Этого было достаточно, чтобы они расхохотались. Им казалось странным, что кто-то мог этого не ведать. - Если вы говорите о ней, то вон та дверь. Дом, на который они указали, был одноэтажным и настолько низким, что Мегрэ мог рукой дотянуться до его крыши. Выкрашенная в зеленый цвет дверь состояла из двух половинок, как это бывает в конюшнях, - открытой верхней и прикрытой нижней. Поначалу он не увидел ни души в очень бедно выглядевшей кухне, где наряду с печкой в белых изразцах наличествовал круглый стол, покрытый клеенкой в клеточку, на котором стояла пестрая ваза, скорее всего выигранная на какой-нибудь деревенской ярмарке; каминная полка была заставлена безделушками и фотографиями. Мегрэ качнул колокольчик, подвешенный на тонкой веревке. - В чем дело? Он увидел, как хозяйка через дверь, распахивавшуюся влево, выходит из комнаты, которая вместе с кухней и составляла собственно дом. Женщине можно было с равным успехом дать как пятьдесят, так и шестьдесят пять лет. Сухая и жилистая, напоминавшая горничную из отеля, она вглядывалась в него с присущим крестьянам недоверием и не подходила ко входу. - Что вам надо? - Затем сразу же: - Это не ваше фото они тиснули в газете? Мегрэ услышал, как кто-то зашевелился в комнате. Мужской голос поинтересовался: - Кто это там, Леонтина? - Да комиссар из Парижа. - Комиссар Мегрэ? - Думаю, так его и зовут. - Пусть входит. Не двигаясь с места, она повторила: - Входите. Комиссар сам приподнял щеколду, дабы открыть нижнюю половинку двери. Леонтина не приглашала его присесть, вообще ничего не говорила. - Вы были служанкой, убиравшейся в доме Робера де Курсона, верно? - В течение пятнадцати лет. Полиция и журналисты уже задавали мне кучу вопросов. Я ничегошеньки не знаю. С того места, где он находился, комиссару теперь была видна побеленная комната, стены которой украшали олеографические картинки, ножка высокой орехового дерева кровати, застланной красной периной; его ноздри уловили знакомый запах трубочного дыма. Было слышно, как мужчина внутри дома беспрестанно производит какие-то движения. - Хочу взглянуть, как он выглядит… - вполголоса произнес он. Хозяйка дома беззлобно бросила Мегрэ: - Слышите, что говорит мой муж? Входите. Он не может покинуть кровать. У сидевшего в комнате мужчины лицо обросло густой щетиной; вокруг него были разбросаны газеты и дешевенькие издания романов. Он курил пенковую трубку с длинным черенком, а на ночном столике под рукой стоял литр белого вина и рюмка. - Это все ноги, - объяснила Леонтина. - С тех пор, как их защемило буферами двух вагонов. Он ведь железнодорожник. Размозжило до костей. Кружевные занавески смягчали дневной свет, а два цветочных горшка с геранью оживляли подоконник. - Я прочитал все, что о вас написано, месье Мегрэ. Весь день только книжками да прессой и занимаюсь. Раньше-то я этим вообще не интересовался. Леонтина, принеси-ка еще рюмку для гостя. Мегрэ не мог отказаться. Он чокнулся с инвалидом. Затем, воспользовавшись тем, что жена последнего держалась рядом, вытащил из кармана отрезок свинцовой трубы, который выпросил у Шабо. - Вам знаком этот предмет? Она ничуть не разволновалась. Просто сказала: - Конечно. - Где вы его видели в последний раз? - На большом столе, что в салоне. - У Робера де Курсона? - Да, у месье. Его принесли из сарая, где в последнюю зиму пришлось заменить часть водопроводных труб, так как из-за заморозков некоторые из них полопались. - И он хранил этот обломок на столе? - Да чего там только не валялось. Салон, называется. Да это просто комната, в которой он жил и одновременно работал. - Вы убирались там? - Делала только то, что хозяин позволял, то есть подметала пол, стирала пыль - при этом, не дай Бог, что-нибудь сдвинуть с места! - и мыла посуду. - Он был маньяком? - Я этого не говорила. - Комиссару можешь довериться, - шепнул ей муж. - Мне не пристало жаловаться на него. - За исключением того, что он месяцами тебе не платил за работу. - Это не его вина. Если бы те, кто живет напротив, давали ему деньги, что должны были… - А вас не подмывало выбросить этот кусок трубы? - Естественно, пыталась. Но он приказал его оставить. Использовал как пресс-папье. Помню еще, как однажды заявил, что он может пригодиться на тот случай, если к нему вдруг пожалуют воры. Странная мысль - ведь на стенах висело столько ружей. Он их коллекционировал. - Это правда, месье комиссар, что его племянник покончил с собой? - Да. - Вы считаете, что это он совершал убийства? Еще рюмочку белого? Видите ли, я всегда говорил жене, что даже не пытаюсь понять причуды богатеньких. Они и думают, и чувствуют иначе, чем мы. - А вы знакомы с семейством Верну? - Как и все, встречал их на улице. Слушок прошел, что они совсем обезденежили и даже брали взаймы у слуг; наверное, так и было, поскольку хозяин Леонтины не получал более содержания и не мог ей платить. Жена тайно подавала мужу знаки, чтобы тот не очень-то распускал язык. Ему особенно и нечего было рассказывать, но он обрадовался случайному собеседнику, тем более что им оказался сам комиссар Мегрэ. А тот покинул их с горьковатым привкусом белого вина во рту. На обратном пути улицы были несколько оживленнее. Молодые парни и девушки на велосипедах возвращались из города. В обратном направлении тянулись целыми семьями. Вся правоохранительная верхушка, надо полагать, по-прежнему заседала во Дворце правосудия. Но Мегрэ не захотел присоединяться к ним, ибо он не желал как-то влиять на решение, которое тем предстояло принять. Постановят ли они закрыть дело, сочтя самоубийство доктора признанием вины? Это было вполне вероятно, но в этом случае Шабо до конца жизни будут мучать угрызения совести. Когда он добрался до улицы Клемансо и бросил взгляд вдоль улицы Репюблик, то увидел на обоих ее тротуарах чуть ли не толпу, люди прогуливались, выходили из кинотеатра, а на террасе кафе "У почты" были заняты все столики. Солнце уже светилось багровыми тонами приближавшегося вечера. Комиссар направился к площади Вьет, прошел мимо дома своего друга, разглядев за окнами второго этажа мадам Шабо. Вот и улица Рабле, где у особняка Верну все еще гужевались зеваки, но поскольку сей дом посетила смерть, жители предпочитали находиться от него на некотором расстоянии - большинство стояло на противоположном тротуаре. Мегрэ все твердил и твердил себе, что это дело его не касается, что сегодня вечером он уедет отсюда поездом, что рисковал вызвать всеобщее недовольство и поссориться со своим другом. И все-таки, так и не совладав со своей натурой, протянул руку к дверному молоточку. Ждать пришлось долго, под перекрестными взглядами прогуливавшихся горожан; наконец послышались шаги, и дворецкий приоткрыл створку двери. - Я хотел бы повидать месье Юбера Верну. - Он не принимает. Мегрэ все равно вошел в прихожую, хотя его никто туда и не приглашал. Холл был погружен в полумрак. Стояла мертвая тишина. - Он в своих покоях? - Думаю, он в кровати. - Скажите: окна вашей комнаты выходят на улицу? Дворецкий заметно смутился, заговорил тише: - Да. На четвертом. Мы с женой спим в мансарде. - И вы можете просматривать дом напротив? Они не уловили ни звука, но дверь салона приоткрылась, и Мегрэ узнал в ее проеме силуэт свояченицы Юбера Верну. - Что такое, Арсен? Она, конечно, видела комиссара, но обращалась не к нему. - Я сказал господину Мегрэ, что месье не принимает. Она все же повернулась к посетителю: - Вы хотите поговорить с моим зятем? - Она смирилась с неизбежностью визита комиссара и приоткрыла дверь пошире. - Входите. Женщина находилась одна в обширном салоне с опущенными на окнах шторами; на одноногом столике стояла единственная лампа, кое-как освещавшая помещение. Ни открытой книги, ни газеты, ни какого-нибудь рукоделия - ничего. Она, должно быть, так и сидела тут в одиночестве, в полнейшем безделье, когда он поднял входной молоточек. - Я могу принять вас вместо него. - Но я хотел увидеться именно с ним. Тогда она подошла к столику, на котором стояли несколько бутылок, схватила одну из них, в которой, судя по этикетке, находилась водка из виноградников Бургундии, но теперь она была пуста. - В полдень бутылка была заполнена наполовину, а он находился тут не более четверти часа, пока мы еще сидели за столом. - И часто с ним такое случается? - Почти ежедневно. А теперь он будет спать до пяти или шести вечера, а потом глядеть на мир мутным взором. Мы с сестрой пытались прятать спиртное, но он все равно ухитряется делать по-своему. Так пусть уж это происходит здесь, нежели в Бог ведает каком питейном заведении. - А он их посещает? - Откуда нам знать? Он уходит тайком, через заднюю дверь, а когда уже потом мы видим, как у него глаза лезут на лоб и начинает путаться речь, становится ясно, что это значит. Кончит так же, как и его отец. - И давно это началось? - Тянется уже годами. Допускаю, что и раньше он попивал, но, видно, это не так бросалось в глаза. Он выглядит моложаво, но на самом-то деле ему уже шестьдесят семь лет. - И все же я попрошу дворецкого провести меня к нему. - Вы не хотите прийти попозже? - Я вечером уезжаю в Париж. Она поняла, что дискутировать далее бесполезно, и встряхнула колокольчик. Появился Арсен. - Проводите господина комиссара к месье. Арсен удивленно взглянул на нее, будто спрашивая, достаточно ли она обдумала это распоряжение. - Будь что будет! Без дворецкого Мегрэ, бесспорно, потерялся бы в коридорах, которые все время пересекались - широкие и гулкие, как в монастыре. Он мельком увидел кухню, где поблескивала медная посуда и, как и в Гро-Нуайе, на столе стояла бутылка белого вина, вероятнее всего предназначенная для Арсена. Тот, казалось, перестал что-либо понимать в поведении Мегрэ. После заданного вопроса о его личной комнате, он ожидал настоящего допроса. А комиссар ни о чем его более не спрашивал. В правом крыле первого этажа дворецкий постучал в резную дубовую дверь. - Это я, месье! - произнес он, повысив голос, чтобы его услышали изнутри. - Поскольку оттуда донеслось какое-то неразборчивое бормотание, Арсен добавил: - Со мной рядом находится комиссар, и он настаивает на том, чтобы встретиться с вами. Какое-то время они неподвижно простояли около входа, в комнате кто-то ходит туда-сюда, наконец дверь приоткрылась. Свояченица не ошиблась, говоря о вылезавших из орбит глазах, которые сейчас с каким-то изумлением уставились на Мегрэ. - Это вы! - прошепелявил заплетающимся языком Юбер Верну. Он лежал, должно быть, в одежде. Та была сильно помята, волосы свешивались прядями на лоб, и он машинальным жестом провел по ним рукой. - Что вам угодно? - Хотел поговорить с вами. Хозяину сейчас было трудно выставить его вон. Верну, видимо еще не пришедший в себя окончательно, посторонился. Помещение было очень просторное, весьма сумрачное, выделялись кровать с деревянным резным балдахином и выцветшие шелковые шторы на окнах. Вся мебель была старинная, более или менее выдержанная в одном стиле и напоминала обстановку часовни или ризницы. - Позвольте? Верну прошел в ванную, налил стакан воды и прополоскал горло. Вернувшись, он почувствовал себя немного получше. - Присаживайтесь. В это кресло, пожалуйста. С кем-нибудь уже виделись? - С вашей свояченицей. - И она, конечно, сказала, что я напился. - Она показала мне бутылку из-под виноградной водки. Он передернул плечами: - Одна и та же песня. Женщины не могут этого понять. Мужчина, которому внезапно сообщили о смерти сына… - На глаза Верну навернулись слезы. Голос спал, стал плаксивым. - Это тяжелый удар, комиссар. Особенно когда сын единственный. Что поделывает его мать? - Ни малейшего представления… - Она непременно сошлется на то, что плохо себя чувствует. Это ее излюбленный трюк. Заболела и все, и никто ничего не решается ей сказать. Понимаете меня? И тогда ее во всем подменяет сестра: она называет это "прибрать дом к рукам"… Юбер Верну невольно заставлял воспринимать себя как бывалого актера, который любой ценой стремится возбудить к себе жалость. Выражение его слегка одутловатого лица менялось с потрясающей быстротой. Всего за несколько минут на нем последовательно проступили огорчение, некоторая боязнь, затем родительская боль в связи с утратой любимого чада, горечь в отношении обеих женщин. Теперь на поверхности вновь появился страх. - И с какой стати вы захотели увидеться со мной? Мегрэ, который так и не сел в указанное ему кресло, вытащил из кармана обрезок трубы и положил его на стол. - Вы частенько захаживали к вашему шурину? - Примерно раз в месяц, приносил ему деньги. Предполагаю, вас уже уведомили о том, что я его содержал? - Следовательно, вы заметили на его письменном столе этот предмет? Верну пребывал в нерешительности, осознавая, что ответ на этот вопрос имел решающее значение и что ему следовало, не медля ни секунды, принять решение. - Полагаю, что да. - Этот обломок трубы - единственная материальная улика в этом деле. И до настоящего времени, как мне представляется, никто так и не понял всей ее важности. Мегрэ все же сел, выудил из кармана трубку, набил ее табаком. Верну продолжал стоять, черты его лица напряглись, как при сильной головной боли. - У вас есть минутка выслушать меня? - И не дожидаясь ответа, Верну, продолжил: - Твердят, что все три преступления более или менее идентичны, не замечая, что первое из них, по сути, полностью отличается от двух остальных. Вдова Жибон, как и Гобийяр, были убиты хладнокровно и преднамеренно. Человек, позвонивший в дверь бывшей акушерки, заявился к ней с целью прикончить ее и сделал это мгновенно, тут же, в коридоре. Стоя на пороге, он уже держал эту штуку в руке. Когда спустя пару дней он напал на Гобийяра, то, возможно, не метил именно в него, он просто бродил по городу в поисках, кого бы прибить. Понимаете, что я хочу этим сказать? Верну во всяком случае очень старался, делал неимоверные, почти болезненные усилия, чтобы уяснить, к каким выводам пытается прийти Мегрэ. - Дело Курсона в этом плане выглядит совсем по-иному. Войдя в его комнату, убийца не имел при себе оружия. Мы можем сделать вывод, что на тот момент у него не было смертоносных намерений. Но произошло что-то такое, что толкнуло его на преступление. Чего доброго, поведение самого Курсона, зачастую носившее провокационный характер, возможно, даже какой-то угрожающий с его стороны жест. Мегрэ на минутку прервался, чтобы чиркнуть спичкой и разжечь трубку. - Что вы думаете об этом? - О чем? - О моих выкладках. - Я полагаю, что с этой историей теперь покончено. - Даже если это так, я все равно пытаюсь разобраться в ней. - Безумец не станет обременять себя этими соображениями. - А если речь идет не о сумасшедшем, во всяком случае не о таком, в каком смысле обычно понимают это слово? Проследите за ходом моих рассуждений еще немного. Некто вечером приходит к Роберу де Курсону, нисколько не таясь, поскольку никаких дурных намерений у него еще не было, и потом по неясным пока для нас причинам доходит до состояния, при котором убивает того. Он не оставляет после себя никаких следов, забирает с собой орудие убийства, и это указывает на то, что он не хотел, чтобы его разоблачили. Значит, речь идет о человеке, который знает жертву и имеет обыкновение посещать ее в этот час. И полиция неизбежно начнет вести поиск в этом направлении. И у нее есть все шансы в конечном счете выйти на виновного. Верну глядел на комиссара с видом человека, усиленно над чем-то размышлявшего, взвешивавшего все "за" и "против". - А теперь предположим, что совершено новое преступление, причем в другом конце города и в отношении лица, не имеющего ничего общего ни с убийцей, ни с Курсоном. Что случится после этого? Собеседнику комиссара не удалось скрыть промелькнувшую на его лице улыбку. А Мегрэ продолжал: | 
