Капитан Анрийон молча поклонился и вновь уселся на ободранный бамбуковый стул. Доблестный моряк так удачно вписался в их семейный кружок, что мадам Обертен, быстро глотая горячий суп, без стеснения продолжала деловую беседу. Между тем в голове ее несчастного супруга вертелась кровожадная мысль: как было бы хорошо, если бы она обожгла однажды язык! Совсем еще молодая, не старше двадцати семи, очень красивая, с золотыми, ниспадающими на детский лоб волосами, с маленьким коралловым ротиком, с огромными голубыми глазами и темными ресницами, с ямочками на румяных щеках, мадам Обертен была бы очаровательна, если бы не слишком решительный взгляд, суховатый голос и резкие жесты. Она чем-то напоминала американскую ученую даму, не хватало только педантизмаnote 31, свойственного обычно женщинам Нового Света. Продолжая болтать без умолку, "малютка" успевала еще схватить что-нибудь с тарелки, решить сложные домашние проблемы, услужить гостю и довести до бешенства собственного мужа. – Но, дорогая, – перебил он ее наконец, – это вовсе не интересно Полю… Поговорим о чем-нибудь другом, умоляю тебя! – Как же так, – негодовала она, – что может быть важнее для серьезного человека, чем деловая беседа? Разве капитан дальнего плавания – это не тот же торговец? Моряк торгового флота! Может ли быть у мужчины звание достойнее? Коммерция для меня – все равно, что поэзия, – добавила она тоном Корнелии, говорящей о своих детях: "Вот мои сокровища!" – Еще одно словечко, только одно, относительно кофе. Во Франции кофе дорожает, не так ли, капитан? – Как и по всей Европе, мадам. На Явеnote 32 же, напротив, цены падают. И в Бразилии тоже. – Таким образом, если бы некий предприниматель захотел приобрести партию бразильского кофе… – Отправившись туда с двумястами тысячами франков, он заработал бы миллион в каких-нибудь четыре месяца. – Миллион!.. За четыре месяца!.. Ты слышишь, Феликс? – Слышу! Ну, и что дальше?.. Не хочешь ли послать меня в Бразилию попытать счастье? – А не ты ли сам все грозился уехать? – Нет! Не выйдет, – решительно заявил Феликс. Очевидно, под действием винных паров он впервые, быть может, осмелился возразить своему "командиру эскадры". Удивленная столь категоричным ответом, женским чутьем уловив, что не следует – во всяком случае сейчас – слишком нажимать на мужа, чье терпение было уже на исходе, мадам Обертен моментально сбавила тон и с нежностью произнесла: – Друг мой, подумай хорошенько! Путешествие в Бразилию – это же бесподобно! Капитан Анрийон может подтвердить. – Двадцать восемь дней туда, столько же обратно, два месяца там… Времени, чтобы облазить все бразильские рынки, более чем достаточно. И дело сделано! – Вот это разумная речь! В добрый час! Ты слышишь, Феликс? – Не слышу и не хочу понимать. – Бакалейщик даже повысил тон, видя, что жена начинает сдаваться. – К тому же я боюсь путешествий. Пусть торговля раздражает меня, пусть, но болтаться в море, которое я ненавижу, – еще хуже. – Но, дорогой, подумай: шестьдесят тысяч франков в год… Этого едва хватит на кусок хлеба. Мы занимаем приличное положение в обществе… – Положение разбогатевших бакалейщиков! – Несчастный, ты просто не хочешь понять! Ладно, буду откровенна. Знаешь ли ты настоящую причину моей, как ты говоришь, жадности? – Ну? – Хорошо! Я сама против скупости разбогатевших бакалейщиков и хочу дать ей бой! Моим оружием будет миллион! Я хочу быть первой на приеме в префектуре Орлеана, хочу, чтобы монсеньорnote 33 попросил меня о вспомоществовании беднякам. Роскошью и неслыханной милостыней я хочу затмить этих иссохших богатых вдовушек, хочу, чтобы у моей дочери была карета с гербами… – И ради этой красивой мечты ты отправляешь меня навстречу океану, желтой лихорадке, диким зверям, убийственному экваториальному климату?! Не слишком ли высокая цена для твоих амбиций?note 34 – Ты находишь их неуместными? – Я нахожу их неуместными, идиотскими, возмутительными! Можно подумать, что в Орлеане не знают, с чего начинали твои предки… – Феликс!.. – Они торговали кроличьими шкурками. Ходили по деревням с лесенкой за спиной и принюхивались, не пахнет ли кроличьим рагу. Если есть запах, значит, есть и желанная шкурка. – Месье! Вы нанесли оскорбление моей семье! – Я никого не оскорбил, так оно и было. Твои предки – бравые ребята, они всегда искали, чем бы поживиться. Правда, в чем им не откажешь, так это в честности. На ужин у них подавали головы от копченой селедки, а на обед – постный суп. Они разбогатели на торговле старьем и шкурками. И в этом нет ничего постыдного. Но все орлеанское общество умрет с хохоту, узнав об уморительной претензии присутствующей здесь мадемуазель Аглаи Ламберт. Твои родители, безусловно, достойны всяческого уважения, но что делать, – до высшего света им далеко. – О! Вы, несомненно, были бы счастливы прикарманить прибыль от нашей скромной торговли! – Я этого не говорил! К тому же вы, кажется, забыли, что наши доли в деле равны. Мой отец, знаете ли, тоже не из последних оборванцев. – Покончим с этим, сударь. Вы унижаете меня, и я вам этого не прощу. – Взгляд ее стал колючим, даже жестоким. – Но… дорогая моя, – спохватился несчастный бакалейщик. Он слишком хорошо знал этот взгляд, таящий угрозу, взгляд укротителя. От недавней решительности не осталось и следа. – Дорогая моя!.. – У него чуть было не вырвалось "дорогуша", как до сих пор еще говорят в провинции. – Однако… – Достаточно! Мне стыдно за ваше малодушие… я никогда не забуду, что вы заставили меня краснеть перед вашим другом. Хозяйка была мертвенно бледна, губы побелели, рот искривила страшная гримаса, глаза метали молнии. Она выскочила из-за стола, отворила дверь в соседнюю комнату и исчезла. – Ах! Вот как? – заорал бакалейщик не своим голосом, оглушительно ударив кулаком по столу. – Хорошо же! Посмотрим! – Право, Феликс, успокойся, пожалуйста, – пробормотал моряк, оторопев от неожиданной вспышки гнева. – Мой бедный Поль, ты не знаешь ее. Теперь моя жизнь превратится в сущий ад на полгода, а то и больше. Аглая из тех, кто долго не сдаются… Боюсь, как бы чего не вышло. Пойдем-ка отсюда, а не то я все здесь переломаю или запущу чем-нибудь в окно. * * * Мадам Обертен заперлась в своей комнате и больше не выходила. Каково же было ее удивление, когда муж не вернулся ночью. – Ба-а! Да не загулял ли он с капитаном? Ну ладно, месье Феликс, утром я вам устрою… Но все случилось как раз наоборот. Очаровательная бакалейщица впервые со дня своей свадьбы завтракала в одиночестве. Она, словно тень, бродила по дому и кладовым, не находя, на ком бы выместить зло. В томительном ожидании время текло все медленнее. Феликс не объявлялся. Наступил час ужина – никого. А потом – вторая бессонная ночь в гневе, в одиночестве, в тревоге. На следующее утро, ровно в восемь, испуганная мадам Обертен решилась сообщить в полицейский участок об исчезновении мужа. Но как человек дела прежде разобрала почту. В образцовом торговом доме почта не может ждать. Она наугад принялась рыться в ворохе писем со всех концов Франции, как вдруг наткнулась на большой квадратный конверт с парижской маркой, надписанный почерком ее мужа. Лихорадочно вскрыв письмо, залпом прочла несколько строк, улыбнулась и начала снова, уже вслух, как бы стараясь глубже проникнуть в смысл прочитанного: "Париж, 4 октября 1886, 6 часов вечера. Мадам! Через полчаса я уезжаю в Гаврnote 35. Отправляюсь в Бразилию скупать все существующие запасы кофе. Капитан Анрийон убедил меня в вашей правоте. Я захватил с собой двести тысяч франков. Их хватит на закупки и дорожные расходы. Потрудитесь записать их на мой счет. Прилагаю нотариальное свидетельство, дающее вам право управлять фирмой в мое отсутствие. Уезжаю, не поцеловав дочь. Увижу ли я ее? Феликс Обертен". – Прекрасно! В добрый час, – воскликнула молодая женщина, потирая руки. – Молодец Феликс! Настоящий мужчина. Главное в жизни – уметь взять. Итак, я стану дамой высшего света, моя дочь выйдет замуж за маркиза. ГЛАВА 3
Отплытие. – "Дорада". – Зрители заинтригованы. – Марсельские матросы что-то подозревают. – Непогода. – Капитан колеблется. – Твердое решение. – Пассажир объявляет войну уткам. – Убийство сатанита. – Суеверие. – Человек за бортом. – Рискованное спасение. – Отменный пловец. – Умиление. – Спасен. – Акула. – Жди беды. Утром 6 октября красивое трехмачтовое судно с пятьюстами бочками на борту отплывало из Гавра в неизвестном направлении. И хотя обыкновенный парусник никого не мог удивить в старом нормандском порту, на этот раз любопытных собралось много. А все потому, что корабль отплывал не куда-нибудь, а в далекие, неведомые края, и отплывал внезапно. В строго отведенные сроки "Дораду" разгрузили, снабдили водой и продовольствием. Капитан помалкивал о цели неожиданного путешествия. И его матросы напоминали скорее членов дипломатического корпуса, так они были скрытны, не обронив до самого отплытия ни слова, ни полслова. Подняв паруса, трехмачтовик плавно отошел от причала. Провожая "Дораду", любуясь ее безукоризненными формами, одни утверждали, что парусник направляется в Китайское море за партией опиума, другие возражали: он просто плывет в Бразилию за сахаром и кофе. – Обратите внимание! – говорили знающие люди. – Судя по ватерлинииnote 36, в трюмах не густо; наверное, какая-нибудь мелочь на продажу, всякий хлам… – Ветер, ветер у них в багаже! – послышался звонкий голос одного из стоявших неподалеку матросов, и всех обдало едким запахом лука и чеснока. – Одного взгляда достаточно, чтобы понять: судно направляется к берегам Африки, а там его уж поджидает добрая партия "черного дерева"! – Не может быть, Мариус! – Тю-у! Да это ясно как белый день!.. – И что же, вы действительно считаете, что это невольничий корабль? – осведомился пожилой, прилично одетый господин. – Я полагал, что международные законы сурово преследуют этот постыдный промысел, а англичане безжалостно вешают торговцев живым товаром. – В доказательство скажу вам, папаша, что владелец "Дорады" – англичанин по имени Бейкер, и я работал на его фирму. – И вы занимались подобным делом? – Конечно! И неплохо зарабатывал. – В таком случае могу подтвердить, что капитан Анрийон – совладелец "Дорады", а значит, заинтересован в прибылях. – Вот именно, капитану нужно доходное место. В разговор вмешался лоцманnote 37: – Однако это не мешает капитану Анрийону быть лихим моряком, а "Дораде" летать как птица. – А как насчет экипажа? – Команда достойна судна и капитана! – Что правда, то правда! Взгляните-ка! – Отдать концы! – послышалось с борта судна, и парусник, маневрируя с небывалой быстротой и четкостью, весь, от бушпритаnote 38 до бизань-мачтыnote 39; оделся в паруса. – Нечего сказать: чисто сработано! – А что ты думал? Как, по-твоему, работают матросы, которые не гуляют, не безобразничают и не пьют? – Но они же бретонцы!.. – И тем не менее они не кутили, сами грузились и разгружались. На берег, между прочим, выходили только вместе и без конца следили один за другим. – Добавьте к этому, что команда всегда ходит с одним и тем же капитаном. – Тут явно дело нечисто! – Куда же власти смотрят? – Военный комиссар облазил все сверху донизу, да разве что найдешь? У капитана Анрийона все бумаги в порядке, концы с концами сходятся. Допрашивали людей, так они все, как один, подтвердили его слова. – Ну, а если все это выеденного яйца не стоит, и "Дорада" – обыкновенное торговое судно, плывет, скажем, за опиумом? – Увидим, – усмехнулись марсельские матросы. Тем временем трехмачтовик уже миновал мол. Норд-вестnote 40 раздувал паруса. Кокетливо наклонившись влево, "Дорада" устремилась вперед подобно рыбе, имя которой она носила. Покачиваясь на волнах, судно удалялось, трижды подняв и опустив флаг. Вскоре обогнули мыс. – Северо-запад, один румб к северу! – скомандовал лоцман. – Капитан, вы взяли верный курс. – Добро! Благодарю вас, лоцман, и прощайте. – До свидания, капитан! Счастливого плавания! В этот момент шлюпка причалила к правому борту, лоцман спустился в нее, и секунду спустя она уже спешила к пароходу, дымившему на горизонте. "Дорада" покинула французские воды. Между тем бриз все усиливался. Волны, поначалу, как обычно, похожие на речные, становились все больше. Берег был уже далеко, и море давало себя знать. Оно волновалось. Начиналась сильная качка, столь мучительная для любого, чей желудок и ноги не привыкли к морским путешествиям. Капитан изучал карту в кают-компании, когда в дверном проеме показался веселый и немного взъерошенный Обертен. – Феликс?! – удивленно произнес офицер. – Я думал, что ты преспокойно дрыхнешь на своей койке… – Почему? – Потому что качает. – Качает? – Да-да, и я удивлен, что, несмотря на сильную качку, ты не страдаешь морской болезнью. – Морской болезнью? – Ну, или как там еще это можно назвать… – Морская болезнь? У меня? Никогда в жизни. Наоборот, появился волчий аппетит. Нельзя ли ускорить обед? – Но позволь, не прошло и двух часов, как мы встали из-за стола. – Возможно… Однако очень хочется есть. Я так счастлив, что сбежал из этой старой конуры на улице Ренар и больше не вижу угрюмой физиономии старой Мариеты, не слышу резкого тона госпожи Оберген, урожденной Ламберт, одно только имя которой – Аглая – производило на меня ужасное впечатление! Никогда не чувствовал себя лучше. Моя радость выражается в ненасытном голоде. – Итак, ты ни на что не жалуешься? – Абсолютно! – И нет никаких опасений за будущее?.. Тебя не страшат непредвиденные случайности? – Черт возьми, да зачем все это говорить? Я освободился от цепей, победил сомнения и нерешительность, обрел настоящего друга, доверчиво разделившего со мной свою любовь к морю. – Вот этим-то я и терзаюсь. – Ей-ей, нашел когда! – Самое время. Мне бы следовало сейчас отдавать команды, прислушиваться к ветру, управлять кораблем одним словом… – На языке простого бакалейщика это значит… – …Что "Дорада" скоро зайдет в Шербурnote 41 и ты сможешь сойти на берег, если в чем-то сомневаешься. – В этом и заключаются твои терзания? – Да. – Вот и чудесно! Забудь о них. Остаюсь здесь в качестве пассажира. Но знай: бездельничаю только до тех нор, пока не найдешь мне дело. Любому прогулочному судну я предпочитаю твое. Можешь ответить на это, что у меня неплохой вкус, что путешествие с таким другом, как ты, вполне компенсирует удовольствие бродяжничать в компании авантюристов, плавающих на наших пароходах. В этом я с тобой полностью согласен. Итак, вперед, к берегам Бразилии! Увидишь, обузой не буду. – Дорогой Феликс, ты самый лучший из моих друзей. Прости мои сомнения, я просто боялся втянуть тебя в какую-нибудь авантюру… – Да что с тобой сегодня? Говорил, что доверяешь мне, а сам изо всех сил стараешься сыграть эдакого мелодраматического злодея. Ну, кто ты? Контрабандист?..note 42 Работорговец?.. Пират?.. – Не то, мой друг, не то! – А хоть бы все было и так? Что из того? Я собираюсь нажить в Бразилии миллион, может, и два. Остальное не имеет значения. Мне бы завалить деньгами мадам Обертен, урожденную Ламберт, или развестись, если ее сварливость раз и навсегда не утонет в денежном потоке. – Ей-богу, ты говоришь так, что я действительно оставлю при себе свои терзания и покончу наконец с этим. – Вот и чудесно, в добрый час! Кстати, у тебя великолепная коллекция охотничьего оружия. – Это от Гиньяра, с авеню де л'Опера. – Хорошо устроился, черт возьми! – Я без ума от охоты. Иногда удается позабавиться этим во время путешествий. – А у меня почти никогда не получается, дела без конца. Вообще, на улице Ренар я вел сидячий образ жизни. – Зато теперь можешь стрелять сколько угодно. – Не начать ли прямо сегодня? Нам то и дело встречаются большие стаи уток. Я был бы не прочь проверить дальнобойность этого прекрасного ружья двенадцатого калибра. – Как хочешь. Ты у себя дома. Но предупреждаю: эта птица дрянная на вкус, и к тому же я не смогу всякий раз нырять за твоей дичью. – Да это совершенно не важно! Главное – скоротать время до обеда. С этими словами пассажир оставил капитана наедине с картой и, прихватив патроны, вооруженный до зубов, поднялся на палубу, где устроился среди матросов, равнодушно наблюдавших за ним. | 
