Он был без шляпы, без плаща, чемоданчик, вероятно, оставил в машине. - Садитесь… Я недолго вас задержу… Мегрэ уселся за стол напротив, медленно раскурил трубку и произнес с мягкой укоризной: - Почему же вы не сказали, что у вашей жены есть дядя? Должно быть, Фабр ждал этого вопроса, но уши у него все равно вспыхнули, как, вероятно, случалось всякий раз, когда он волновался. - Но вы у меня не спрашивали… - ответил он, стараясь выдержать взгляд комиссара. - Я просил вас назвать тех, кто бывал у родителей вашей жены… - Он там не бывал. - Означает ли это, что вы никогда его не видели? - Да. - Он не присутствовал на вашей свадьбе? - Нет. Я знаю о его существовании по рассказам жены, но на улице Нотр-Дам-де-Шан о нем никогда не упоминали, во всяком случае в моем присутствии. - Будьте откровенны, месье Фабр… Когда вы узнали, что ваш тесть умер, что его убили, когда вам стало известно, что убийца воспользовался пистолетом вашего тестя и что он действовал как человек, который прекрасно ориентируется в этом доме, вы сразу же о нем подумали? - Не сразу… - А что вас натолкнуло на эту мысль? - Поведение тещи и жены… - Жена говорила с вами о нем позже, когда вы остались вдвоем? Он ответил после некоторого раздумья: - Мы очень мало бывали вдвоем все это время. - Она вам ничего не сказала? - Сказала, что боится… - Чего? - Она не уточняла… Главным образом она думала о матери… Я ведь только зять… Меня соблаговолили взять в семью, но все-таки я не считаюсь полноправным членом. Мой тесть был ко мне весьма великодушен… Мадам Жослен обожает моих детей. И все же есть вещи, которые меня не касаются. - Вы полагаете, что после вашей свадьбы дядя жены ни разу не появлялся в этом доме? - Я знаю только, что между ними произошла какая-то ссора, что его жалели, но принимать у себя не могли по каким-то причинам, докапываться до которых я не старался… Жена говорила о нем скорее как о бедняге, заслуживающем сожаления, чем порицания, как о полусумасшедшем, если хотите… - Это все, что вам известно? - Все. Вы будете допрашивать мадам Жослен? - Я обязан это сделать. - Будьте с ней не очень жестоки. Внешне она умеет владеть собой, но это весьма обманчиво, хотя многим она кажется женщиной с сильным характером. Я-то знаю, что она не только болезненно чувствительна, но и не способна проявлять свои чувства. Боюсь, что после смерти мужа у нее в любой момент могут сдать нервы… - Я постараюсь обращаться с ней как можно мягче. - Благодарю вас… Это все? - Возвращаю вас вашим больным. - Можно мне сказать несколько слов жене? - Лучше, если вы не будете с ней разговаривать, а особенно с тещей. - В таком случае передайте ей, что, если меня не будет дома, когда она вернется, значит, я в больнице… Когда я уходил, мне позвонили… Возможно, мне придется оперировать… - Уже дойдя до двери, он вдруг что-то вспомнил и вернулся. - Простите за мой нелюбезный прием… Подумайте, в каком положении я оказался… Меня радушно приняли в чужую семью… В этой семье, как и в любой, есть свои несчастья. Я не счел себя вправе… - Я вас понимаю, месье Фабр. Еще один порядочный человек, без сомнения! Вероятно, даже больше, чем просто порядочный, если верить тем, кто его знает. И на сей раз мужчины обменялись рукопожатиями. Мегрэ открыл дверь кабинета инспекторов, где находился Эмиль, и пригласил его войти. - Что я должен делать? - Ничего. Оставайтесь здесь, у окна, я, видимо, задам вам один вопрос, а вы ответите на него. - Даже если вы ждете другой ответ? - Вы скажете правду. Мегрэ пошел за мадам Жослен, которая встала одновременно с дочерью. - Пройдите, пожалуйста, за мной. Нет, только вы… Я приглашу мадам Фабр чуть попозже… Она была в черном платье с редким серым узором, в черной шляпе, отделанной белыми перышками, и в легком пальто из верблюжьей шерсти. Мегрэ пропустил ее вперед, и она сразу же увидела стоящего у окна мужчину, который от смущения мял в руках шляпу. Казалось, она была удивлена и повернулась к комиссару, но тот молчал, и она спросила: - Кто это? - Не узнаете? Она внимательно оглядела его и покачала головой: - Нет. - А вы, Эмиль, узнаете эту даму? Охрипшим от волнения голосом официант ответил: - Да, господин комиссар, это она. - Это та самая дама, которая пришла в начале недели днем во франко-итальянскую пивную, где ее ждал мужчина лет сорока? Вы уверены? - Она была в этом же платье и этой шляпе… Я же говорил вам утром… - Благодарю вас. Вы свободны. Эмиль бросил на мадам Жослен взгляд, словно просил прощения за содеянное. - Я вам больше не нужен? - Думаю, что нет. Они остались в кабинете вдвоем, и Мегрэ указал ей на кресло, стоявшее напротив его письменного стола. - Вы знаете, где сейчас ваш брат? - спросил он тихо. Она посмотрела прямо на него темными, блестящими глазами, как и прежде, у себя дома, но на сей раз в ней не чувствовалось такого нервного напряжения. Казалось, она даже испытывала некоторое облегчение. Особенно это стало заметно, когда она решилась сесть в кресло. Словно она наконец отказалась от роли, которую играла против своего желания. - Что вам сказал мой зять? - спросила она, отвечая вопросом на вопрос. - Почти ничего… Он только подтвердил, что у вас есть брат, впрочем, я это и без него уже знал… - От кого? - От очень почтенной дамы лет девяноста, которая до сих пор живет на улице Даро, в том доме, где вы раньше жили с отцом и братом… - Это должно было случиться, - еле слышно произнесла она. Он повторил свой вопрос: - Вы знаете, где он сейчас? Она покачала головой: - Нет. И клянусь вам, что говорю правду. До прошлой недели я вообще была уверена, что он где-то далеко от Парижа. - Он никогда не писал вам? - С тех пор как перестал у нас бывать, ни разу. - Вы сразу же поняли, что это он убил вашего мужа? - Я и сейчас в этом не уверена… Не могу поверить… Я знаю, все улики против него… - Почему вы молчали, принудили к этому дочь и стремились во что бы то ни стало спасти его? - Прежде всего потому, что это мой брат, потому, что он несчастный человек… Ну а потом, я в какой-то мере чувствую себя виноватой… Она достала из сумки носовой платок, но не для того, чтоб вытереть глаза, - они по-прежнему были сухими и горели, словно от внутренней лихорадки. Продолжая говорить и слушая вопросы комиссара, она машинально скручивала его в комок своими тонкими пальцами. - Теперь я готова все вам рассказать… - Как зовут вашего брата? - Филипп… Филипп де Лансье… Он на восемь лет младше меня… - Если не ошибаюсь, он подростком провел какое-то время в санатории в горах? - Нет, не подростком… Ему было всего пять лет, когда у него обнаружили туберкулез. Врачи отправили его в Верхнюю Савойю, он жил там до двенадцати лет. - Мать уже умерла? - Она умерла через несколько дней после его рождения… Это многое объясняет… Вероятно, то, что я сейчас вам расскажу, завтра появится во всех газетах? - Обещаю вам, что нет. Что объясняет смерть вашей матери? - Отношение отца к Филиппу и вообще его отношение к жизни все оставшееся время… После смерти матери отец стал другим человеком, и я уверена в том, что пусть невольно, но он всегда считал Филиппа виновником ее смерти… К тому же он стал пить… Он вскоре подал в отставку, хотя у него не было никаких сбережений, и мы были очень стеснены в средствах… - Пока ваш брат находился в горах, вы вместе с отцом жили на улице Даро? - С нами до последних дней жила старая служанка, она уже умерла… - А когда вернулся Филипп? - Отец поместил его в закрытое религиозное учебное заведение в Монмаранси, и он приезжал к нам только на каникулы… В четырнадцать лет он сбежал оттуда, и через два дня его задержали в Гавре, куда он добрался автостопом. Он говорил всем, что торопится в Гавр, потому что его мать при смерти… У него вошло в привычку рассказывать всякие небылицы… Он придумывал какие-то несусветные истории, ему верили, и в конце концов он сам начинал в них верить… Поскольку его не согласились принять обратно в Монмаранси, отец отдал его в другой коллеж, неподалеку от Версаля. Филипп учился там, когда я познакомилась с Рене Жосленом. Мне было двадцать два года… Теперь носовой платок походил на веревку, и она дергала его за концы, а у Мегрэ погасла трубка, но он этого даже не заметил. - Тогда-то я и совершила ошибку, за которую не перестаю себя корить. Я думала только о себе… - Вы колебались, выходить ли вам замуж? Она смотрела на него, не зная, что сказать. - Я впервые произношу вслух то, о чем до сих пор только думала… Жизнь с отцом становилась все тягостнее, он уже был болен, хотя мы этого еще не знали… Я, правда, понимала, что долго он не проживет и что очень скоро я стану необходима Филиппу. Видите ли, я не должна была выходить замуж… Я говорила об этом Рене. - Вы работали? - Отец запрещал мне работать, поскольку считал, что девушке не место в конторе… Однако я намеревалась пойти работать, когда буду жить с братом… Но Рене настаивал… Ему было тридцать пять лет… Он был уже сложившимся человеком, и я в него верила… Он сказал мне, что, если, что случится, он будет заботиться о Филиппе, будет относиться к нему, как к сыну, и я в конце концов согласилась. Мне не следовало этого делать… Это было уступкой… Но мне так хотелось вырваться из тягостной домашней обстановки, освободиться от ответственности… У меня было предчувствие… - Вы любили мужа? Она посмотрела Мегрэ прямо в глаза и ответила с вызовом в голосе: - Да, господин комиссар… Я любила его до последнего дня… Это был человек… - У нее впервые задрожал голос, и она отвернулась. - И все равно, всю свою жизнь я считала, что должна была принести это в жертву… Когда через два месяца после свадьбы врач сообщил мне, что у отца неоперабельный рак, я сочла, что это возмездие. - Вы сказали об этом мужу? - Нет. Я впервые говорю с вами обо всем этом, и только потому, что если это действительно сделал мой брат, то мой рассказ - единственный способ как-то оправдать его… Если будет нужно, я повторю это на суде. Вопреки тому, что вы думаете, мне безразлично, что скажут люди… Она оживилась, а ее руки были в беспрестанном движении. Она снова открыла сумочку и достала небольшую металлическую коробочку. - У вас нет стакана воды? Мне лучше принять лекарство, которое прописал доктор Ларю. Мегрэ открыл стенной шкаф, в котором хранились графин с водой, стакан и даже бутылка коньяку, который иной раз бывал весьма кстати. - Благодарю вас… Я стараюсь оставаться спокойной… Все считают меня очень выдержанной, даже не догадываясь, как дорого мне все это дается… Так о чем я говорила? - О вашем замужестве… Брат был тогда в Версале… Отец… - Да… Брат учился в Версале всего год, потом его оттуда выгнали. - Он снова сбежал? - Нет. Но он был недисциплинированный, и учителя ничего не могли с ним поделать… Понимаете, я ни разу не жила с ним длительное время, чтобы узнать его поближе. Я уверена, что по натуре он не плохой. Его подводит воображение. Может быть, виной тому детство в санатории, когда он почти все время был прикован к постели и чувствовал себя покинутым? Помню, однажды он исчез, и я обнаружила его лежащим на полу чердака. "Что ты здесь делаешь, Филипп?" - "Рассказываю себе разные истории…" Увы, он их рассказывал не только себе. Я сказала отцу, что мы заберем его к себе домой. Рене не возражал. Он первый мне это предложил. Отец не захотел и отдал его в другой пансион, на сей раз в Париже. Филипп навещал нас на улице Нотр-Дам-де-Шан каждую неделю. Мы уже жили там. Муж действительно относился к нему, как к сыну… Но скоро родилась Вероника… Тихая, красивая улица, удобная квартирка, в окружении монастырей, в двух шагах от тенистых аллей Люксембургского сада. Порядочные люди. Процветающее дело. Счастливая семья… - Как вы знаете, мой отец… - Где это случилось? - На улице Даро. В кресле. Он надел мундир и поставил перед собой только мамину и мою фотографии. - А что стало с Филиппом? - Он кое-как учился. Два года жил у нас. Было ясно, что ему не получить степени бакалавра, и Рене хотел взять его к себе в дело. - Какие отношения установились между вашим братом и мужем? - Рене проявлял бесконечное терпение… Он скрывал от меня как мог выходки Филиппа, а тот этим пользовался… Он не терпел никакого принуждения, никакой дисциплины… Часто он не приходил к обеду, являлся домой в любое время ночи, и всегда у него была наготове очередная история… Началась война… Филиппа исключили из новой школы, и мы с мужем, хотя и не говорили между собой на эту тему, были очень обеспокоены его судьбой… Думаю, что и у Рене были своего рода угрызения совести… Возможно, останься я на улице Даро… - Я так не считаю, - серьезно сказал Мегрэ. - Согласитесь, что ваше замужество никак не повлияло на развитие событий… - Вы так думаете? - За годы моей службы мне доводилось видеть десятки судеб, схожих с судьбой вашего брата, хотя тем людям не было таких оправданий, как Филиппу. Ей очень хотелось ему поверить, но она еще не могла решиться. - А что было во время войны? - Филипп пошел на фронт добровольцем. Ему едва исполнилось восемнадцать, но он так настаивал, что мы в конце концов уступили. В мае 1940-го его взяли в плен в Арденнах, и мы долго не имели от него никаких известий. Всю войну он провел в Германии, сначала в лагере, потом на ферме возле Мюнхена. Мы надеялись, что он вернется другим человеком. - Но остался тем же? - Внешне он действительно изменился, стал настоящим мужчиной, я едва его узнала. Жизнь на воздухе пошла ему на пользу, он стал крепким, сильным. Но после первых же рассказов мы поняли, что в душе он все равно остался мальчишкой, который убегал из школы и выдумывал всякие небылицы. По его словам, с ним произошли самые невероятные приключения. Он три или четыре раза бежал из плена при самых немыслимых обстоятельствах. Потом он жил, что, впрочем, вполне вероятно, как с женой, с хозяйкой фермы, у которой работал, и утверждал, что у них родилось двое детей. У нее был еще один от мужа… Муж, по словам Филиппа, был убит на Восточном фронте. Брат поговаривал о том, чтобы вернуться туда, жениться на фермерше и остаться в Германии… Потом, через месяц, у него возникли другие планы… Его манила Америка, и он утверждал, что завязал знакомство с агентами секретной службы, которые ждали его с распростертыми объятиями. - Он не работал? - Муж, как и обещал, дал ему место на улице Сен-Готар. - Он жил у вас? - Всего три недели, а потом переехал к какой-то официантке из ресторана, недалеко от Сен-Жермен-де-Пре… Снова говорил о женитьбе… Всякий раз, когда у него появлялось новое увлечение, он строил планы насчет женитьбы. "Понимаешь, она ждет ребенка, и если я не женюсь, то буду подлецом…" Я уже не говорю о детях, которые, если ему верить, росли по всему свету. - Это было ложью? - Муж пытался проверить. И ни разу не получил неопровержимых доказательств. Всякий раз это был повод, чтобы снова вытянуть деньги. Очень скоро я догадалась, что он ведет двойную игру. Он поверял мне свои тайны, умолял помочь ему. Всякий раз он просил небольшие суммы, чтобы выпутаться, а потом, по его словам, все должно было уладиться. - Вы давали ему эти суммы? - Почти всегда уступала. Он знал, что у меня нет в наличии крупных денег. Но муж мне ни в чем не отказывал. Он давал мне на расходы и не требовал отчета. Тем не менее я не могла без его ведома брать слишком большие суммы. Тогда хитрый Филипп тайком шел к Рене. Он рассказывал ему ту же историю или другую, заклиная не говорить мне… - Как ваш брат ушел с фабрики на улице Сен-Готар? - Обнаружилось, что он мошенничает. Самое ужасное, что он обращался к крупным клиентам, требуя у них денег от имени мужа. - И тот в конце концов не выдержал? - У них был долгий разговор. Вместо того чтобы дать ему некоторую сумму - отступные - муж ежемесячно переводил ему через банк пособие на жизнь… Полагаю, вы догадались, чем это кончилось? - Он снова пришел к вам за деньгами? | 
