- А у меня есть приказание от короля, - возразил Каноль. При этих словах он величественно ударил по карману своего кафтана. Но при всей его решимости, храбрость оставляла его. Действительно, со вчерашнего вечера важность Каноля значительно уменьшилась: уже двенадцать часов прошло с тех пор, как принцесса уехала; она, вероятно, не останавливалась во всю ночь и отъехала уже двадцать или двадцать пять лье от Шантильи. Как ни спешил бы Каноль со своим отрядом, он уже не может догнать ее, а если бы и догнал, то теперь у ней может быть человек пятьсот защитников. Канолю все еще оставалась, как он говорил вчера, возможность погибнуть, но имел ли он право жертвовать людьми, ему вверенными, и подвергать их кровавым последствиям его любовной прихоти? Если он ошибся вчера в чувствах виконтессы де Канб, если ее смущение было просто комедией, то виконтесса могла открыто посмеяться над ним. В таком случае над ним будут смеяться лакеи и даже солдаты, спрятанные в лесу. Мазарини возненавидит его, королева рассердится на него, а хуже всего, погаснет его зарождающаяся любовь: женщина не может предать посмеянию того, кого она любит. Пока он перебирал все эти мысли, Помпей с твердостью доложил, что его готовы принять. На этот раз виконтесса приняла его без церемонии, возле своей спальни, в небольшой гостиной. Она уже была одета и стояла у камина. На ее прелестном лице видны были следы бессонницы, хотя она старалась скрыть их. Темный круг около глаз показывал, что она не смыкала их во всю ночь. - Вы видите, барон, - сказала она, не дав ему времени начать разговор, - я исполняю ваше желание, но, признаюсь вам, с надеждой, что это свидание будет последнее и что вы в свою очередь исполните мою просьбу. - Извините, виконтесса, - сказал Каноль, - но по вчерашнему вашему разговору я думал, что вы будете не так строги в ваших требованиях. Я надеялся, что взамен всего, что я делал для вас, для вас одной, потому что я вовсе не знаю принцессы Конде, вам угодно будет позволить мне подольше пробыть в Шантильи. - Да, барон, признаюсь, - сказала виконтесса, - в первую минуту… смущение, неразлучное с таким затруднительным положением… огромность вашей жертвы для меня… выгоды принцессы, требовавшей, чтобы я выиграла время… могли вырвать у меня несколько слов, вовсе несогласных с моими мыслями. Но в эту долгую ночь я все обдумала: ни я, ни вы не можем оставаться долее в этом замке. - Не можем! - повторил Каноль. - Но вы забываете, виконтесса, что все возможно тому, кто говорит именем короля. - Милостивый государь, надеюсь, что вы поступите, как следует дворянину и не употребите во зло того положения, в которое поставила меня преданность моя принцессе Конде. - Ах, виконтесса, - отвечал Каноль, - ведь я сумасшедший! И вы это знаете, потому что кто кроме сумасшедшего мог сделать то, что я сделал? Сжальтесь же над моим безумием, виконтесса! Не высылайте меня из Шантильи, умоляю вас! - Так я уступлю вам место, милостивый государь. Так я против вашей воли возвращу вас к вашим обязанностям. Увидим, дерзнете ли вы удерживать меня силою, решитесь ли предать нас обоих позору. Нет, нет, нет, барон, - прибавила виконтесса голосом, который Каноль слышал в первый раз, - нет, вы почувствуете, что вам нельзя оставаться вечно в Шантильи, вы вспомните, что вас ждут в другом месте. Это слово, блеснувшее, как молния в глазах Каноля, напомнило ему сцену в гостинице Бискарро, когда виконтесса узнала про знакомство барона с Наноною. Тут все ему объяснилось. Бессонница Клары происходила не от беспокойства о настоящем, а от воспоминаний о прошедшем. Решимость не видаться с Канолем была внушена ей не размышлением, а ревностью. Тут и он, и она замолчали на минуту и безмолвно стояли друг перед другом, но в это время каждый из них слушал разговор собственных своих мыслей, которые говорили в груди при сильном биении сердца. "Она ревнует! - думал Каноль. - Ревнует! О, теперь я все понимаю! Да! Да! Она хочет убедиться, могу ли я пожертвовать для нее всякою другою любовью. Это испытание! " В то же время она думала: "Я служу Канолю только предметом развлечения, он встретил меня на дороге в ту минуту, как был принужден выехать из Гиенны, он преследовал меня, как путешественник бежит за блуждающим огоньком, но сердце его осталось в том домике, окруженном деревьями, куда он ехал, когда мы встретились. Мне невозможно оставаться с человеком, который любит другую, и которого я, может быть, полюблю, если еще буду видеть его. О, это значило бы не только изменить своей чести, но даже изменить принцессе: какая низость - любить агента ее гонителей! " И потом вдруг, отвечая на свою мысль, она сказала: - Нет, нет! Вы должны ехать, барон. Уезжайте! Или я сама уеду. - Вы забываете, виконтесса, вы дали мне слово, что не уедете отсюда, не предупредив меня. - Так я предупреждаю вас, милостивый государь, что уезжаю из Шантильи теперь же. - И вы думаете, что я это позволю? - спросил Каноль. - Как! - вскричала виконтесса. - Вы решитесь остановить меня силою! - Не знаю сам, что сделаю, знаю только, что не могу расстаться с вами. - Так я у вас в плену? - Я уже два раза терял вас, виконтесса, и не хочу потерять в третий. - Так вы задержите меня? - Задержу, если нет другого средства. - О, - вскричала виконтесса, - какое счастье стеречь женщину, которая стонет, просится на волю, не любит нас, даже ненавидит нас! Каноль вздрогнул и старался разгадать, где правда - в словах или в мыслях Клары. Он понял, что настала минута, когда следовало рисковать всем. - Виконтесса, - сказал он, - слова, которые вы сейчас произнесли таким искренним голосом, что нельзя обмануться в истинном их значении, разрешают все мои сомнения. Вы будете плакать! Вы в неволе! Я буду удерживать женщину, которая не любит меня, даже ненавидит меня! О, нет, нет! Успокойтесь, ничего этого не будет! Чувствуя невыразимое счастье при свиданиях с вами, я вообразил, что вам опасно мое присутствие, я надеялся, что за потерю спокойствия совести, будущности и, может быть, чести, вы вознаградите меня, подарив мне хоть несколько часов, которые, быть может, никогда не повторятся. Все это было возможно, если бы вы любили меня… если бы даже были равнодушны ко мне, ведь вы добры и сделали бы из сострадания то, что другая сделала бы из любви. Но я имею дело не с равнодушием, а с ненавистью, ну, это совсем другое дело, и вы совершенно правы. Простите только, виконтесса, мне то, что я не понял, как можно заслужить ненависть, когда безумно любишь! Вы должны остаться повелительницей и свободной в этом замке, как и везде, я должен удалиться и удаляюсь. Через десять минут вы будете совершенно свободны. Прощайте, виконтесса, прощайте навсегда! И Каноль с отчаянием, которое сначала казалось притворным, а потом превратилось в настоящее и болезненное, поклонился Кларе, повернулся, искал дверь, которую никак не мог найти, и повторял "Прощайте! Прощайте! " таким жалобным голосом, что слова его, выходившие из души, трогали душу Клары. Истинное горе имеет свой голос, как и буря. Клара вовсе не ожидала, что Каноль будет так послушен, она собрала силы для борьбы, а не для победы и была поражена этою покорностью, смешанною с такою искреннею любовью. Когда барон брался за замок двери, он почувствовал, что рука легла на его плечо. Она останавливала его. Он обернулся. Клара стояла перед ним. Ее рука, грациозно протянутая, покоилась на его плече, и ее гордое выражение лица перешло в прелестную улыбку. - Так вот каким образом вы служите королеве? - сказала она. - Вы уехали бы, хотя вам приказано оставаться здесь, предатель? Каноль вскрикнул, упал на колени и положил горячую голову на ее руки. - О, теперь можно умереть от радости! - прошептал он. - Ах, не радуйтесь еще! - сказала виконтесса. - Знаете ли, зачем я вас остановила? Чтобы мы не расстались в ссоре, чтобы вы не думали, что я неблагодарна… возвратили мне добровольно мое честное слово… чтобы вы видели во мне по крайней мере преданную вам женщину, если уж политические распри мешают мне быть для вас чем-нибудь другим. - Боже мой! - закричал Каноль. - Так я опять ошибся: вы не любите меня! - Не будем говорить об этом, барон. Поговорим лучше об опасности, которая грозит нам обоим, если мы здесь останемся. Уезжайте или позвольте мне ехать, это непременно нужно. - Что вы говорите? - Я говорю правду. Оставьте меня здесь, поезжайте в Париж, скажите Мазарини, скажите королеве, что здесь случилось. Я помогу вам, сколько мне будет возможно, но уезжайте, уезжайте! - Но я опять должен повторить вам: расстаться с вами - для меня умереть! - Нет, нет, вы не умрете, у вас останется надежда, что в другое время, посчастливее, мы встретимся. - Случай бросил меня на вашу дорогу, или, лучше сказать, виконтесса, случай приводил вас на мою дорогу уже два раза. Случай устанет помогать мне, и если я с вами расстанусь, то мы никогда не встретимся. - Так я найду вас. - О, виконтесса, позвольте умереть за вас! Что смерть? Одна минута страдания, не более! Но не просите, чтобы я опять расстался с вами. При одной мысли о разлуке сердце мое разрывается. Подумайте, я едва успел видеть вас, едва успел поговорить с вами… - Хорошо! Если я позволю вам остаться здесь еще сегодня, если весь день вы будете видеть меня и говорить со мною, будете ли вы довольны? - Я ничего не обещаю. - В таком случае и я ничего не обещаю. Я обещала вам только сказать, когда я уеду. Извольте, я еду из замка через час. - Так надобно делать все, что вам угодно? Так надобно слушаться вас во всем? Надобно отказаться от самого себя и слепо идти за вашею волею? Ну, если все это нужно, извольте! Перед вами раб, приказывайте, он исполнит. Приказывайте! Клара подала барону руку и сказала самым ласковым, самым нежным голосом: - Возвратите мне мое честное слово, и сделаем новое условие: если с этой минуты до девяти часов вечера я не расстанусь с вами ни на секунду, уедете ли вы в девять часов? - Клянусь, что уеду. - Так пойдемте! Посмотрите: небо голубое! Оно обещает нам ясный день. Роса на лугах, благоухание в рощах! Пойдемте! .. Помпей! Достопочтенный управляющий, получивший, вероятно, приказание стоять у дверей, тотчас вошел. - Лошадей для прогулки! - сказала виконтесса гордо, разыгрывая прежнюю роль. - Я теперь поеду на пруды, а ворочусь через ферму, где буду завтракать… Вы поедете со мною, барон, - прибавила она, - провожать меня - обязанность ваша, потому что королева приказала вам не выпускать меня из виду. Барон едва дышал от радости, он позволил вести себя, не будучи в состоянии ни думать, ни управлять собою. Он был упоен, похож на сумасшедшего. Скоро посреди прохладной рощи, где в таинственных аллеях зеленые ветви задевали за его непокрытую голову, он опять пришел в себя. Он шел пешком, сердце его сжималось от радости так же больно, как оно сжимается от печали. Он вел под руку виконтессу де Канб. Она была бледна, молчалива и, вероятно, столько же счастлива, сколько и он. Помпей шел сзади, так близко, что все мог видеть, и так далеко, что ничего не мог слышать. IV
Конец этого очаровательного дня наступил, как приходит всегда конец всякого сновидения, для счастливого барона часы летели, как секунды. Однако же ему показалось, что он в один этот день собрал столько воспоминаний, сколько их нужно на три обыкновенные жизни. В каждой из аллей парка виконтесса оставила или слово, или воспоминание, взгляд, движение руки, палец, приложенный к губам - все имело свой смысл… Садясь в лодку, она пожала ему руку; выходя на берег, она опиралась на его руку; обходя стену парка, она устала и села отдыхать, и барон помнил все эти подробности, все эти места, освещенные фантастическим светом. Каноль не должен был расставаться с виконтессой весь день: за завтраком она пригласила его к обеду, за обедом она пригласила его к ужину. Посреди великолепия, которое ложная принцесса должна была показать для достойного приема посланника короля, Каноль умел отличить внимание любящей женщины. Он забыл лакеев, этикет, весь свет, он даже забыл обещание свое уехать и думал, что навсегда останется в таком блаженстве. Но когда наступил вечер, когда кончился ужин, как кончились все прочие части этого дня; когда за десертом придворная дама увела Пьерро, который все еще был переодет принцем, пользовался обстоятельствами и ел за четырех настоящих принцев; когда часы начали бить и виконтесса де Канб взглянула на них, убедилась, что они бьют десять, она сказала со вздохом: - Ну, теперь пора! - Что такое? - спросил Каноль, стараясь улыбнуться и отразить злое несчастие шуткой. - Пора сдержать ваше слово. - Ах, виконтесса! - возразил Каноль печально. - Так вы ничего не забываете? - Может быть, и я забыла, как вы, но вот что возвратило мне память. Она вынула из кармана письмо, которое получила в ту минуту, как садилась ужинать. - От кого это? - спросил Каноль. - От принцессы. Она зовет меня к себе. - По крайней мере, это хороший предлог! Благодарю вас, что вы хоть щадите меня. - Не обманывайте сами себя, - сказала виконтесса с печалью, которую не старалась даже скрывать. - Если бы я даже не получила этого письма, то все-таки в условленный час напомнила бы вам об отъезде, как теперь напоминаю. Неужели вы думаете, что люди, окружающие нас, могут еще прожить здесь день и не догадаться, что мы действуем заодно? Наши отношения, признайтесь сами, вовсе не похожи на отношения гонимой принцессы с ее гонителем. Но если эта разлука вам так тягостна, как вы говорите, то позвольте сказать вам, барон, что от вас зависит никогда не разлучаться со мною. - Говорите! Говорите! - Разве вы не догадываетесь? - Разумеется! Очень догадываюсь! Вы хотите, чтобы я ехал с вами к принцессе? - Она сама пишет мне про это в письме своем, - живо сказала виконтесса. - Благодарю, что мысль эта пришла не вам в голову, благодарю за смущение, с которым вы сказали мне про это предложение. Совесть моя нимало не мешает мне служить той или другой партии, у меня нет никаких убеждений. Когда вынимаю шпагу из ножен, мне все равно, откуда посыплются на меня удары, справа или слева. Я не знаю королевы, не знаю и принцев, я независим по богатству, не честолюбив и ничего не жду ни от нее, ни от них. Я просто служу, вот и все. - Так вы поедете за мною? - Нет! - Но почему же нет? - Потому что вы перестанете уважать меня. - Так это только останавливает вас? - Только это, клянусь вам. - О, так не бойтесь! - Вы сами не верите тому, что теперь говорите, - сказал Каноль, грозя пальцем и улыбаясь. - Беглец во всяком случае предатель, первое из этих двух слов несколько поучтивее, но оба они значат одно и то же. - Да, вы правы, - отвечала виконтесса, - и я не хочу настаивать в своей просьбе. Если бы вы не были посланы королем, я постаралась бы привлечь вас на сторону принцев, но вы доверенное лицо королевы и кардинала Мазарини, отличены благосклонностью герцога д'Эпернона, который, несмотря на мои бывшие безрассудные подозрения, особенно покровительствует вам… Каноль покраснел. - Не бойтесь, я не проговорюсь. Но выслушайте меня, барон. Мы расстанемся не навсегда, поверьте мне. Когда-нибудь мы увидимся, так шепчет мне предчувствие. - Где же? - спросил Каноль. - Я и сама не знаю, но мы верно увидимся. Каноль печально покачал головою. - На это я не надеюсь, - сказал он, - война разделяет нас, да кроме войны, еще любовь. - А нынешний день? - спросила виконтесса очаровательным голосом. - Вы считаете его за ничто? - Только сегодня, в первый раз в моей жизни, я уверен, что я жил. - Так видите, вы неблагодарны. - Позвольте мне пожить еще один день. - Нельзя, я должна ехать сегодня вечером. - Я не прошу этого дня завтра или даже послезавтра, я прошу его у вас когда-нибудь, в будущем. Возьмите сроку, сколько вам угодно, выберите место, где вам угодно, но позвольте мне жить с уверенностью. Я буду слишком несчастлив, если буду жить только с одной надеждой. - Куда вы теперь поедете? - В Париж. Надобно отдать отчет… - А потом? - Может быть, в Бастилию. - Но если вы не попадете туда? - Так вернусь в Либурн, где стоит мой полк. - А я поеду в Бордо, где должна быть принцесса. Не знаете ли вы какого-нибудь очень уединенного селения на дороге в Бордо и в Либурне? - Знаю, оно мне почти так же дорого, как Шантильи. - Верно, Жоне, - сказала она с улыбкой. - Жоне, - повторил Каноль. - До Жоне надобно ехать четыре дня. Сегодня у нас вторник. Я пробуду там все воскресенье. - О, благодарю! Благодарю! - сказал Каноль, целуя руку, которую виконтесса не имела сил отнять. Потом, через минуту, она сказала: - Теперь нам остается доиграть комедию. |
