Вскоре он открыл огонь по водоплавающим, подлетавшим в поисках пищи к самому кораблю. Благо у корабельного кокаnote 43 нашлось чем их приманить. Пах!.. Пах!.. Выстрел, второй, третий, четвертый… К великому изумлению матросов, пассажир владел оружием не хуже военного стрелка. Однако восхищение быстро сменилось испугом, а потом глухим гневом и страшной руганью. Перепуганные беспрерывным обстрелом, утки покинули "Дораду", а бакалейщик, у которого оставалось еще два патрона, стал искать новую цель. В это время что-то абсолютно черное, похожее на ласточку, стрелой пронеслось над кораблем. Охотник моментально вскинул ружье и подстрелил бедную птицу. Она камнем упала на палубу. Но вместо аплодисментов за превосходный выстрел, которому позавидовал бы любой, Феликс наткнулся на суровые лица бретонцев и услышал их отборную брань. Боцман, мужчина лет сорока, с упрямым лицом, коренастый, с непропорционально широкими плечами, поднял добычу и, повернувшись к сконфуженному Феликсу, сказал в упор: – К несчастью! Хотя и красивый выстрел, месье парижанин. – В чем дело, Беник? – Вы убили сатанита!note 44 – Ну и что же?.. – Как что? Вы разве не знаете, что эти Божьи птички – души погибших моряков? Убить сатанита, месье парижанин, все равно, что дважды убить человека, и не просто человека – матроса. Убить сатанита – значит навлечь на корабль беду. – Беник, вы меня пугаете. Я очень уважаю ваши поверья, но не знал… Мне остается лишь выразить глубокое искреннее сожаление. – Хорошо сказано, месье. Вижу, вы славный человек и к тому же друг капитана – а этим уже все сказано… – Если вы не откажетесь, в знак примирения и чтобы забыть о случившемся, угощаю всех двойной порцией водки. – Вы благородный человек, месье. Матрос никогда не откажется от вежливого приглашения. Бог мой! Бог мой! И как вас угораздило подстрелить сатанита! Не будь я Беник родом из Роскофаnote 45, – с вами случится несчастье. С наслаждением потягивая водку, матросы вполголоса обсуждали происшествие. И вот наконец пробил час, коего с нетерпением ожидал Феликс. Юнга сообщил ему, что пора садиться за стол, капитан ждет. Не обращая никакого внимания на все возрастающую качку, проворный мальчишка с необыкновенной легкостью сновал из конца в конец судна. Голые пятки лихо шлепали по палубе, и от морской бездны юнгу отделяла лишь невысокая бортовая сетка. Внезапно огромный бурунnote 46 захлестнул его, так что несчастный мальчуган даже не успел ухватиться за веревку и со всего маху вылетел за борт. Тотчас же раздался тот устрашающий клич, от которого кровь стынет в жилах: – Человек за бортом! – Ивон! Мальчик мой! – в ужасе закричал Беник. Юнга приходился племянником боцману. Второй помощник бросил спасательный круг. – Убрать грот!note 47 Убрать фок!note 48 Когда капитан впопыхах выскочил на палубу, корабль уже стоял. Кто-то снова страшно закричал: "Человек за бортом!" – и бросился в воду. Это был Феликс. В мгновение ока стащив с себя куртку, он вскарабкался вверх по сетке и, не думая об опасности, кинулся в бурлящие волны, в которых бился незадачливый паренек. К несчастью, если бесстрашный спасатель плавал как рыба, то юнга вовсе не умел плавать. Он судорожно барахтался, то и дело шел ко дну, но тут же, подхватываемый волной, на мгновение вновь появлялся над водой. И все это на глазах экипажа. Затем волна опускалась, и мальчишка опять уходил ко дну, простирая руки и испуганно вскрикивая: – Помогите! На этот жалобный крик отозвался Феликс: – Держись, малыш! Я с тобой! Измученный Ивон заметил спасательный круг, хотел было ухватиться, но промахнулся и в который уже раз ушел под воду. Следующий круг тоже пропал зря, волны тут же унесли его. Когда Феликс увидел мальчика в третий раз, тот был недвижим, словно мертвый. "Бог мой! Неужто поздно?" – подумал Обертен. В два приема он подплыл к безжизненному телу, что есть силы вцепился в тельняшку и, работая свободной рукой, попытался добраться до корабля. "Дорада" благодаря усилиям второго помощника отошла не слишком далеко. Однако в море опасность подстерегает даже такого смельчака, как Феликс Обертен. Он запутался в собственных штанах, к тому же юнга, которого спасатель пытался поддерживать под голову, тянул вниз. Бакалейщик плыл все медленнее, не хватало дыхания. Силы оставляли его, и Феликс начал сомневаться, что сможет догнать корабль. Беник от бессилия топал ногами, ругался как извозчик, проклинал сатанита – несомненную причину катастрофы, и хотел броситься в воду. Дважды капитан и два матроса силой удерживали его. – Несчастный! Разве ты не видишь, что пропадешь в волнах? – Гафельnote 49 за борт! – скомандовал Анрийон, увидев своего друга метрах в двадцати от "Дорады". Гафель прикрепили к якорной цепи и бросили в воду. Феликс заметил кусок дерева, собрал последние силы, проплыл еще немного, ухватился за него и, слабея, прошептал: – Тащите!.. Скорее… Иначе я утону. В результате всех перипетий "Дорада" оказалась развернута против ветра. К счастью, он немного успокоился. Этого было достаточно, чтобы матросы могли отдохнуть, растянувшись на палубе. Но как вытащить полумертвого ребенка и мужчину, который уже совсем выбился из сил? Феликс, изнуренный, с глазами, полными ужаса, чувствовал, что теряет сознание. Еще несколько минут, и будет поздно. Дело наконец дошло и до Беника. Он сбросил куртку и прыгнул в воду. Привязав мальчика к цепи, боцман крикнул матросам: – Тяните! – Теперь ваша очередь, месье, – обратился он к Феликсу, торопливо обвязывая его веревкой. – Уф! – прошептал тот. – Самое время… За борт выбросили третью якорную цепь. Это позволило выровнять судно. Когда Беник взобрался на борт, капитан перехватил у него из рук Ивона и отнес на кухню. Там он раздел парнишку и принялся приводить в чувство. Опомнившись, к нему присоединился и Феликс. Подошли еще два матроса. Потрясенные, они молча окружили мальчика, не подававшего признаков жизни. Потекли бесконечные, томительные минуты ожидания. Но вдруг юнга открыл глаза. Все облегченно вздохнули. – Спасен! – торжествовал капитан. – Кок! Чашку горячего вина! Я заверну его в одеяло и отнесу поближе к печке. А ты-то как, Феликс? Ну и плаваешь же ты, старик! Что-нибудь нужно?.. – Лучшее лекарство для меня видеть, как малыш возвращается к жизни. Мало-помалу придя в себя, боцман ухватил своими ручищами руку Обертена, сжал ее так, что кости затрещали, и проговорил осипшим голосом: – Месье, у вас золотое сердце – слово Беника, я знаю, что говорю. Это настоящий поступок! Видите ли, малыш – старший из шестерых детей моей бедной сестры, она вдова, муж пропал в море… Вы спасли нас обоих. Поверьте, без него я не вернулся бы в Роскоф. Располагайте мной, как вам будет угодно. Произнеся столь пространную речь, обычно немногословный моряк смутился. Грудь его тяжело вздымалась, глаза наполнились слезами, он вот-вот готов был разрыдаться и без конца тряс руку Обертена. – Ну-ну, боцман, я сделал лишь то, что должен был сделать. Не будем больше об этом. А тебе, Ивон, – улыбнулся он мальчугану, – придется, пожалуй, подучиться у меня плаванию, чтобы впредь ничего подобного не повторилось. И так как Ивон, в свою очередь, начал быстро бормотать слова благодарности, Обертен перебил его: – Выпей-ка лучше вина, поспи хорошенько, и через два часа все как рукой снимет. – Позволь и мне поблагодарить тебя, дорогой мой Феликс, – произнес капитан, – без тебя… – Как? И ты туда же? Да вы сговорились свести меня с ума. Не надеть ли мне по такому случаю фрачную пару? К тому же я, по-моему, уже схватил насморк. Но напрасно парижанин пытался остановить поток благодарных речей. Как только он появлялся на палубе, его тут же обступали и устраивали настоящую овацию. Чем немногословнее были матросы, тем больше смущала Феликса их искренняя признательность. – Друзья мои, прошу вас, не надо преувеличивать мою заслугу в этом деле. – А знаете ли вы, месье, – начал один из матросов, – в какой компании оказались? – Да уж!.. – подхватил другой. – В компании? Не понимаю… – Видите ли, тот кусок дерева, что мы бросили вам, был в двух местах будто топором подрублен… – Рядом с вами сновала огромная акула… – Следы ее челюстей остались на гафеле. Правда, в это время вас уже вытащили из воды. – Акула? Здесь водятся акулы? – Еще какие, месье. Эти пираты шарят повсюду. – Ей ничего не стоило раскусить вас пополам. Во всяком случае, деревяшку она почти перекусила. Я даже слышал лязг челюстей. – Да-да, там остались следы от полудюжины резцов, знаете, такие глубокие проколы… В это время на палубе появился кок. Он объявил, что в который раз подогревает обед. Феликс спустился в кают-компанию. Неожиданное жуткое сообщение еще больше обострило его аппетит. Матросы продолжали обсуждать происшедшее, так и эдак прикидывая, какие ужасные последствия могло бы оно иметь. Припомнили и погибшего сатанита, и то, что Бог любит троицу. А значит, будущее сулило новое несчастье. В этом они были абсолютно убеждены. – Сами посудите, – обеспокоенно рассуждал кто-то, – когда в начале плавания убивают сатанита, жди беды… ГЛАВА 4
Берег! – Тайна. – Пока Феликс спал. – Двести пассажиров в трюме. – Об ирландцах и китайцах. – Работорговля под маской. – Английская филантропия. – Софизмыnote 50 работорговца. – Что приносит торговля "черным деревом". – Белые тоже продаются. – Контрабанда. – Неопровержимый аргумент. – На восемнадцатый день пути. – Встреча в открытом море. Прошло двадцать пять дней. Беник и парижский бакалейщик почти не разлучались. Проводя вместе долгие часы, они болтали обо всем, но больше всего – о морском деле. Феликс вошел во вкус и, к неимоверной радости своего учителя, делал значительные успехи. В двадцатый раз Обертен заговаривал о том, что "Дорада" плывет в Бразилию окольными путями. И в двадцатый раз его собеседник отвечал: – Матерь Божья! Что вы хотите, месье, все дороги ведут в Рим. – Однако, дорогой друг, в таком случае наше путешествие слишком затянется. – Когда плывешь на паруснике, ни в чем не можешь быть уверен… Впрочем, это не самое важное, ведь мы отрабатываем наши деньги. – Кстати, я никогда не спрашивал у вас, сколько вы зарабатываете. – Здесь хорошо платят; к примеру, за месяц мне причитается семьдесят пять франков. Правда, этот великий писакаnote 51 взыщет часть в пенсионную кассу – когда-нибудь ведь и я сойду на берег. К тому же высокому начальству тоже надо на что-то жить. Сверх того – получу еще двадцать пять луидоровnote 52. Да за погрузку-разгрузку имею как грузчик. Итого примерно семь франков в день. В целом каждое плавание приносит тысячу франков, которые я откладываю на черный день. Это мое третье и, надеюсь, последнее плавание. По возвращении мы с Кервеном хотим на двоих купить рыболовное судно. Буду сам себе хозяин. – Вот это правильно, – подхватил пассажир, подумав про себя: "Если Беник уже в третий раз плывет на „Дораде“, то нужно держаться его, он знает, что и как". Успокоенный и умиротворенный, парижанин добавил: – Умный в гору не пойдет… Если "Дорада" плывет в обход, то в конце концов окажется в нужном месте. – Это так же верно, как то, что солнце стоит над нашими головами! – согласился боцман. Внезапно сверху раздался крик, заставивший морского волка вздрогнуть: – Земля! – А, черт! Я как в воду глядел. Беник, вы видите землю? А я лишь понапрасну напрягаю глаза. – Через час заметите серую полоску, а вечером бросим якорь, если, конечно, ничего не случится… – Превосходно! Тем временем можно вздремнуть. Это лучший способ убить время. Феликс заснул мертвым сном. А когда, весь в поту, проснулся, была уже ночь. Дверь его каюты оставалась настежь открытой. Корабль недвижно стоял, а наверху слышался какой-то шум, непрерывная возня. На борту явно что-то происходило. Обертен поднялся на палубу. Здесь было много народу: перекатывали бочки, перетаскивали ящики, тюки, мешки, покрикивая на непонятном языке. Всюду проникал резкий специфический запах: смесь бурдюкаnote 53 и тростниковой водки. – Чудесно! Работают и пьют… Все это меня не касается. Лучше, пожалуй, вернуться в каюту, открыть баночку консервов, откупорить бутылку бордоnote 54 и, хорошенько подкрепившись, завалиться снова спать. Поль совсем обо мне забыл. Впрочем, могу его понять. Дела есть дела, как говорит моя супруга. А с другой стороны, там, наверху, мне могут намять бока. Близость земли подействовала на пассажира лучше всякого снотворного. Несмотря на шум, он опять заснул и проснулся от голода – за время плавания он уже почти свыкся с ним – средь бела дня. "Дорада" была уже в открытом море. – Поль! А как же обед? – Кушать подано, – ответил капитан, не в силах удержаться от хохота. – Правда, должен тебя предупредить: сегодня стряпня у нас на скорую руку. Вчера все, в том числе и кок, работали так, что едва не свалились с ног. – Усталость усталостью, а есть все-таки надо. – Согласен! Слава Богу, поработали на славу. Все пассажиры на месте. – Пассажиры?.. А разве я не один? – Да нет, в трюме еще двести человек. – Двести?! – опешил бакалейщик. – Ровно две сотни, ни больше, ни меньше. – Но они задохнутся в трюме! – Не беспокойся, там есть решетки. – Решетки… Это что, узники? – Как тебе сказать?.. Это рабочие руки… Ну, словом, чернокожие, которых я везу в Бразилию. – Работорговля… Вот чем ты занимаешься. – Не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь, что работорговли больше не существует, а значит, не существует и невольников. Рабов заменили наемные рабочие. – Почему же тогда твои так называемые эмигранты заперты, почему грузили их в спешке и ночью? И это внезапное отплытие… Все это, мой дорогой, смахивает на похищение. – Не скрою: несчастные здесь не по собственной воле. Однако через несколько дней они и думать об этом забудут, а потом, в Бразилии, когда станут работать на золотых и алмазных рудниках, и подавно почувствуют себя самыми счастливыми в мире. – Хорошо. Если ты не слишком занят, будь добр, объясни, в чем, собственно, заключается эта операция. Скажу тебе прямо: она мне представляется не совсем честной. – Все просто. Как поступают ирландцы, когда кончилась картошка и нечего есть, когда англичане выкидывают их из жалких лачуг? – Они эмигрируют за океан в поисках лучшей жизни и добрых хозяев. Правительство Объединенного Королевства создает для этого все предпосылки. Переселенцев сажают на пароход – и в Америку! – А как поступают китайцы, когда не хватает риса и жестокий голод опустошает страну? – Тоже эмигрируют. – Они приходят в так называемые эмиграционные агентства, а потом долго ждут корабль, который отвезет их на другой конец Тихого океана, где рабочему человеку легче живется. – Я понимаю твой намек. – А почему ты думаешь, что ирландцы или китайцы с радостью покидают родину, пусть даже и столь жестокую к ним? – Но я вовсе так не думаю. – Несчастных подталкивает к этому нужда. Всего одна их подпись, заверенная прокурором или агентом, и рабочие уже не принадлежат сами себе. – Как, разве они не имеют права вернуться? – Нет, с этой минуты они наняты; по крайней мере три года обязаны работать на хозяина, чтобы оплатить свой приезд. Их кормят, одевают, дают кров… – Ты хочешь сказать, что бедняги работают бесплатно? – Не то чтобы совсем… Небольшой заработок все же есть: двенадцать – пятнадцать франков в месяц. – Но ты же прекрасно знаешь, что такого рода наем – всего лишь замаскированная работорговля. Из людей выкачивают не деньги, а саму жизнь. – Если тебе так больше нравится, пожалуйста, называй это торговлей белыми, желтыми рабами на английский манер… – Не понимаю… – Сейчас поймешь. – Тех, кто там, внизу, ничто не заставило бы покинуть родину добровольно. Им неведомы злоключения ирландцев, китайский голод, жизнь негров относительно благополучна, по крайней мере свободна. – Заблуждаешься, мой дорогой. Все они во власти вождей, которые просто убивают их, если не удается продать. Уж поверь мне! Нашим чернокожим повезло, их жизнь в безопасности. К тому же у них появилась возможность очень неплохо устроиться. – Твои доводы совершенно неубедительны. Мне кажется, что, если бы эти вожди, эти жестокие тираны были лишены возможности торговать людьми, то есть если бы вы не предоставляли им эту возможность, страшной охоты на людей не было бы и в помине. Белые сами греют руки на этой отвратительной индустрии. | 
