Ян Василий - Молотобойцы.

    Телега покатила дальше, раскачиваясь из стороны в сторону, а человек с батогом подскочил к Наумке, уставился на него, затем быстро перешел к Касьяну. Схватив его за руку, повернул ладонь, вмиг очутился около телеги, нагнулся к деду и потряс его за плечо.

    – Никак, подыхаешь? У нас отъешься. Немец вдвойне хлеба даст. Беглый, сразу видно. Каширские или подальше? Никуда не бегите, зиму у нас перезимуете. Работа всех прокормит.

    Человек с батогом подбежал к бабке, которая отвернулась, заворчав:

    – Ну тебя, чего ищешь?

    – Чего ищу? Работничков ищу. Немец наш для кого работает? Для царя работает, по царскому приказу работает, ядра каленые льет. А вы для царя постараться не хотите?

    – Что же мы можем здесь делать? - сказал Наумка. - Мы посошные, около землицы ходим.

    – Какие такие посошные, - ответил человек с батогом, роясь в телеге. - Эге, вот и кувалда, и ручник, и клещи, и ось железная. Кто же не узнает, что ковачи едут? Да и этого молодца, - указал он на Касьяна, - сразу узнал, что молотобоец - вся ладонь в мозолях. Ну-ка, айда за мной!

    – Куда ж ты нас тащишь? - заголосила бабка Дарья. - Здесь сторона чужая. Мы к сродственникам едем, помирать нам пора.

    – Ладно, ладно, какие там сродственники! Повременят они, и тебе еще помирать рано. Будешь около телеги ходить, из лесу уголь и руду возить. И девчонка пригодится за конем ходить.

    Гнедко потащил телегу дальше, путники миновали первые избы, такие же, как в Пеньках, черные, покосившиеся, курные, с дымом, валившим прямо из дыр в крышах. Но из изб доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба, и путники после стольких дней беспокойной дороги невольно думали: "Теперь бы миску щей!"

    Дед и остальные путники расположились в съезжей избе, а Касьян вышел к реке посмотреть на завод, о котором он много слышал.

    "Как это можно, - думал он, - заставить реку колеса вертеть и молотами бить?"

    Касьян никогда не уходил из Пеньков, и то, что он здесь увидел, показалось ему диковинным.

    Небольшая речка была запружена четырьмя плотинами, и возле них расположились приземистые темные строения. Из них глухо доносились тяжелые удары.

    "Там водяные молоты железо бьют, - соображал Касьян, - и все это построено по умыслу этого хмурого немца в развевающемся шабуре и широкой шляпе. Ну и башковитый же парень!"

    Возле второй и третьей плотины подымались две приземистые пузатые печи, сложенные из тесаного камня. Печи казались Касьяну очень высокими после того маленького горна, у которого он работал с дедом Тимофейкой. "Вот это, наверное, сыродутные домницы, где плавится здешняя руда", - подумал Касьян и подошел к одной из домен.

    Домна была сажени в четыре-пять вышиной. С двух сторон у ее подножия были прилажены громадные трехсаженные кожаные мехи. Мехи раздувались и сжимались сами, без помощи рабочих. Подойдя ближе, Касьян увидел, что они движутся с помощью деревянных рычагов и большого мельничного колеса. Мехи действовали непрерывно, и два железных сопла снизу хриплыми вздохами вдували воздух в дымящуюся закоптелую домну. Касьян оглядел мехи и сообразил, что, отведя рычаг, связанный с колесом, можно остановить действие мехов.

    К верхушке домны вел довольно крутой земляной накат с помостом, устланным бревнами. Тощий конь с выступающими ребрами, надрываясь, тащил телегу, груженную железной рудой. Возчик и двое рабочих помогали втаскивать телегу. Конь, с дрожащими от усилия ногами, скользил по бревнам и не мог вытянуть телегу. Касьян подбежал к телеге, напер сзади плечом, и конь, громыхая копытами, втащил телегу на верх помоста.

    Здесь рабочие переложили тяжелые куски руды в ручные тачки и придвинули их к железной заслонке в стене домны.

    Старичок-немец, одетый так же странно, как тот человек, которого они раньше встретили, делал записи свинцовым карандашом в маленькой книжечке.

    – Ну, готовы? - спросил немец.

    – Готовы, - ответили рабочие у тачки.

    – Колошник! - крикнул немец.

    Стоявший у железной заслонки рабочий в кожаном фартуке и больших кожаных рукавицах со страшным напряжением ухватился крюком за кольцо заслонки и отодвинул ее. Клубы дыма и языки пламени вырвались из отверстия, Рабочие быстро подкатывали тачки к отверстию, опрокидывали руду и отбегали назад.

    Последний рабочий, приблизившись, зашатался и остановился, - его обдало клубом дыма. Он несколько мгновений стоял, закрыв лицо рукой, и упал бы вперед, но Касьян, подскочив, схватил его под руки и оттащил назад. Рабочий бессильно опустился на землю.

    – Это какой баловник! Скорей бросить колошу в домну! - кричал старичок-немец.

    Касьян, жмуря глаза и задерживая дыхание, поднял тяжелую тачку и опрокинул ее вперед в отверстие, извергавшее пламя и дым. Дверца закрылась. Рабочие, отхаркиваясь и сплевывая, отошли в сторону. Дым слепил глаза, царапал горло. Новая телега поднялась по накату с большой корзиной древесного угля. Возчиком была маленькая девочка в заплатанном холстинном сарафанчике.

    – Чего смотришь? - закричал немец Касьяну. - Надо помогать!

    Касьян схватил за край плетеную ивовую корзину и вместе с двумя рабочими опрокинул уголь в раскрывшуюся дверцу колошника.

    Старичок-немец пристально смотрел подслеповатыми глазами на Касьяна.

    – Смотри-ка, парнишка, - сказал он, - какое у домны большое брюхо. Ей надо в день десять телег руды и двадцать телег угля. А всего это пятьсот пудов. А из этого домнушка выпустит сто или сто двадцать пудов хорошего чугуна. Мне здесь очень нужно иметь такого здорового работника, как ты, помогать сыпать руду и уголь домне в брюхо. Как стемнеет сегодня, ты увидишь, как из этого чугуна мы сделаем настоящую пушку, из которой можно стрелять, и к ней сразу двести штук ядер, по восемь фунтов каждое ядро.

    – Ладно, приду посмотреть.

    – Нет, ты не будешь смотреть, ты будешь помогать. Мне здесь нужен такой медведь, который легко опрокидывает корзину с углем и рудой.

    – Никак не могу, господин немец. Я иду дальше, в Тулу.

    – Какое мне дело до твоей Тулы! Вот работник Федька, баловник, не хочет работать. Я скажу моему хозяину герр Марселису, что ты здесь останешься работать. Не разговаривай, слушай мое слово, доннэр вэттэр! ³⁸

    Рабочий, которого оттащил Касьян, кашлял и глухо сказал:

    – За что же, Христиан Иванович? Пожалейте, я совсем хворый, грудь ломит. Трудно тачку поднять. Где же мне до убитого глаза работать? ³⁹ - Он с трудом встал.

    – Мне нужно чугун делать, - сердито ответил немец. - А такой рабочий, как ты, баловник, такой мне не надо. Слушай мои слова: ступай на съезжую избу к старосте Гаврилке - я приказал дать тебе двадцать батогов, и ты завтра придешь сюда назад и больше не захочешь быть больным.

    Касьян не знал, что делать, но стоявший около него рабочий пробормотал:

    – Ты, паренек, лучше не спорь, если не хочешь тоже получить сто батогов в спину. Назвался груздем, полезай в кузов. Сунулся сюда, так слушайся Хрестьян Йваныча, пока он тебя не отпустит.

    Еще одна телега остановилась возле колошника. Касьян решил не спорить и стал перекладывать тяжелые куски руды на тачку.

    Когда стемнело, немец Христиан Иванович спустился вниз к подножию домны. Он приказал рабочим идти за ним. Касьян пошел вместе с рабочими.

    – Горновой? Где горновой? - крикнул немец.

    – Здеся, - ответил голос, и из темноты показался коренастый пожилой длиннобородый мужик в кожаном фартуке, с масляным светильником.

    Перед домной был вкопан в землю большой глубокий дубовый чан, наполненный формовочной землей для отлива пушки.

    Христиан Иванович обошел вокруг чана и осмотрел желоба и ямки, вдавленные в темной земле.

    – Что здесь такое? - спросил Касьян соседа.

    – Подожди, увидишь. Только отсюда с места не сходи.

    Горновой подвесил светильник на крюк в стене и, закрывая лицо рукавом, открыл оконце в каменной кладке домны. Оттуда вырвался горячий вихрь, но горновой просунул длинную железную ложку, зачерпнул серую массу и вылил в ведро с водой, окутавшееся клубами пара.

    Христиан Иванович подошел к ведру. Горновой вынул кусок серой массы и подал ее немцу. Тот посмотрел, сломал кусок пополам и оглядел место излома.

    – Готово на выпуск! - крикнул он.

    – На выпуск! - громко прозвучал голос горнового.

    – На выпуск готовься! - раздались голоса, и в темноте задвигались тени.

    – Бей летку! - крикнул немец.

    Горновой железным ломом начал осторожно пробивать нижнюю стенку домны. Отверстие там было замазано огнеупорной глиной, которая, затвердев, сдерживала расплавленный чугун.

    Одно место в летке начало светиться все сильнее, и светло-оранжевые блики засияли кругом на столбах, дубовых скрепах и безмолвно стоящих рабочих.

    Яркая струя жидкого тяжелого пламени поплыла из летки в желоб и оттуда в глубокий дубовый чан. Старичок-немец, нагнувшись над чаном, внимательно вглядывался, подняв одну руку.

    – Хальт! - крикнул он, махнув рукой. - Отводи!

    Рабочий загородил желоб металлической лопаткой, и светящееся тесто чугуна повернуло и поплыло в сторону по узким канавкам, где стало разливаться по мелким формам, ровными рядами выдавленным в формовочной земле.

    Рабочий сказал Касьяну:

    – В этом чане отлита теперь пушка, а в тех канавках ядра пушечные. Двести ядер отольются зараз. Видишь, векша ⁴⁰ над чаном. Завтра пушка остынет: ее цепями подымут на векшу, переложат на телегу и отвезут на другую плотину. Там вертельня о шести станках для сверления пушки и два точила для обтачивания стволов. Эх, и пушечка будет, только бы ее направить против кого след!

    – Против кого же? - спросил вполголоса Касьян.

    Но рабочий отвернулся, будто не слышал Касьяна.

    Когда поток расплавленного чугуна остановился и каленые ядра были залиты водой, старичок-немец отпустил Касьяна, приказав ему, чтобы утром с рассветом он явился работать на верхушку домны.

    Один рабочий проводил Касьяна до съезжей избы. Сторож с колотушкой ходил около запертых ворот.

    – Твои сродственники в сарае, близ сеновала. Я уже говорил им, что ты, верно, убег. От немца Христьяна один даже в домну прыгнуть захотел. Насилу его сдержали и на цепь посадили.

    Сторож отпер большим ключом, висевшим у него на поясе, дубовые ворота, впустил Касьяна и запер ворота снова.

    Касьян нашел деда и Наумку под навесом. Невдалеке стоял Гнедко, привязанный к телеге. Дарья с Аленкой спали. Наумка и дед внимательно выслушали рассказ Касьяна.

    – Нам уже сказали, что тебя немец в учебу взял, - заметил Наумка. - Только он тебя учить не станет, а силы твои высосет, и ты такой же станешь, как этот Федька, хворый.

    – Грех да беда на ком не живет, - сказал дед. - А тот дурак, кто от беды добра ждет.

    – Здесь нам какое житье, - говорил Наумка. - Меня ужо хотят послать в Дедиловские провалища руду копать. А руда там в земле, в ямах, сажен по пятнадцать и двадцать глубиной. Надо врыться вглубь, как в колодец, пока дойдешь до слоя руды, а тогда надо копать в сторону и идти дудкой за рудой. В одной яме бывает по четыре человека ровщиков за круговой порукой, чтобы кто не сбежал. А кто сбежит, других троих порют. Из одной ямы надо вытаскивать по одному возу руды в день на человека. Всего четыре воза. А в ямах всегда роют с огнем - светят лучину. За воз платят ровщикам по два алтына, а воз двадцать пять пудов. Но прежде еще надо руду очистить - в рудных комьях бывает и земля, и мусор, и камень всякий. И все это надо очищать от руды.

    Дед шептал:

    – Что ж ты, Наумко, обещал на Волгу провести?

    – Да я разве отрекаюсь? - вскричал Наумка. - То я и говорю, что стояньем крепости не возьмешь. И прежде всего пойдем в Тулу. Она близко - пятнадцать верст. К утру там будем и прямо в Кузнечную слободу махнем. Там самопальщики судьям неподневольны, живут своим кошем и своим промыслом. Пойдем в работники к старосте Еремею Баташову или другим самопальщикам - Мосолову, Орехову или Антуфьеву, - все они как бояре живут, никто их не тронет, и нас они защитят.

    – Как же нам отсюда выбраться?

    – Эх, дед, стар, видно, ты стал. Я из каменного острога уходил, а из этой съезжей избы не я один уйду, а и с Гнедком и с телегой - сена воз наберу и тебя сверху посажу.

    Обсуждения были недолги. Пока дед и Дарья запрягали коня и накладывали сено, Касьян и Наумка подрыли лаз под ворота и оба вылезли. Касьян ждал, а Наумка бесшумно пошел вдоль забора. Сторож с колотушкой был далеко. Глухо доносилась дробь ударов палкой о чугунную доску.

    На селе было тихо. У околицы лаяли собаки. Две домны выбрасывали огненные языки, и дым, освещаемый снизу, красными завитками клубился к небу.

    Сторож замолк, потом снова заколотил в колотушку и медленно приближался к съезжей избе. "Где ж Наумка?" - тревожился Касьян.

    Сторож в нагольном тулупе беспечно подходил к воротам. Касьян притаился и, когда сторож поравнялся с ним, набросился на него, схватив за шею.

    – Что ты, сдурел? - зашептал, задыхаясь, знакомый голос. - Это ж я, Наумка. Сторож лежит в канаве с завязанным ртом. Я ему и руки связал, и пригрозил, что его прикончу, если только он до утра голос подаст. До рассвета он и не чихнет.

    Наумка сунул Касьяну в руку ключ от замка.

    – Скорей отпирай ворота, да потише, не брякни. Теперь, после работы, все без чутья спят. Смело выезжайте и прямо направляйтесь в Тулу большой дорогой. Я за вами закрою ворота и еще похожу, постучу в доску, пока вы не отъедете подальше; потом я вас догоню. А ежели меня схватят, так сами разыщите в Туле Баташова Еремея или Антуфьева. У них всегда работников много, там и укроетесь.

    Большой воз с сеном медленно двигался через село. Темная высокая фигура шагала навстречу - широкополая шляпа, развевающийся плащ и трость в руке.

    – Откуда приходил, из Венев?

    – Веневские, батюшка, веневские, - отвечала старуха Дарья, подхлестывая коня. - В Тулу сено везем.

    – Счастливы дорог!

    – Спасибо, батюшка-немец!

    Вдали выстукивала дробь колотушки, потом смолкла.

    – Пьяница-сторож, свинья, опять засипал, - проворчала тень. - Надо его посмотреть.