Александр Дюма - Ущелье дьявола

    - Папа, - сказал Юлиус, вытирая слезы, - в вашем возрасте и вашем положении вы не можете предпринять долгого путешествия. Но я могу поехать и поеду.

    - Благодарю, дитя мое, - сказал барон. - Именно об этом я и хотел тебя просить. Но как же Христина?

    Вся побледневшая Христина опустилась на стул.

    - Разве я не могу ехать вместе с Юлиусом? - спросила она с волнением.

    - Разумеется! Я возьму тебя с собой, - сказал Юлиус.

    - А Вильгельм? - спросила молодая мать.

    - Правда!… - сказал Юлиус.

    - Ребенка невозможно брать в такое дальнее путешествие морем, - сказал барон. - Мальчик в последнее время чувствует себя очень хорошо, но ведь он такой слабенький. Как перенесет он плавание и перемену климата? Если Христина поедет, то должна будет оставить ребенка на мое попечение.

    - Оставить мое дитя! - воскликнула Христина.

    И она разразилась слезами.

    Отпустить мужа без себя ей казалось невозможным. Но уехать без своего ребенка было еще невозможнее.

    Барон Гермелинфельд попробовал успокоить Христину.

    - Всего благоразумнее было бы, - тихо и спокойно проговорил он, - поехать одному Юлиусу. Ведь эта разлука вовсе уж не такая долговременная. По-видимому, мой несчастный брат не долго задержал бы его там. Юлиус приедет, похоронит его и может сейчас же вернуться. Понимаю я, милые дети мои, что всякая разлука тягостна, но ведь надо же принимать житейские обстоятельства так, как они нам представляются. Тебе, Юлиус, необходимо подумать о своем дяде, а тебе, Христина, о своем сыне.

    Христина бросилась на шею своему мужу.

    - Да надо ли, необходимо ли это, чтобы он ехал? - воскликнула она.

    - Спроси об этом свое благородное сердце, - ответил барон. - Поездка Юлиуса тем более необходима, что, отказавшись от нее, он ничего не теряет. Одновременно с этим письмом мой бедный брат прислал мне копию своего духовного завещания. Останется Юлиус или поедет, все имущество Фритца будет принадлежать нам. Мой брат позаботился о том, чтобы нам не было никакого интереса спешить к его смертному одру, и великодушно предоставил нам поступать, как мы решим. Но ведь самое это великодушие является лишним побуждением к тому, чтобы мы исполнили его последнее желание. Предоставляю тебе самой судить об этом, мое милое Дитя. А что до меня касается, я нахожу обязанность явиться для утешения умирающего Фритца до такой степени настоятельной, что если Юлиус не поедет, так я поеду.

    - О нет, я отправлюсь! - воскликнул Юлиус.

    - Да, он должен ехать, - сказала Христина. - И я поеду с ним.

    Она быстро подошла к барону и тихонько сказала ему:

    - Таким образом я не только последую за Юлиусом, но и убегу от Самуила.

    - Я не нахожу никаких причин осуждать тебя за это, - ответил ей барон. - Твое первое путешествие, правда, принесло тебе мало пользы в этом отношении. Но кто любит, с тем нечего рассуждать. И если ты решительно хочешь сопровождать Юлиуса, то я принимаю на себя заботы о Вильгельме и стану его матерью, чтобы заменить тебя.

    - О, мать нельзя заменить! - сказала Христина, качая головою. - О, господи! Вдруг мой Вильгельм захворает, когда меня не будет здесь! А вдруг умрет! Дальние путешествия не очень счастливы для меня. Я уже совершила одно и, когда вернулась домой, нашла моего отца под землей. Что если по возвращении из этой поездки, я найду могилу моего дитяти! Нет, если уж это необходимо, пусть Юлиус едет один. Я останусь со своим сыном.

    - Христина, - сказал Юлиус. - По-моему, ты вполне права. Оставайся с нашим Вильгельмом. Наша разлука причинит нам жестокое горе. Но разлука твоя с ребенком будет горем еще более жестоким. Я мужчина, и хотя буду страдать вдали от тебя, но ведь через три-четыре месяца я вернусь, и твои ласки вознаградят меня за мои мучения. Но ребенок?… Если он заболеет, и если около него не будет тебя, чтобы спасти, то все будет кончено, и твои поцелуи и ласки не оживят его. Для него ты гораздо нужнее, чем для меня.

    И, видимо, желая положить решительный конец этой ужасной сцене, он спросил у отца:

    - Когда же мне отправляться в путь?

    - Увы! - ответил барон. - Как это ни ужасно, а уехать придется не дальше, как сегодня же вечером.

    - О, неужели так скоро! - воскликнула Христина.

    - Успокойся, дитя мое. - Ведь если уж Юлиусу надо ехать, так не лучше ли сократить минуты разлуки? Ведь чем скорее он уедет, тем скорее вернется. Притом, бедный брат не может ждать, и если Юлиус не успеет захватить его в живых, тогда к чему же вся эта поездка? Я навел справки об отплывающих судах. Через два дня из Остенде уходит в Америку корабль "Коммерция". А после него нет другого судна, которое отойдет раньше двух недель. Притом, "Коммерция" превосходное, быстрое судно. Нельзя упускать такого случая. Подумай о том, как важно для нас знать, что Юлиус попал на хорошее судно. А "Коммерция" славится своими удобствами и прекрасными морскими качествами. Значит, и я буду спокоен, что он поспеет вовремя, и ты будешь спокойна, что он благополучно вернется.

    - О, папа, - говорила Христина, - я совсем не подготовлена к такой быстрой и неожиданной разлуке. Неужели вы не дадите мне хоть один или два дня для того, чтобы освоиться с ней?

    - Скажите, папа, когда "Коммерция" отправляется в путь?

    - Послезавтра.

    - В котором часу?

    - В восемь часов вечера.

    - Ну, хорошо. Если хорошенько заплатить ямщику, то можно попасть в Остенде через тридцать шесть часов. У меня в распоряжении сорок восемь часов. Я вполне понимаю ваши заботы. Мне надо попасть на "Коммерцию" для того, чтобы быть уверенным в том, что я еще застану моего дядю в живых, и для того, чтобы вы были совершенно спокойны насчет меня. Но в то же время, я не хочу отнимать у моей милой Христины ни единой минуты из тех, что принадлежат ей. Поэтому, я отправляюсь завтра утром.

    - И я поеду с тобой до Остенде? - спросила Христина.

    - Это мы обдумаем, - сказал Юлиус.

    - Нет, я хочу, чтобы это было решено сейчас же.

    - Ну хорошо, поедем вместе, - сказал Юлиус, обменявшись взглядом с отцом.

    На этом и было решено. Христина вышла, чтобы заняться приготовлениями мужа к поездке. А в это время отец и сын обменялись тихим голосом несколькими словами.

    Христина скоро вернулась. Она отдала приказания и тотчас поспешила к мужу, чтобы не терять последних минут перед разлукой с ним.

    Вечер прошел печально и, в то же время, очаровательно. Нет ничего грустнее и, в то же время, нет ничего нежнее таких разлук. Только в эти минуты люди сознают и чувствуют, как они любят друг друга. Все, что прерывается, имеет в себе какую-то особенную чарующую горечь, какую люди не испытывают в полноте установившихся и непрерывных привязанностей. Боль их сердец показывает им, какими узами они были связаны друг с другом. Минувшее счастье меряется наступающим несчастьем. Нет лучшего градусника любви, чем горе.

    Барон рано ушел к себе, чтобы иметь время отдохнуть от тревог и волнений того дня и подкрепиться к завтрашнему дню.

    Христина и Юлиус остались одни. Они плакали, утешали друг друга, смотрели на свое дитя, спавшее в колыбели. Они говорили друг другу о том, как будут несчастливы в разлуке. Они уговаривали друг друга не горевать, они клялись не забывать друг друга. И каждый из них старался ободрить и утешить другого ласковой улыбкой. Они говорили друг другу, что незачем предаваться такой горести, что это путешествие вовсе уже не такое великое несчастье. Но эти улыбки не надолго обманывали их, и их веселый смех то и дело оканчивался рыданиями.

    Тем временем наступила ночь. Они в это время были в комнате Христины.

    - Теперь уже поздно, - сказала она. - Тебе надо хорошо отдохнуть перед утомительной дорогой. Иди к себе, милый Юлиус, и постарайся уснуть.

    - Ты гонишь меня? - сказал Юлиус с улыбкой. - Нам предстоит разлука на столько длинных дней, а ты меня гонишь!

    - О, мой милый! - вскричала Христина, зажимая ему рот поцелуем. - Я люблю тебя!…

    Когда первый луч зари проник в комнату, Христина еще крепко спала. Ее одолели все эти усиленные волнения. Одна из ее прелестных рук свешивалась с кровати, другая, согнутая, лежала на лбу. Во всей ее позе, в этих серых кругах, которые окружали ее глаза, чувствовалась прострация тела, побежденного усиленными движениями души. Минутами тень набегала на ее лоб, легкая судорога подергивала ее кроткое лицо, словно под влиянием какого-нибудь дурного сна, и ее пальцы нервно вздрагивали.

    Она была одна.

    Вдруг она проснулась, приподнялась и оглянулась вокруг.

    - Как же так? - проговорила она. - Мне кажется, что Юлиус был здесь.

    Быстро соскочив с кровати, она пробежала в комнату Юлиуса. Она была пуста.

    Она бросилась к звонку. Ее горничная немедленно прибежала.

    - Мой муж! - воскликнула она. - Где мой муж?

    - Он уехал, сударыня.

    - Как, уехал, не простившись! Что за вздор ты говоришь!

    - Он приказал мне передать вам письмо.

    - Где оно?

    - На камине в вашей комнате.

    Христина бросилась к себе в комнату. Там на камине лежали два письма, одно от Юлиуса, другое от барона.

    Юлиус извещал, что пожелал избавить ее от тягостной минуты разлуки, что он боялся утратить всякое мужество, видя ее, как вчера, в отчаянии и слезах. Он убеждал ее быть мужественной, напоминал, что она останется не одна, а со своим ребенком. Что до него касается, то он предпочел сразу решиться на эту разлуку, без томления грустным прощанием.

    Христина давно уже прочитала письмо до последней буквы, а все еще продолжала смотреть на него, совершенно неподвижная, как статуя.

    Горничная взяла малютку из его колыбели и положила его на руки матери.

    - Ах, это ты, - промолвила Христина, едва обратив внимание на своего ребенка. Она сейчас же передала его на руки горничной.

    Она вспомнила о письме барона и принялась читать его.

    "Дорогая дочь моя, - писал барон. - Прости меня, что я так внезапно увез твоего мужа. Зачем тянуть эти раздирающие сцены разлуки? Будь спокойна за Юлиуса. Я провожу его до Остенде и расстанусь с ним не прежде, как он взойдет на судно. Как только оно выйдет из гавани, я немедленно вернусь к тебе. Значит, через три дня ты будешь иметь самые свежие вести о муже. Я затем и поехал, чтобы доставить тебе это утешение. Я всю эту ночь раздумывал, не лучше ли мне остаться с тобой, чтобы защищать тебя от тех гнусных угроз, которые над тобой тяготеют. Но к чему доводить опасения до крайнего преувеличения и до ребяческого страха? Отправляясь в отъезд на три дня и зная, что ты останешься одна, я принял все необходимые предосторожности. Да, по правде сказать, и не вижу, какая особенная опасность могла бы тебе угрожать. Пусть около тебя постоянно будет кто-нибудь, не ходи никуда из замка, а по ночам вели ложиться в соседних комнатах и в библиотеке вооруженным слугам. В комнате с тобой будут спать твоя горничная и кормилица Вильгельма. Чего тебе бояться при таких предосторожностях?

    Через три дня я буду дома. Потом мне надо будет вернуться в Берлин на службу, и я возьму тебя с собой. Постарайся в эти три дня закончить свои сборы в путь. Ты знаешь, что у меня на окраине Берлина есть дом с садом, где наш Вильгельм будет пользоваться чистым воздухом, и где моя Христиночка будет в безопасности. Оба вы и останетесь со мной на все время, пока Юлиус будет в отсутствии.

    Итак, до четверга. Не теряй мужества и поцелуй за своего мужа щечки Вильгельма.

    Твой преданный отец,

    барон Гермелинфельд".

    Это письмо успокоило Христину. Ее особенно подкрепила мысль о том, что около Юлиуса есть человек, который его проводит и который через три дня доставит ей вести о нем.

    Она подошла к колыбельке Вильгельма, взяла ребенка на руки и стала со слезами целовать его.

    И вдруг зловещая мысль мелькнула в ее голове. Она вспомнила о пророчестве цветов, которое ей сделала Гретхен в развалинах замка.

    - Да, - пробормотала она, - Гретхен говорила правду, наш союз почти сейчас же и окончился. Мы живы и любим друг друга, и, однако же, мы разлучены. И Гретхен еще прибавила к этому, что разлука продлится долгие годы, и что мы будем жить вдали друг от друга, словно чужие. О, боже, спаси меня от этих суеверий.

    А между тем, мысль о Гретхен вызвала у ней мысль о Самуиле.

    - О! - с ужасом воскликнула она. - Тот, кто должен был меня защищать удалился, а тот, кто хочет меня сгубить, остается.

    Она прижала Вильгельма к своей груди, как бы стремясь прикрыть целомудрие матери невинностью дитяти, и опустилась на колени перед распятием, стоявшим у колыбели.

    - О, боже мой! - воскликнула она. - Сжалься над бедной женщиной, которая любит и которую ненавидят! Вся моя надежда на тебя! Ты вернешь мне мужа и соблюдешь его жену!

    В тот же вечер около одиннадцати с половиной часов в той круглой подземной зале, где Самуил представил Юлиуса главарям Тугендбунда, происходило совещание этих трех главарей. Все трое, по обычаю замаскированные, сидели у стен залы, которая освещалась потолочною лампой. Перед ними стоял с открытым лицом Самуил.

    - Значит, вы не хотите, чтобы я теперь же начал действовать? - говорил Самуил.

    - Нет, - отвечал председатель. - Мы не сомневаемся ни в вашей силе, ни в вашей смелости. Главная причина тут состоит в положении вашего врага в данную минуту. Теперь Наполеон находится в полном блеске. Все ему удается. Он утвердился крепче, чем когда-либо на троне Европы. Раньше он обладал обширностью владений, а теперь - после рождения римского короля - за ним обеспечена и преемственность его власти. В настоящую минуту сам бог за него.

    - Я и люблю сражаться с врагами, когда они вполне овладели своими силами.

    - Знаем мы это, - ответил председатель. - И знаем также, что и с ясного неба раздаются громы. Но подумайте о последствиях, которые повлекло бы за собой покушение на него в эту минуту. Факт сам по себе ничего не значит, если за ним не стоит идея. Он будет бесполезен и, следовательно, негоден, если общественное согласие не за него. А поразить Наполеона среди глубокого мира, когда он сам ни на кого не нападает, когда он никому не угрожает, разве это не значило бы обратить общественное мнение в его пользу? Ведь тогда мы были бы зачинщиками, людьми, бросающими вызов, тогда как на самом деле мы, наоборот, мстители и покровители человеческой свободы. Ведь если покушение не удастся, оно укрепит его положение, а удастся - укрепит его династию. Вы сами видите, что час еще не настал.

    - Хорошо, подождем, - сказал Самуил. - Но если только вас смущает мир, то нам недолго придется ждать, это я вам предсказываю. Наполеон не может долго оставаться в покое, не изменяя себе, не отрицая самого себя. Он либо - война, либо - ничто. Те, которые упрекают его за ненасытную жажду к завоеваниям, ровно ничего не понимают в его миссии.

    Наполеон - это вооруженная революция. Он должен идти от народа к народу, изливая на нивы и в умы французскую кровь, от которой, как от росы, должны явиться повсюду всходы возмущения и народного чувства. Вы думаете, что он способен сидеть на золоченом кресле, как ленивец-король! Он совсем не за этим пришел на землю. Он еще не обошел вокруг света, и потому не воображайте, что он отдыхает. И я предрекаю вам, что близок тот день, когда Наполеон объявит войну, все равно кому, - Пруссии, России. Так вот, когда это случится, предоставит ли мне Тугендбунд действовать?

    - Может быть. Но вы не забываете о Фридрихе Стапсе?

    - Я помню только, что он умер, и что его смерть не была отомщена.

    - Прежде, чем позволить вам действовать, - продолжал председатель, - мы должны знать, что вы хотите делать.

    - Я буду действовать без вас, и вас ничем не скомпрометирую. Вам достаточно знать это?

    - Нет, - ответил председатель. - Союз имеет право все знать. Вы не можете действовать от себя, действия всех членов союза должны быть едины.

    - Хорошо, - сказал Самуил. - Так слушайте же. Три главаря приготовились слушать, а Самуил приготовился говорить… Как вдруг раздался металлический звон.

    Самуил вздрогнул.

    Звонок повторился.

    Что бы это значило? - подумал Самуил. - Барон и Юлиус отправились в Остенде. Христина осталась одна. Уж не сделали ли они только вид, что уехали, и не расставляют ли мне ловушку?

    - Ну что же вы, говорите! - напомнил ему председатель.

    Но Самуил забыл и думать о трех главарях, забыл Наполеона, забыл весь мир. Он думал о Христине.

    - Разве вы не слыхали? - сказал он.

    - Да, слышали что-то вроде колокольчика. Что это означает?

    - Это означает, - отвечал Самуил без всякой церемонии, - что нам придется закончить нашу беседу в другое время. А теперь, извините, я должен вас оставить, потому что меня зовут.

    Несмотря на все свое самообладание, он не мог подавить живейшего волнения.

    - Кто зовет вас? - спросил председатель.

    - Она, - ответил он, совершенно забыв, с кем он говорит. Но сейчас же овладел собой и продолжал:

    - Это одна молодая пастушка предупреждает меня, что вблизи появились подозрительные люди. Вам надо уходить, не теряя времени.

    - Вы ничего не предпримете, прежде чем мы увидимся вновь? - сказал председатель.

    - Ничего, будьте спокойны, - сказал Самуил. И он открыл перед ними дверь.

    В ту минуту, как он запирал за ними дверь, звонок вновь задребезжал с удвоенной силой, словно в нем выражался крик испуга.