев поднялся с кровати, зевнул, потянулся и спросил: - Снова будем ишачить с грузами? - Сплошной зоологический жаргон, - усмехнулся Струмилин, - что это сегодня со всеми приключилось? - Надоело, Павел Иванович. Люди на лед летают, на полюс, а мы как извозчики. - А мы и есть извозчики. Прошу не обольщаться по поводу своей профессии. Чкалов говорил, что, когда на самолете установили клозет, небо перестало быть стихией сильных. Vous comprenez? - Oui, monsieur, - ответил Богачев, - je comprends bien! Струмилин так и замер на месте. Он сразу вспомнил, как хотел ответить Леваковскому, когда тот спросил его "vous comprenez", но ответить он смог бы только "oui, monsieur", потому что больше не знал. А этот парень не засмущался, как тогда он сам, а ответил. И не два слова, а пять. 6
Тихон Савельевич подогнал лошадей к самолету Струмилина. Пурга только что кончилась, снег искрился под солнцем и казался таким же красным, как небо. От лошадей валил пар, потому что Тихон Савельевич гнал их через весь аэродром галопом. Экипаж еще не подошел, у самолета возились бортмеханик Володя Пьянков и второй пилот Богачев. Пьянков прогрел моторы и, выскочив из самолета, подбросил ногой пустую консервную банку прямо к унтам Богачева. Они посмотрели друг на друга, улыбнулись и начали играть "в футбол". Они сосредоточенно бегали вокруг самолета, стараясь обвести друг друга, как взаправдашние футболисты, но унты были тяжелы, а меховые куртки громоздки, поэтому они часто падали и смеялись так, что Тихон Савельевич только сожалеюще качал головой. "Не тот пошел пилот, - думал он, глядя на ребят, - не чувствуют себя пилотами, всей своей значительности не осознают. Пилот, он по земле как почетный гость ходить должен, а эти носятся безо всякого к себе уважения". - Когда будем товар грузить? - спросил Тихон Савельевич. - Мерзнет товар, а он живой, у него тоже сознание есть. - У лошади сознания нет, - сказал Богачев, - у лошади животная сообразительность. - И привязчивость, - добавил бортмеханик Володя, - граничащая с женской. Тихон Савельевич шумно вздохнул: он понял, что с этими ребятами ни о чем путном не договоришься. Надо было ждать Струмилина. Струмилин пришел, как обычно, минута в минуту по графику вылета. - Все готово? - спросил он Володю. - Да. - Все в порядке? - Да. - Как левая лыжа? - Думаю, еще дня два проходим. - Где будем менять? - Или в Крестах, или здесь. - Тихон Савельевич, - спросил Струмилин, - а там могут лыжи сменить? - Смогут. Струмилин посмотрел на лошадей, потом обернулся к Богачеву и, почесав нос рукавицей, ставшей на морозе наждачной, сказал: - Паша, давайте загонять эту скотину. - Их ведь по трапу не загонишь, Павел Иванович, - ответил Богачев, - они не проходили стажировки в цирке. - По доскам, - сказал Тихон Савельевич, - вы доски бросьте, а я их заведу. - А там как? - Там стреножим и привяжем. - Как бы нам не привезти конскую колбасу, - сказал Богачев, - зимовщики будут огорчены, очень я почему-то боюсь этого. Тихон Савельевич заводил лошадей никак не меньше часа. Он и ласкал их, и кричал на них, и бил их рукавицами по мордам, и подталкивал сзади, когда те упирались и не хотели идти по доскам в самолет. Со стороны это было очень смешно. Это очень смешно, если не видеть лошадиных глаз. В них застыла такая смертная, невысказанная тоска, что Струмилин даже закурил, хотя еще в Москве перед вылетом дал себе зарок никогда не брать в рот папиросы. - Не бейте, - попросил он Тихона Савельевича, когда тот в исступлении начал колотить кулаками по крупу самую последнюю лошадь - большую добрую кобылу с длинной гривой, - не надо ее бить, давайте мы ее по-хорошему заведем. Струмилин достал из портфеля пачку сахару, открыл ее и стал кормить кобылу с ладони. - Мы ее по-хорошему уговорим, - приговаривал Струмилин. - Давай, лошадка, не бойся, заходи к нам в гости. Мы же здесь летаем и совсем не боимся. Струмилин долго уговаривал лошадь, но она так и не пошла за ним в самолет. Володя Пьянков уже несколько раз поглядывал на горизонт, становившийся все синей и синей. Иногда проносился ветер - он шел длинными стрелами, и там, где он проходил, штопорился снег. Богачев понял его: Володя боялся, что погода сломается и придется сидеть здесь, вместо того чтобы вырваться на Уединение, отвезти злополучных лошадей, а там уже уйти с транспортных перевозок на обслуживание науки. Богачев смотрел, как Струмилин бился с лошадью и кормил ее сахаром. Он долго наблюдал за Струмилиным, и чем дальше он наблюдал за ним, тем приятнее ему становился командир. "Он очень добрый, - думал Богачев, - оттого и ворчит на нас. Ворчат только добрые люди. Злые молчаливы и улыбчивы". Богачев подошел к Струмилину и попросил: - Павел Иванович, разрешите, я попробую? Богачев зашел на доски, взял лошадь за повод, обмотал его вокруг кисти и, чуть не падая на спину, потянул лошадь в самолет. Лицо его сделалось красным. - Не надо так сильно, - попросил Струмилин, - осторожнее, Паша, мы и так знаем, что вы сильный. | 
