Ян Василий - Молотобойцы.

    В пути они который раз толковали, куда мог деваться Наумка Кобель, "букой" припечатанный. С той ночи, как он остался на заводе колотить в доску, Наумка не догнал их, как обещал. Где же ему было теперь отыскать своих новых друзей, если он днем боится людям показаться.

    Едва ли и сегодня они встретят его на Посадской площади. Отметина на щеке может привлечь взгляд земского ярыжки или других целовальников. Станет ли Наумка себя подводить опять под наручни, колодки и кнут?

    День был базарный, и по всем улицам тянулись к Посадской площади пешеходы и крестьянские возы. Морозный утренник затянул серебристыми льдинками все лужи. Посадские люди шли, накинув на плечи желтые шубы с длинными до земли рукавами; они говорили о ценах на хлеб, об ожидаемом приезде в Тулу молодого царя Петра, о новых наборах ратных людей для свейской войны. Чем ближе к базару, тем гуще становилась толпа.

    Под воротами окружной стены стояли сторожа и опрашивали идущих. Тут же распоряжался земский ярыжка с нашитыми на груди большими буквами "З. Я".

    Крестьяне запрудили дорогу, выплачивая сторожам "мытную пошлину" по семь денег с воза, получали ярлыки и въезжали в широкие каменные ворота.

    Когда Тимофей хотел пройти с толпой в ворота, он заметил, что все двигавшиеся держали в руке над головой ярлыки. Сторожа бегло их осматривали и движением указательного пальца разрешали проходить дальше.

    Дед шел, недоумевая, что с ним будет. Ярыжка взглянул на него, быстро подошел и ухватил старика за грудь.

    – Ты почто не бритобрадец?

    – А на что мне бороду трепать?

    – А, ты против царского указу! Давай две деньги.

    – А почто?

    – Зачем бороду бережешь? Царский знак есть?

    – Не ведаю, какой такой царский знак.

    Напиравшие сзади прохожие подняли крик:

    – Чего народ запруживаешь? Гони плату за бороду или ходи обобренный! ⁵⁰

    – Эй, целовальник, получай со старика две деньги! - крикнул ярыжка.

    – Две деньги платить мне на один раз или на вся дни?

    – Вестимо, на один раз. А похотишь ходить с бородой и с усами - откупись на весь год. Ты кто? Какой деловец?

    – Я коваль, - отвечал дед. - Работаю у кузнеца Антуфьева.

    – У Никиты Демидыча? Тогда сойдешь за уездного крестьянина. С тебя я должен иметь две деньги. Не хотишь платить - садись к брадобреям или вертай назад, откудова пришел.

    – Сюда, дед, вминт обреем! - кричали брадобреи, стоящие с большими бритвами в ряд около скамеечек, на которых сидели, завернутые полотенцами, посадские люди.

    Дед отмахнулся, покряхтел и достал из-за голенища кожаный кошель, вытащил оттуда две деньги и отдал ярыжке.

    – Виданное ли дело, за бороду платить! Да верно ли это, братцы? - обратился дед к ближайшим прохожим.

    – Ты из лесу, что ли пришел? Есть купцы, что за годовой знак и по тридцать и по шестьдесят рублев платят.

    Толпа двинулась дальше в ворота, и с ней поплыл Тимофей с бабкой и Аленкой, которые испуганно посматривали по сторонам, опасаясь, не спросят ли и с них какой-либо пошлины.

    Большая Посадская площадь была полна шумным народом, говором, криком. Рядами стояли возы крестьян и продавцов, приехавших из округи со всякими товарами: глиняной посудой, щепным товаром, деревянными мисками и ложками; тут же виднелись свиные туши, куры, связанные за ноги попарно, мешки зерна и муки, изделия домашних кустарей, свежая и соленая рыба.

    Вокруг базара тянулся Гостиный двор, или ряды лавок, перед которыми в лубяных коробах лежали московские и местные товары - холсты, нитки, румяна, белила, бусы и прочие заманчивые для покупателей вещи, а на поперечных шестах были подвешены сапоги, шапки, кушаки. Все ряды разделялись по видам товара. Отдельный ряд мучной, охотный с разной дичью, московский с товарами московских рукодельцев. Особенно нарядны были ряды шапочные, где висели расшитые цветными нитками, шелками и золотом тафьи и разукрашенные бисером, жемчугами и самоцветными камнями боярские шапки. Так же наряден был шубный ряд, где были выставлены цветные и пестрые расшитые шубы, охабни, однорядки и прочие яркие одежды, сшитые для боярских и зажиточных посадских людей. Купцы расхваливали свои товары, зазывали покупателей, хватали их за полы, уговаривая купить по небывало дешевой цене.

    Походячие торговцы с лотками на руках также "шумели в голос", то есть кричали, божились, крестились на иконы, подвешенные над лавками.

    Аленка, шедшая сзади, зазевалась на нарядные вещи, выставленные кругом. Ей очень хотелось моченого яблока или подрумяненного калача, - торговки выкрикивали нараспев: "Сахарные калачи с пару из печи", - но она не решалась попросить сурового деда, который протискивался вперед, разыскивая ножовый ряд, где находилась лавка кузнечного мастера Антуфьева. Толпа сгрудилась, оттерла Аленку, она услышала крики и сердитый голос деда:

    – Чего пристал, окаянный, чего тебе надо?

    – Иди за мной. Хватайте его! Это бегун, сбежал от свово господина. Тащите его в губную избу ⁵¹.

    Аленка протискалась вперед и увидела, что деда Тимофея держит за одну руку кат Силантий из Веселых Пеньков, а за другую воеводский бирюч ⁵² с палкой, на конце которой блестел медный двуглавый орел.

    Дед упирался, бранился, а те вцепились, не выпуская, и тащили куда-то в сторону. Любопытные сбегались со всех сторон.

    Громкий крик пронесся над площадью и взбудоражил толпу.

    – Бешеный бык с цепи сорвался! Спасайтесь, православные!

    Толпа шарахнулась в сторону, смяла и бирюча, и деда, и Силантия. Мимо бежали торговцы, посадские, бабы, мужик с медведем...

    Аленка кувыркнулась от чьего-то толчка, но вскочила и заметалась, разыскивая деда. Какой-то мужик-углежог, весь черный от сажи, сквозь которую выступали только красные веки и губы, пробивался, расталкивая встречных. Увидев Аленку, он схватил ее за руку.

    – Беги за мной! Аль Наумку не узнала? Это ведь я быка выпустил, чтобы гомон поднять.

    На середину опустевшей площади вылетел черный бык. Он тряс головой, рыл копытом землю. Крики и визги усилились, и толпа помчалась дальше. Из мясного ряда, засучивая рукава, бежали мясники в передниках с топорами и веревками, стараясь окружить быка. Наум пробежал с Аленкой в переулок, где они нагнали деда. Он, не оглядываясь, шел, мотая бородой, и бормотал:

    – Из Каширы ушел, из Яма ушел, от немца ушел и из Тулы уйду!

    – Совсем мучной колобок, - подхватил Наумка, - только как бы тебя лиса не съела? Антуфьев - мужик длинный, под собой землю на аршин видит, а своих рабочих в бараний рог гнет. Здесь на базаре я все про него выведал. Зачем здесь застрял? Двинемся на Волгу.

    Наумка прошел до конца Кузнецкой слободы. Тимофей указал избу, где они были на постое.

    – Я понаведаюсь еще к вам. Скажу последнее слово: уходите без мотчания на сибирские просторы. Антуфьев вас перехитрит. Чую, здесь мертвечиной припахивает и могила вам изготовлена. Встретимся либо здесь, в Туле, либо за Уралом. Есть там железная гора Благодать, там и нам, бродяжникам, благодать. Сибирь и накормит и напоит... - И Наумка исчез за углом переулка.

    Дома Тимофейку ждал караульщик Антуфьева и передал приказ хозяина сейчас же идти на кузню и там ждать.

    – Ох, не к добру мы в Тулу забрались, - вздыхала Дарья. - Надо было к Волге подаваться.

    Антуфьев встретил Тимофейку с костылем в руке. Он сидел на чурке возле потушенного горна. В этот день кузня не работала, был праздник.

    Возле хозяина стояли один из кузнецов и караульщик.

    – Я тебя кликнул для твоей же пользы, - с расстановкой протянул Антуфьев, смотря на Тимофейку холодными, непроницаемыми глазами. - Сейчас по городу сыск идет, прохожих ловят, доискиваются, нет ли беглых. Тебе приказываю здесь в кузне пожить и никуда отсель не выходить. Ко мне соваться сыщикам запрет. Я царский заказ готовлю. А коль выйдешь за ворота, тебя сыщики задержат. Ты в караулке с этим молодцом спать будешь, а твоя баба пускай щи из дому приносит.

    Дед посматривал на хозяина, прикидывал: "Чего надумал длинный мужик?"

    – Все же домой мне сходить придется - тулуп и лопоть какую принести.

    – Ты мне дерзновенную неустрашимость не показывай, за тулупом караульщик сходит. Для верности, Микитка, надень-ка ему цепь, не ровен час - сдуреет старик, выйдет на улицу, тут ему петля, а мне без дорогого работника убыток.

    Тимофейка угрюмо смотрел на хозяина, на дверь: "Бежать, пока можно, да ноги старые, не унесут. Нелегкая сила занесла меня в Тулу".

    Караульщик с кузнецом надели на шею Тимофейки раздвижное железное кольцо с замком. Кузнец защелкнул замок и ключ передал Антуфьеву. От кольца шла длинная цепь к чугунной двухпудовой гире, стоявшей на полу. Антуфьев встал и, уходя, уже не обращая внимания на старика, сказал караульщику:

    – Смотри в оба. Головой ответишь, если что. А ты, старик, кончай пистолю.

    С того дня Тимофей безвыходно оставался в кузне. Он с трудом переносил тяжелую гирю и водил налитыми кровью глазами, но весь ушел в работу.

    Когда дед оставался наедине с Касьяном, что в кузне бывало редко, так как кузнецы работали беспрерывно, он отрывисто и сердито наказывал ему не ждать его, не жалеть, а отправляться в сибирское воеводство, к горе Благодати...

    – Чую, сгноит меня здесь Демидыч. Видел, какие у него лапы цепкие? Что попало, уже не выпустит. Уходи, пока и тебя на цепь не посадил.

    Касьян решительно отказывался:

    – Холод настает. Где проживешь в дороге, когда снега завалят землю по пазуху? Пока здесь перебьемся. Весной легче уйти - весной и птица летит, и мы уйдем за нею.

    Дед возился с пистолетом, внимательно разбирал его до последнего винтика, рассматривал, чистил, закаливал пружинки, отделывал рукоятку. Однажды, когда они были в кузне одни, он передал Касьяну вычищенный пистолет и сказал:

    – Возьми-ка его себе, Касьянушка. Может пригодиться в дороге. Зверь иль недобрый человек - убережешься.

    Касьян взял пистолет, не понимая:

    – А как же хозяин?

    – Хозяйский пистолет у меня вон где. - И дед вытащил из-за пазухи голубую тряпицу, развернул, - в ней лежал второй пистолет.

    Касьян взял оба пистолета, сравнил их: они были двойни, ничем не отличались один от другого.

    – А ты сам сможешь распознать, которая твоя пистоля, а которая немецкая?

    Возле Тимофея вырос хозяин Антуфьев. Бесшумно подошел он в мягких валенках и протягивал к пистолетам костлявые руки.

    – Различие есть во какое, - не смущаясь, сказал дед. - Видишь, здесь на стволе насечка, надпись немецкая - верно, "имярек" мастера. А на моей пистоле - "Тула. Демидов".

    – Ладно, - сказал Антуфьев. - Ну и упрям же ты, Тимофейка, что протопоп Аввакум. Смотри, как бы и тебе на костре живьем не сгореть, как Аввакуму. А то бы ничего, добрый старик был, если бы хозяину покорялся. - И Антуфьев бесшумно удалился.

    – И сгорю лучше, а тебе, Кощею, не покорюсь.

    Касьян был принят на работу молотобойцем, но к нему не были применены такие строгости, как к деду Тимофейке. Антуфьев по-своему оберегал самых ценных мастеров и деда, как "дорогого" самопальщика, держал на цепи, как держал бы татарского выводного коня, боясь, чтобы его не скрали. Касьян присматривался ко всему в кузнице и постепенно стал различать всех работающих.

    В кузнице работало много рабочих. Они разделялись на ствольников, изготовлявших стволы ружейные, замочников - они занимались только затворами. Замочники прикрепляли стволы, а приклады получались от столяров.

    Были еще мастера ложевые, приборные, литейщики белого оружия.

    Все самопальщики разделялись еще по их зависимости от хозяина. Одни были вольные, жили самостоятельно, приходили в кузню на работу не ежедневно и получали урок. Были еще свейские - полоненники ⁵³, самые опытные рабочие, делавшие лучшее оружие.

    Сдельщики со стороны, или вольные охочие деловцы, торговались, спорили, держались более независимо, и на них с завистью смотрели кузнецы закабаленные.

    Большая часть рабочих Антуфьева были его кабальные, которых он доставал различными путями. У него были свои приказчики; они с сидельцами дежурили в его лавке на Посадской площади, их он посылал в Москву - отвозить приготовленное оружие и привозить московские товары. Приказчики ездили на мельницу за мукой и к разным помещикам в округе, у которых скупали способных к кузнецкому рукомеслу рабочих.

    Рабочие приходили полуголые, в домотканых пестрядинных рубахах и портах, в лаптях, в рваных шабурах. Некоторые тащили с собой лубяной короб или мешок. Их сгоняли во двор с высоким островерхим тыном, через который не перелезешь. Здесь они сидели вдоль стены, перешептывались, недоверчиво косились на всех, искали случая убежать.

    Антуфьев, молчаливый и суровый, постукивая костылем, обходил вместе с приказчиками привезенный народ. Он останавливался перед каждым рабочим.

    Рабочего подымали, поворачивали кругом, осматривали зубы, уши, не порчены ли пальцы на руках. Приказчик рассыпался горошком, расхваливая каждого купленного и находя особые достоинства:

    – Рука размашистая, работает, что конь, зубы верно что повываливались - потому задира: как выпьет, драться любит. Зато сметливый, и еще отец его промысел имел по кузнецкому делу.

    Всех приведенных отправляли прежде всего в мыльню близ плотин - отмывать доморощенную грязь.

    – Мне чужих вшей не надо, - говорил хозяин, - своих не оберешься.

    После мытья каждому новому рабочему выдавались порты, холщовая рубаха, лапти и подвертки, и они отправлялись в сарай, в котором жили под надзором караульщика.

    Все, что делал и приказывал Антуфьев, было деловито, практично и прежде всего ему прибыльно. И за новую "лопоть", что давалась после бани, и за муку и соль для рабочих, и за все прочее, что они получали из лавки, - на все писался столбик цифр возле имени рабочего, и особый дьячок сопоставлял забранные товары с заработком каждого. Все оказывались в неоплатном долгу, и если получали какие деньги на руки, то только в счет того, что "потом отработает".

    Покупные рабочие имели свой урок на каждый день, и что делали сверх урока - за все им приплачивалось: так как им приходилось работать с пяти часов утра и до темноты и отрабатывать товары, забранные из лавки Антуфьева, они из кожи лезли, чтобы выбраться из кабалы хозяина, но все больше погружались в новые долги.

    Антуфьев никогда не говорил о своих планах, никто не мог вперед догадаться, что новое надумал этот молчаливый, невозмутимый хозяин. Куда-то уезжали приказчики, внезапно появлялись возы с чугунными крицами или березовыми и дубовыми болванками для пищальных прикладов, прибывали новые партии рабочих и размещались вповалку в полуразвалившихся сараях.

    Антуфьев давал отрывистый приказ:

    – Вот что, братец. Его пресветлому царскому величеству требуется двести бердышей-протазанов. Сделать их к сроку.

    И он назначал день.

    – А кто не сделает - против царского указа пойдет. Сам виноват, отведает батожья.

    Так изо дня в день, с раннего утра до вечерних сумерек и с вечера до восхода солнца, в две-три смены, перестукивали кувалды, тяжелые молоты жулькали ⁵⁴ и плющили железные доски и отбивали веселую дробь ручники мастеров. Для Касьяна и деда Тимофея время летело незаметно, как у коней, впряженных в тяжелый воз и шагающих бесконечным шляхом, без конца и без начала.