- Да, - отвечала Нанона, - герцогу захотелось, чтобы я представила вас ему. - Только из опасения обеспокоить вас не добивался я этой чести раньше, - сказал Ковиньяк, низко кланяясь герцогу. - Да, барон, - отвечал герцог, - я удивлялся вашей деликатности, но все-таки упрекаю вас за нее. - Меня, герцог, меня хотите упрекать за деликатность! - Да, если бы ваша добрая сестра не занялась вашими делами… - А… - сказал Ковиньяк, с красноречивым упреком взглянув на сестру. - А, сестра моя занялась делами… - Да, делами брата, - подхватила Нанона, - что же тут особенно удивительного? - И сегодня кому обязан я удовольствием видеть вас? - спросил герцог. - Да, - подхватил Ковиньяк, - кому ваша светлость обязаны удовольствием видеть меня? - Кому? Разумеется, одному случаю, только случаю, который воротил вас. "Ага, - подумал Ковиньяк, - я, должно быть, уезжал". - Да, вы уехали, несносный брат, - сказала Нанона, - и написали мне две строчки, они еще более увеличили мое беспокойство. - Что же делать, милая Нанона? сказал герцог. - Надобно прощать влюбленных. "Ого, дело запутывается! - подумал Ковиньяк. - Я, должно быть, влюблен". - Ну, - сказала Нанона, - признавайтесь, что вы влюблены. - Пожалуй, не отказываюсь, - отвечал Ковиньяк с глупой улыбкой и стараясь узнать сколько-нибудь правды, чтобы сказать потом большую ложь. - Хорошо, хорошо, - прервал герцог, - однако же, пора завтракать. Вы расскажете нам, барон, про ваши интриги за завтраком. Франсинетта, подай прибор барону Канолю. Вы еще не завтракали, капитан, надеюсь? - Нет еще, ваша светлость, и должен даже признаться, что утренний воздух придал мне удивительный аппетит. - Скажите лучше, ночной воздух, потому что вы всю ночь провели на большой дороге. "Черт возьми! - подумал Ковиньяк. - Мой зять на этот раз угадал чудесно". Потом прибавил вслух: - Пожалуй, извольте, соглашусь, воздух ночной… - Пойдемте же, - сказал герцог, подавая руку Наноне и переходя в столовую с Ковиньяком. - Вот тут довольно работы для вашего желудка, как бы он ни был взыскателен. Действительно, Бискарро превзошел самого себя: блюд было немного, но все они были отборные и приготовлены превосходно. Белое гиеннское вино и красное бургонское выливалось из бутылок, как жемчуг и как рубин. Ковиньяк ел за четверых. - Брат ваш ест чудесно! - сказал герцог. - А вы не кушаете, Нанона? - Мне уже не хочется есть. - Милая сестрица! - вскричал Ковиньяк. - Ведь удовольствие видеть меня отняло у ней аппетит. Право, мне досадно, что она так любит меня! - Возьмите кусочек рябчика, Нанона, - сказал герцог. - Отдайте его моему брату, герцог, - отвечала Нанона. Она заметила, что тарелка Ковиньяка быстро пустеет, и боялась, что он опять начнет смеяться, когда кушанье исчезнет. Ковиньяк подставил тарелку и улыбнулся самым благодарным образом. Герцог положил ему на тарелку кусок рябчика, а Ковиньяк поставил перед собою тарелку. - Ну, что же вы поделываете, Каноль? - спросил герцог с такою милостивою короткостью, которая показалась Ковиньяку чудесным предзнаменованием. - Разумеется, я говорю не о любовных делах. - Напротив того, говорите о них, ваша светлость, говорите, сколько вам угодно, не церемоньтесь, - отвечал Ковиньяк, которому частые приемы медока и шамбертена развязали язык. Впрочем, он не боялся появления барона Каноля, что редко случается с теми, кто принимает на себя чужое имя. - Ах, герцог, - сказала Нанона, - он очень хорошо понимает шутку! - Так мы можем потолковать с ним об этом молоденьком дворянине, - сказал герцог. - Да, о том мальчике, которого вы встретили вчера, братец, - прибавила Нанона. - Да, на дороге, - сказал Ковиньяк. - И потом в гостинице Бискарро, - прибавил герцог д'Эпернон. - Да, потом в гостинице Бискарро, - сказал Ковиньяк, - это сущая правда. - Так вы в самом деле с ним встретились? - спросила Нанона. - С мальчиком? - Да. - Каков он был? Ну, говорите откровенно, - сказал герцог. - По правде сказать вам, - отвечал Ковиньяк, - он был премилый малый: белокурый, стройный, прелестный, ехал с каким-то конюхом. - Именно так, - сказала Нанона, кусая губы. - И вы влюблены в него? - В кого? - В этого премилого малого, белокурого, стройного и прелестного? - Что это значит, ваша светлость? - спросил Ковиньяк, готовясь рассердиться. - Что хотите вы сказать? - Что? У вас до сих пор хранится на сердце серенькая перчатка? - спросил герцог, лукаво улыбаясь. - Серенькая перчатка? - Да, та самая, которую вы так страстно нюхали и целовали вчера вечером. Ковиньяк уже ничего не понимал. - Та перчатка, которая заставила вас догадаться, понять пре-вра-ще-ние… - продолжал герцог, останавливаясь на каждом слоге. Ковиньяк по одному этому слову понял все. - А, этот мальчик был дама? - вскричал он. - Ну, даю вам честное слово, что я угадал эту шутку! - Теперь уже нет сомнения, - прошептала Нанона. - Налейте мне вина, сестрица, - сказал Ковиньяк. - Не знаю, кто опустошил бутылку, которая стояла возле меня, но в ней уже нет ничего. - Хорошо, хорошо! - сказал герцог. - Есть еще возможность вылечить его, если любовь не мешает ему ни есть, ни пить. Государственные дела не пострадают от такой любви. - Как! Чтобы от любви моей пострадали дела короля? Никогда! Дела короля прежде всего! Дела короля - вещь священная! Не угодно ли за здоровье короля, ваша светлость! - Можно надеяться на вашу преданность, барон? - На мою преданность? - Да. - Разумеется, можно. Иногда я готов позволить изрезать себя на куски… - И это очень просто, - перебила Нанона, боясь, что в восторге от медока и шамбертена Ковиньяк забудет свою роль и воротится к своей личности. - И это очень просто. Разве вы не капитан войск его королевского величества по милости герцога? - И никогда этого не забуду, - отвечал Ковиньяк с изумительным душевным волнением, положив руку на сердце. - Мы и не то сделаем после, - сказал герцог, - а что-нибудь побольше. - Покорнейше благодарю! - И мы уже начали. - В самом деле? - Да. Вы слишком скромны, друг мой, - возразил герцог д'Эпернон. - Когда вам нужна будет протекция, надобно обратиться ко мне. Теперь, когда вам не нужно ходить окольною дорогою, когда вам уже не нужно скрываться, когда я знаю, что вы брат Наноны… - Теперь, - вскричал Ковиньяк, - я всегда буду относиться прямо к вашей светлости! - Вы обещаете? - Даю слово. - Прекрасно сделаете. Между тем сестра объяснит вам, о чем мы теперь хлопочем: она должна отдать вам письмо от меня. Может быть, все счастие ваше зависит от поручения, которое я даю вам по ее просьбе. Попросите совета у сестры вашей, молодой человек, попросите у нее совета: она умна, осторожна и чрезвычайно добра. Любите сестру вашу, барон, и будьте уверены, что я всегда буду к вам милостив. - Ваша светлость, - вскричал Ковиньяк с непритворною радостью, - сестра моя знает, как я люблю ее, как я желаю видеть ее счастливою, славною и особенно… богатою! - Ваш пыл нравится мне, - сказал герцог, - так останьтесь с Наноной, а я пойду и займусь одним мерзавцем. Но, кстати, барон, - прибавил герцог, - может статься, вы можете дать мне какие-нибудь сведения об этом бандите? - Охотно, - отвечал Ковиньяк. - Только мне надобно знать, о каком бандите вы говорите. В наше время их очень много и они разных сортов. - Вы совершенно правы, этот чрезвычайно дерзок, подобного я еще не видывал. - В самом деле! - Представьте, этот мерзавец взамен письма, которое писала вам вчера сестра и которое он достал гнусным убийством, выманил у меня бланк. - Бланк, в самом деле? Потом Ковиньяк прибавил простодушно: - Но зачем же вам было нужно это письмо, посланное сестрою к брату? - Да я не знал родства. - Это другое дело. - И притом имел глупость, - простите ли меня, милая Нанона, - прибавил герцог, подавая ей руку, - имел глупость ревновать вас. - Вы ревновали? В самом деле? Ах, ваша светлость! Как вам не стыдно! - Так я хотел спросить у вас, не знаете ли вы, кто был доносчик в этом деле? - Нет, право, не знаю… Но ваша светлость понимает, что подобные дела не остаются без наказания и что вы со временем узнаете преступника. - Да, разумеется, узнаю со временем, - отвечал герцог, - и для этого я принял свои меры, но мне было бы гораздо приятнее узнать теперь. - Так вы приняли меры? - спросил Ковиньяк, слушая обоими ушами. - Вы приняли меры? - Да, да, - продолжал герцог, - и мерзавец будет очень счастлив, если его не повесят за его бланк. - Ого! - сказал Ковиньяк. - А каким образом узнаете вы этот бланк от прочих бланков, которые вы даете, ваша светлость? - На этом сделана заметка. - Какая? - Для всех незаметная, но я узнаю ее посредством химической операции. - Чудесно! - сказал Ковиньяк. - Вы поступили чрезвычайно остроумно в этом случае, но смотрите, остерегитесь, он, может быть, догадается. - О, этого нельзя опасаться. Кто может сказать ему об этой заметке? - И то правда, - отвечал Ковиньяк, - Нанона не скажет, я тоже не скажу. - И я тоже, - прибавил герцог. - И вы не скажете. Вы совершенно правы: когда-нибудь вы узнаете имя человека и тогда… - И тогда, так как я буду уже квит с ним, потому что он получит за бланк все, чего пожелает, тогда я прикажу повесить его. - Прекрасно! - вскричал Ковиньяк. - А теперь, - продолжал герцог, - если вы не можете дать мне сведения о нем… - Нет, право, не могу. - Так я оставлю вас с сестрою. Нанона, растолкуйте ему мое поручение хорошенько, особенно постарайтесь, чтобы он не терял времени. - Будьте спокойны. - Прощайте! Герцог нежно простился рукою с Наноной, дружески кивнул ее брату и спустился с лестницы, обещая воротиться в тот же день. - Черт возьми! - сказал Ковиньяк. - Добрый герцог хорошо сделал, что предупредил меня… Право, он не так глуп, как кажется. Но что буду я делать с его бланком? Попробую продать его как вексель… Нанона воротилась и заперла дверь. - Теперь, - сказала она брату, - потолкуем, как исполнить приказание герцога д'Эпернона. - Да, милая сестрица, - отвечал Ковиньяк, - потолкуем, ведь я только для этого и пришел сюда. Но чтобы удобнее разговаривать, надобно сесть. Сделайте одолжение, сядьте, прошу вас. Ковиньяк подвинул стул и показал Наноне, что стул готов для нее. Нанона села и нахмурила брови, что не предвещало ничего хорошего. - Во-первых, - начала Нанона, - почему вы не там, где вам следует быть? - Ах, милая сестрица, вот это совсем не любезно с вашей стороны. Если бы я был там, где мне следует быть, то не был бы здесь, и вы не имели бы удовольствия видеть меня. - Ведь вы хотели поступить в аббаты? - Нет, я не хотел. Скажите лучше, что особы, принимающие участие во мне, и особенно вы, желали этого. Но я лично никогда не чувствовал особенного влечения к этому званию. - Однако же, вас так воспитывали. - Да, и я воспользовался этим воспитанием. - Не шутите так бессовестно! - Я и не думаю шутить, прелестная сестрица. Я только рассказываю. Слушайте, вы отправили меня в Ангулем, в монастырь, чтобы я учился. - И что же? - Ну, я и выучился. Я знаю по-гречески, как Гомер, по-латыни, как Цицерон, а теологию, как Иоанн Гусс. Когда я все выучил, то перешел, все по вашему же желанию, к кармелитам в Руан. - Вы забываете сказать, что я обещала вам ежегодную пенсию в сто пистолей и сдержала данное слово. Сто пистолей для кармелита, кажется, очень довольно. - Совершенно согласен с вами, милая моя сестрица, но под предлогом, что я еще не кармелит, монахи постоянно получали пенсию вместо меня. - Если это и правда, то ведь вы поклялись жить всегда в бедности? - И поверьте мне, что я в точности исполнил клятву: трудно было найти человека беднее меня. - Но вы ушли от кармелитов? - О, да! Наука сгубила меня, я был слишком учен, милая моя сестрица. - Что это значит? - Между кармелитами, которые вовсе не слывут Эразмами и Декартами, я считался чудом, разумеется, чудом учености. Когда герцог Лонгвиль приехал в Руан просить город склониться на сторону парламента, меня отправили приветствовать герцога речью. Я исполнил поручение так красноречиво и удачно, что герцог был невыразимо доволен и спросил у меня, не хочу ли я быть его секретарем. Это случилось именно в ту минуту, как я хотел постричься. - Да, я это помню, и даже под предлогом, что хотите проститься с миром, вы просили у меня сто пистолей, и я доставила вам их прямо в собственные ваши руки. - И только эти сто пистолей я и видел, клянусь вам честью дворянина. - Но вы должны были отказаться от света. - Да, я точно хотел отказаться, но судьба распорядилась иначе: она, верно, хотела определить мне другое поприще, послав мне предложение герцога Лонгвиля. Я покорился решению судеб и, признаюсь вам, до сих пор не раскаиваюсь. - Так вы уже не кармелит? - Нет, по крайней мере, теперь, милая сестрица. Не смею сказать вам, что никогда не ворочусь в монастырь, потому что какой человек может сказать вечером: я сделаю завтра то-то. Господин Ренсе основал орден Трапистов. Может быть, я последую его примеру и изобрету что-нибудь новенькое. Но теперь я попробовал военное ремесло. Оно сделало меня человеком светским и нечистым, но при первом удобном случае я постараюсь очиститься. - Вы военный! - сказала Нанона, пожав плечами. - Почему же нет? Не скажу вам, что я Дюнуа, Дюгесклен, Баяр, рыцарь без страха и упрека. Нет, я не так горд, сознаюсь, что заслуживаю кое-какие упреки, и не спрошу, как знаменитый Сфорца, что такое страх. Я человек, и как говорит Плавт: Homo sum, et nihil humanum a me alienum puto, то есть я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Поэтому я трус, сколько человеку позволяется быть трусом, что не мешает мне при случае быть очень храбрым. Когда меня принуждают, я довольно порядочно действую шпагой и пистолетом. Но по природе истинное мое призвание - дипломатическое поприще. Или я очень ошибаюсь, милая Нанона, или я буду великим политиком. Политическое поприще прекрасно. Посмотрите на Мазарини: он пойдет далеко, если его не повесят. Видите ли, я то же самое, что Мазарини. Зато и боюсь только одного: чтобы меня не повесили. По счастью, я могу надеяться на вас, милая Нанона, и эта мысль придает мне бодрости и отваги. - Так вы военный? - И кроме того, придворный в случае нужды. Ах! Мое пребывание у герцога Лонгвиля много послужило мне в пользу. - Чему же вы там учились? - Тому, чему можно выучиться у такого человека: выучиться воевать, интриговать, изменять. - И к чему это привело вас? - К самому блестящему положению. - Которое вы не умели удержать за собою? - Что ж делать? Ведь даже и принц Конде потерял свое место. Нельзя управлять событиями. Милая сестрица! Каков бы я ни был, я управлял Парижем! - Вы? - Да, я. - Сколько времени? - Час и три четверти, по самому верному счету. - Вы управляли Парижем? - Как настоящий король. - Как это случилось? - Очень просто. Вы знаете, что коадъютор господин Гонди, то есть аббат Гонди… - Знаю, знаю! - Был полным властелином столицы. В это самое время я служил герцогу д'Эльбефу. Он лотарингский принц, и нет стыда служить принцу. Ну, в то время герцог был во вражде с коадъютором. Поэтому я произвел восстание и взял в плен… - Кого? Коадъютора? | 
