Ян Василий - Молотобойцы.

    Подчинены были тульские кузнецы непосредственно московской Оружейной палате и были обязаны ежегодно ей доставлять две тысячи пищалей по цене двадцать два алтына и две деньги за пищаль. А то, что кузнецы вырабатывали сверх этого, они могли продавать за положенные цены той же Оружейной палате, а на сторону продавать было строго запрещено.

    К концу XVII века царь Петр дозволил тульским самопальщикам Ивану Баташову и Никите Демидову Антуфьеву устроить собственные два завода с водяной силой, что они и сделали, перегородив плотинами реку Тулицу и образовав на ней две запруды. Эти заводы были устроены по образцу завода, основанного шестьдесят лет назад на реке Глядяшке голландцем Винниусом, а для добывания руды и выжигания угля им предоставлены были земли в Малиновой засеке, издавна славившейся изобилием железных руд.

    Только в 1705 году в Туле был выстроен казенный "Оружейный двор" с пятьюдесятью горнами, а через десять лет этот двор был преобразован в настоящий оружейный завод с плотиной в тридцать четыре сажени длиной, перегородившей Упу. С этого времени и поныне существует "Тульский оружейный завод".

    Вечером по избитой колеями и ямами улице Кузнецкой слободы, мимо деревянных строений шли Касьян и Тимофей. Небольшие квадратные отверстия, пробитые в бревенчатых стенах, светились желтыми и красными огнями от пылающих внутри горнов.

    Оба путника посматривали по сторонам и выбирали, в какую кузницу им зайти.

    – Чего разбирать, пойдем в эту! - сказал дед и заковылял к одной раскрытой двери, откуда косые лучи падали на грязную топкую дорогу.

    Внутри кузницы разом пылали четыре горна, и десятка два кузнецов и молотобойцев в кожаных передниках, рваных рубахах, с засученными рукавами были заняты напряженной работой. Одни возились около горна, где мехи шипели, равномерно сжимались и раздувались, отчего красные искры беспрерывными роями взлетали над раскаленными угольями. Некоторые кузнецы стояли около десяти наковален и наносили кувалдами четкие удары по узким полосам раскаленного железа.

    – Стволы для пищалей куют, - заметил дед.

    Никто из работавших не обратил внимания на вошедших.

    Касьян, привыкший к маленькой деревенской кузне деда, смотрел с любопытством на работу в этом большом закоптелом сарае, где одновременно работало столько мастеров.

    Тимофей, опершись на посошок, прищуря свои воспаленные обветренные глаза, неодобрительно покачивал головой.

    Касьян, взглянув на него, подумал, что дед чем-то недоволен.

    – Разорвет, - сказал Тимофей и повел седыми нависшими бровями.

    – Чего разорвет? - спросил Касьян.

    Дед мотнул головой в сторону ближайшей наковальни. Возле нее стояли трое: кузнец с худым обтянутым лицом держал клещами узкую полосу длиною около четырех четвертей, самый конец которой был раскален. Кузнец ударил ручником, и за ним два молотобойца, молодые сильные парни, поочередно били небольшими балдами половинного размера. Касьян заметил, что и наковальня и все молоты были иного вида, чем те, которыми он привык работать в дедовской кузнице. Поперек наковальни шли параллельные желоба.

    Быстрыми ударами полоса, положенная на желоб наковальни, сгибалась и заворачивалась, обращаясь в трубку.

    "Верно, из этой трубки выйдет ствол ружья", - соображал Касьян.

    Со стороны к ним подошел высокий человек-бородач в красной рубахе навыпуск до колен, с нагольным полушубком на широких прямых плечах. Черная жесткая борода обрамляла сухое желтое лицо, точно измученное постом или болезнью. Впавшие глаза как бы оценивали: "На что ты годишься? Стоит ли говорить с тобой?" Жилистая широкая рука сжимала костыль с железным наконечником.

    "Не хозяин ли кузницы?" - смекнул Касьян.

    Бородач смерил взглядом Тимофея, скользнул прищуренными глазами по Касьяну, по старому шабуру и локтям деда.

    – Поздно учиться, - процедил он с презрительной холодностью, отвернувшись, - а парнишку, пожалуй, могу взять мехи раздувать.

    – Кому поздно учиться - тебе али мне? - ответил Тимофейка. - Руки у тебя больно белые, видно, давно ручник держал, пора снова подучиться.

    Хозяин медленно повернулся, уставился на деда и снял шапку с красным бархатным верхом, отороченную лисой. Огни горнов заблестели на его лысом черепе.

    – Не ты ли меня чему научить хочешь? Подков мне ковать не надо. Мне надо пищальные стволы наваривать да замки к ним делать, чтобы кремень хорошо бил. А ты пищали когда видал?

    – Если ты так будешь наваривать стволы, как здесь, на этой наковальне, то твое ружье разорвет. Края железины надо не накладывать внахлестку, а прикладывать впритык.

    – Прикладывать впритык? - переспросил хозяин. - А почему именно впритык?

    – А потому, что ежели ты будешь накладывать железо на железо внахлестку, а потом бить балдою, то внутри будут расщелины, пленки и зазубрины. Начнут они отрываться и крошиться, и пуля ровно не полетит. А если приложить...

    – Тут-то тебе вернее разорвет, - сказал холодно хозяин, но в его глазах засветилось любопытство.

    – Никогда не разорвет. Если приложить края трубки впритык, железо край в край сварится, и стенка будет ровная.

    – А ну-ка, ребята, - крикнул бородач густым голосом, покрывшим шум кузницы, - этот старик хочет нас учить, как стволы наваривать! Его леший в засеке учил.

    Кузнецы рассмеялись.

    – Этот леший дед с махмары ⁴⁵ думает учить нас, Никита Демидович, - сказал ближайший кузнец. - Пусть еще у наковальни постоит да годков десять балдой отстукает, тогда чему-нибудь научится.

    Дед повернулся, махнул недовольно рукой и сделал шаг, чтобы уйти, но бородач схватил его за шабур.

    – Нет, братец, ты уж останься и покажи-ка нам, как ты завариваешь стволы. Может, мы и впрямь людишки несмышленые. Попробуй ковать ствол. Только чтобы ты же потом из этой пищали палил. И если после третьего раза ствол не разорвет, то тебе я за работу заплачу три алтына. А если разорвет, то не пеняй, если твою рожу своротит. Только скажи напередки свое имя и отчество, чтобы нам знать, не тужить, по ком панихиду служить.

    – Ладно, - сказал дед, и в его глазах вспыхнули злобные огоньки. - Касьян, бери кувалду, дайте-ка мне ручничок.

    Касьян неловко взялся за кувалду. Она была непривычна и не по руке.

    Дед скинул шабур и среди ручников выбрал себе один с узким концом.

    – Где железо? - спросил Тимофей.

    – Сам отрежь, - сказал, усмехаясь, хозяин. - Дайте-ка ему цельную полосу. Посмотрим, сумеешь ли ты откусить ровно двенадцать фунтов - фунт в фунт.

    Молодой рабочий поднес Тимофею кусок полосового железа, четырехгранного, пальца в три шириной.

    Дед засопел, оглянулся кругом, встретился с насмешливыми взглядами стоявших гурьбой, выпачканных сажей ковалей. Он швырнул ручник о землю, схватил полосу, взвесил на руках.

    – Теперь, хозяин, дай мне ставилу у двенадесять хвунтов.

    – Дать ему ставилу, - приказал хозяин.

    Кузнецы загудели, перебрасываясь замечаниями. Один принес две гири клейменые - одна в десять, другая в два фунта.

    Тимофей повернул их в руках, осторожно поставил на наковальню.

    – Касьянушка, принеси-ка сюда вот тот жбан и ведерком зачерпни воды, - сказал он, указывая в угол, где стоял большой деревянный чан с водой, обычно нужной при закалке.

    Касьян принес высокий глиняный кувшин и деревянное ведерко с водой.

    Тимофей вынул из-за пазухи кожаный кошель, достал вощеную дратву и мелок. Дратву привязал он к большой гире и вдел на нить еще маленькую гирю. Обе гири он опустил в жбан, держа нить в руках.

    – Ну-ка, Касьянушка, лей в жбан водицу, да не торопко.

    Касьян, еще не понимая, к чему дело клонится, стал лить в жбан.

    Вода приблизилась к краям.

    – Хватит! - сказал Тимофей, когда вода сровнялась с краями жбана.

    Дед осторожно вытащил гири, стряхнул капли в жбан, - уровень воды без гирь опустился.

    Тимофей отбросил гири, взял снова полосу железа и стал осторожно опускать ее конец в жбан. Когда конец железа стал погружаться в воду, уровень воды одновременно начал подниматься и наконец опять сровнялся с краями, и в это мгновение старик перестал погружать железо.

    – Дай-ка, Касьянушка, мелок.

    Дед поднял полосу и обвел железо мелком по той черте, до какой оно было замочено водой.

    Тогда Тимофей положил полосу на наковальню, наставил зубило на черту, обведенную мелом, и Касьян несколькими ударами кувалды отрубил кусок.

    Кузнецы схватили отрубленную часть и взвесили на весах, - тяжесть ее была равна двенадцати фунтам.

    – Кто же тебя научил так железо взвешивать? - спросил хозяин.

    – Аглицкий литейный мастер Джонс на заводе Винниуса ⁴⁶, - сказал Тимофей и, схватив обрубленное железо клещами, положил его в горн, засыпал углями и приказал рабочему раздувать мехи.

    Когда железо раскалилось до вишневого цвета, Тимофей перенес его на большую наковальню, над которой подымался конец бревна с железным двадцатипудовым набалдашником.

    Рабочие пустили колесо, и молот гулко упал на наковальню.

    Силой водяного колеса конец бревна с железным набалдашником равномерно обрушивался вниз, постепенно выпрямляя и утончая полосу на гладкой поверхности наковальни, пока будущее дуло ружья не стало нужной трехлинейной толщины. Тимофей прикидывал глазом, выжидал и наконец вынул полосу из-под молота и снова перенес ее в горн, заложив конец в самое гнездо. Засипели мехи, завертелись вихрем искры над гнездом, и полоса стала раскаляться. Когда конец ее засверкал белым светом, прыская, как снежинками, веселыми звездочками, Тимофей подхватил ее клещами и уложил на небольшую пищальную наковальню.

    На этой наковальне было десять желобков - первый самый широкий, следующие постепенно суживались. Тимофей выровнял светившуюся полосу вдоль самого широкого желоба, сверху полосы протянул ровный железный костыль. Вслед за ручником старика Касьян начал ударять кувалдой по костылю, вдавливая полосу в желоб, отчего она начала сворачиваться.

    Десять раз перекладывал Тимофей трубку из более широкого желоба в следующий, поуже, и полоса постепенно свернулась в ровную трубку, края которой сдвинулись.

    Тогда произошла последняя заварка. В середину раскаленной трубки дед вдвинул до половины ее прямой прут, и Касьян ударами кувалды сровнял края трубки. От беспрерывных ударов трубка растянулась и стала тоньше.

    Хозяин сидел рядом на дубовой чурке и, прищурившись, оценивал работу старика.

    – Где ж ты, отец, научился такому пищальному делу? - спросил он, когда Тимофей набил на казенной части восемь граней, слегка растянул и выровнял конец ствола, и, наконец, положив ручник на сторону, зашабашил.

    – Был мальцом - добрые люди учили, а бородой оброс - других научу.

    – Ведь не иначе, - продолжал хозяин, - что ты на заводе работал у Винниуса на Глядяшке, или у Акемы, или в Москве в Пушкарском приказе. Я тебя, пожалуй, возьму к себе на работу. Можешь сходить в мою лавку на Посадской площади, в Гостином дворе, там себе выберешь на рубль, что приглянется. Приказчик на тебя запишет, потом в кузнице отработаешь. Мой урок тебе будет - заваривать в день три ствола. Заваришь больше - тебе пойдет приплата. Еще я дам тебе второго молотобойца. О жалованье завтра поговорим. Приходи наутро ко мне в избу. Теперь воевода строгий, беглых взыскивает, и надо тебе выправить охранный ярлык, а то ярыжка схватит, и тебя посадят в башню.

    – Это ты наболонь ⁴⁷ говоришь. За что меня сажать? От работы я не бегаю, а сам ее ищу. Если ты не холява, до чужого не жадный, буду у тебя работать.

    Хозяин сказал:

    – Ладно. Ты, я вижу, хоть стар, да петух.

    Тимофейка и Касьян вышли из кузни и направились по темной улице к той избе на окраине слободы, куда один посадский мастеровой принял их на постой.

    Утром Тимофей направился искать избу Никиты Антуфьева и приказал Аленке идти с ним. Бабка повязала ее новым платком, одела в шабур, затянула поясом и с напутственными советами послала за дедом.

    Избу Антуфьева знали все. Она была построена под стать любому гостю или боярину. Сложенная из крупных бревен в два яруса, с глухим низом и маленькими слюдяными окошками в верхнем ярусе, изба, видно, принадлежала владельцу хозяйственному, с тугой мошной. Высокий частокол оберегал ее от лихих татей, за ним виднелись крыши амбаров, клетей и надпогребниц. Тимофей постучал в запертую калитку.

    Высокий бородатый дворник с метлой загородил вход, замахал рукой:

    – Куда лезешь, сивая борода? У нас сейчас высокие гости: сидит посыльщик ⁴⁸ от самого царя.

    Узнав, что хозяин приказал прийти, дворник почесал затылок и сказал:

    – Пожалуй, впущу во двор. Обожди, да не отходи в стороны, - псы цепные у нас злобные, разорвут в клочья.

    Тимофей с внучкой вошли во двор и остановились около резного крыльца. Четыре громадных пегих волкодава подняли яростный лай и рвались с цепей.

    Около крыльца стояли два верховых коня, их держал под уздцы молодой стрелец в долгополом малиновом кафтане с кривой саблей, подвешенной у пояса.

    Дворник поднялся на ступеньки и скрылся внутри избы. Ждать пришлось недолго. Вскоре на крыльцо вышел молодой черноглазый посыльщик царский в зеленом кафтане до колен, заморского покроя, в необычной иноземной шапке и высоких желтых сапогах со шпорами.

    Хозяин Антуфьев шел за ним и низко без конца кланялся.

    – Спасибо тебе, Никита Демидович, на хлеб-соли. А этот старик тоже из твоих самопальщиков? - заинтересовался гость Тимофеем.

    – Тоже из моих мастеров. Большой затейник. Хочет пищали по-новому заваривать. Пообещался, что ружья лопаться не будут.

    – Таких-то мастеров нам теперь и нужно.

    Стрелец подвел коня, и хозяин, спустившись, придерживал стремя.

    – А ты сумеешь починить заморский пистолет? - спросил царский посыльщик. - Справятся ли с таким делом наши тульские мастера?

    – Дай-ка сперва взгляну, какая пистоля, а тогда и скажу, - невозмутимо ответил Тимофей.

    Посыльщик вытащил из передней седельной кобуры большой кремневый пистолет и протянул его Тимофейке.

    – Видишь, замок не бьет. Эту пистолю с убитого шведа сняли.

    Тимофей осмотрел пистолет, взвел кремневый курок.

    – Пружина сломана, запал заржавел, рукоятка расшаталась, - бормотал Тимофей. - Оставь ее хозяину, мы ужо постараемся, будет как новенькая.

    – Будьте уж покойны, - отвечал Антуфьев. - Мои молодцы будут работать и денно и нощно. Сам я с плетью буду ходить и запорю мастеровых, но уж обещанное исполню.

    Антуфьев вместе с дворником отворил ворота и с низкими поклонами проводил знатного гостя.

    Вся угодливая предупредительность Антуфьева перед царским посланником исчезла. Опять это был суровый хозяин, владелец кузнечного заведения, сжавший в своем костлявом кулаке всех своих служащих.

    – Ты, старик, насчет работы пришел? - сказал он, повернувшись боком. - Я могу еще наймовать людей - по царскому приказу надо еще белого оружия наковать. Только, брат, человека неведомого, без отпуска брать для меня опасно. Значит, с тебя нужно кабальную получить. Сам знаешь, железо теперь в какой цене. Неравно пропадет - с кого взыщешь? С тебя, голого, что возьмешь? Потому и говорю, что для верности ты мне сейчас бумагу подпишешь и "целование господне ей-же-ей" ⁴⁹ дашь. Кондрат, кликни-ка Афанасьича.

    – Я здесь, Никита Демидыч!

    Пожилой человек в потертом кафтане с предупредительной улыбкой мелкими шажками спешил на зов хозяина. На поясе у него болтались медная резная чернильница и пук очиненных гусиных перьев.

    – Напиши-ка старику.

    – Уже готова, Никита Демидович, только "имярек" надо вставить.

    Антуфьев стоял, выжидая, а писец положил бумагу на перила крыльца и, ткнув в нее пальцем, сказал:

    – Пиши здесь.

    – Аленка, ты у дьячка Феопомпия училась, прочти-ка мне бумажку, - ответил Тимофей. - Без оглядки я тоже ничего писать не стану.

    – Но ты порядился идти в рабочие к Никите Демидычу, так и пиши обязательство, - объяснял вкрадчиво писарь.

    Аленка водила тонким пальчиком по бумаге.

    – Деда, я хорошо часослов читаю, а здесь как-то мудрено написано. Вот это я уразумела: "Быть по сей записи и впредь за хозяином своим во рабочих крепку, жить, где мой господин Никита Демидыч укажет, с того участку никуда не сойти, жить на заводе вечно и никуды не сбежать..."

    Тимофей замотал головой и снял шапку.

    – Спасибо, Никита Демидыч, на добром приеме, только нынче дураки повыпахались, и на себя петлю одевать я не стану.

    – Постой, говори не борзяся, - отвечал спокойно Антуфьев. - Разве я тебя неволю? Работай у меня и без записи, только тебе же хуже. У меня рука широкая, сердце отходчивое, а бог меня не оставил своей милостью: и завод мой растет, и изба брусяная полная чаша, а там еще пристрою. Все этой рукой сам наладил. - И Антуфьев протянул ладонь с длинными сухими пальцами. - В первую очередь мне заморский пистолет почини. Коли сможешь, я тебя не оставлю. В моей лавке можешь взять на рубль всякого товару: муки, крупы, масла постного. У меня и кони гладкие, хочу, чтобы деловцы были сытые.

    Через несколько дней дед пошел на Посадскую площадь искать лавку Антуфьева. С ним увязались бабка Дарья и Аленка.

    – Не твое кузнецкое дело муку или крупу получать, - ворчала Дарья. - У тебя нюх подгорелый. Тебе отсыплют муку, мышами подъеденную или с куколем. Сам же есть не станешь.