Все рассмеялись, но Догерти их остановил и показал пальцем на Дженнингса. Ему хотелось поскорее со всем этим покончить. - Я такой же классный игрок, как Дюмэн, - вздохнул Дженнингс. - Играл в ту же игру, что и ты, Догерти, и до этого думал, что у меня с покером - лады. Но… Привет! Мои пятьдесят улетели так быстро, что я не успел сказать "гудбай". - А куда ты ходил? - К Перли, на Шестую авеню. Я там бывал раза два, и месяцев шесть назад крупно выиграл. Но сегодня вечером - лучше об этом не говорить. - Мы - команда болванов, - простонал Догерти. - Лучше нам вставать с утра пораньше и идти торговать пирожками. Твоя очередь, Дрискол. Но Дрискол заявил, что лучше он расскажет свою историю после Бута. Догерти не был настроен спорить и повернулся к продавцу пишущих машинок. - Я не против, - сказал этот джентльмен, - хотя мой рассказ довольно забавен. Да и все равно мы приближаемся к финалу. Не так важно, куда именно я отправился. В жилую часть города, в одну маленькую бильярдную. Там в любое время, днем и ночью, можно найти нескольких джентльменов, коротающих время за этой достойной и древней азартной игрой. Не буду вдаваться в подробности - по крайней мере опущу большинство из них. Вообще, это великолепная игра: умеючи можно выиграть хорошие деньги, а мне казалось, что я неплохой игрок. Я катал шары, пока пальцы не заболели и колени не задубели, а голос не стал похожим на гудок парома в туманную погоду - у меня привычка во время игры постоянно болтать. Ну, короче, я старался изо всех сил. В какой-то момент у меня было шестьсот долларов. К половине восьмого у меня осталась последняя сотня, и надо было уходить. У меня была возможность сделать рискованный удар, и я решил еще раз испытать судьбу. Моя сотня - а я поставил ее всю - таяла на глазах. Тогда я поставил последние доллары, положил в карман две сотни и сказал "доброй ночи". - Ну что ж, наши двести пятьдесят у нас уже есть, - заключил Дженнингс. - Но что от них толку? - посетовал Догерти. - Не надо ничего загадывать. Завтра будет новый день. - Кажется, - вступил в разговор Дрискол, - только мой рассказ не выслушали. - Чтоб тебе голову оторвало, - буркнул бывший боксер. - Давай, да побыстрее. Все так ужасно! Дрискол с чувством и не спеша высморкался, три раза сплюнул и поднялся на ноги. В его движениях было что-то такое, отчего его приятели в нетерпении привстали со своих кресел. Увидев этот возросший интерес, он широко улыбнулся и вальяжно на них посмотрел. - Прежде всего, джентльмены, - начал он, - я вовсе не хочу сказать, что считаю себя гениальным во всех значениях этого слова. В покере я совсем беспомощен. Скачки на пони, как их здесь назвал Дюмэн, для меня - тайна за семью печатями. И я вовсе не обладаю необходимым мастерством, чтобы успешно гонять по зеленому полю бильярдные шары. Все хором закричали: - Кончай! - Хватит болтать! - Говори дело! - Рассказывай свою историю! Дрискол подождал, пока они успокоились, и невозмутимо подытожил: - Не будьте такими нетерпеливыми, джентльмены. Как уже было мною замечено, я не считаю себя гением. Поэтому я понимал, что если мои пятьдесят долларов вырастут в нужной пропорции, то только благодаря удивительно благоприятному стечению обстоятельств. И в соответствии с этим строил свои планы. Расставшись с вами в четыре часа у дверей "Ламартина", я пошел прямо к себе домой. Там я взял листок бумаги и написал на нем в ряд цифры от 1 до 35, каждую размером в дюйм. Потом я разорвал лист на тридцать пять частей, чтобы на каждой была одна цифра. Смешал эти клочки и вытащил один из них. На нем было число 32. Снова раздались нетерпеливые крики его приятелей, которые начали подозревать, что за таким пространным вступлением может быть интересное заключение, и снова рассказчик не обратил на них никакого внимания и продолжил: - Когда эта операция была закончена, я лег вздремнуть. В шесть часов я поднялся, пошел в ресторан пообедать, а оттуда отправился на работу в театр. Первой моей задачей было занять еще пятьдесят долларов, чтобы удвоить мой капитал. Когда спектакль закончился, я как можно быстрее оделся, вышел из театра ровно в четверть двенадцатого и направился в известнейшее заведение, которым заправляет мистер Меррифилд. Оно, как мне кажется, самое большое и приятное из всех подобных заведений в Нью-Йорке. У них там имеется хитроумное приспособление, известное под названием "рулетка", модно раскрашенная и с причудливыми цифрами. Я встал перед ней и поставил свои сто долларов на цифру 32. Он сделал паузу, повернулся, взял свое пальто со спинки кресла, на котором сидел, а его приятели смотрели на него затаив дыхание. Потом он закончил свой рассказ: - Результат, джентльмены, лучше показать, чем о нем говорить. Вот он. Он достал из кармана пальто пачку купюр и бросил их на стол с криком: - Вот они, ребята! Тридцать пять новеньких хрустящих сотенных за один поворот колеса! После этого наступил ад кромешный. Все принялись кричать, танцевать и бить Дрискола по спине, а он пытался спрятаться в углу. Они рассыпали купюры по столу, чтобы всласть ими полюбоваться, и вообще все в комнате ходило ходуном. Дюмэн сел за пианино, чтобы сыграть триумфальный марш, и в этот момент Догерти вдруг подскочил к нему и хлопнул по плечу. - Ты обратил внимание на этот номер? - взволнованно спросил он. Француз посмотрел снизу вверх на Догерти: - Какой номер? - Тот, на который поставил Дрискол? - Да - тридцать второй. А что? - Конечно. Тридцать второй. Ты не помнишь? Где ты был сегодня днем? Это же номер камеры Ноултона в тюрьме! Глава 16
Все вместе
Когда Лиля на следующее утро, в девять часов, пришла в вестибюль "Ламартина", все Странные Рыцари уже сидели на своем диване в углу. На несколько мгновений она от удивления забыла обо всем на свете и подумала, что только конец света мог поднять всех этих джентльменов так рано с их уютных постелей. Догерти поспешил к ее столу и требовательным тоном спросил, почему она не осталась дома. - А с какой стати? - улыбнулась Лиля. - Я чувствую себя хорошо, правда. И в любом случае, пусть лучше мне будет плохо, но здесь, чем хорошо, но там. - Вы его не видели? - Бывший боксер утвердительно хмыкнул и дал подробный отчет о разговоре с Ноултоном прошлым утром. В конце он сказал, что они наняли адвоката и что питательная энергия войны в сумме три тысячи долларов вручена Дюмэну как хранителю сокровищ. - Но мистер Догерти! - воскликнула Лиля. - Мы не можем ими воспользоваться! Думаю, вы понимаете это. У меня есть кое-какие сбережения… Догерти прервал ее: - А теперь слушай сюда. Мы будем этим заниматься, и не мешай нам. В любом случае это не будет стоить нам ни цента. Не могу объяснить как, но могу в этом поклясться. Все в порядке, и тебе не о чем беспокоиться. Ради бога, только не надо говорить, что вы с Ноултоном обойдетесь без нашей помощи и что ты не примешь этих денег. Если мы собираемся тебе помочь - значит, мы должны это сделать. Что ты подумала вчера утром - что я отнесу Ноултону записку, а потом приду домой и буду сидеть сложа руки? После этих слов Догерти, не дав Лиле времени для ответа, повернулся, пересек вестибюль и присоединился к своим приятелям. Это было началом кампании, которая продолжалась немногим больше месяца. Странные Рыцари распределили обязанности между собой, и им пришлось поднапрячься. Каждое утро один из них сопровождал Лилю по дороге в отель и провожал ее вечером домой. Это было необходимо, потому что ей дважды встречался на улице Шерман. Он также маячил около ее дома, но там присутствие мужчины-охранника не требовалось, потому что эту роль с успехом выполняла миссис Берри. Догерти был официальным связным между "Ламартином" и городской тюрьмой. Сначала Лиля настаивала на том, чтобы самой ходить к Ноултону, но Догерти уговорил ее возложить эту унизительную миссию на него. Пленник писал: "Я так хочу увидеть тебя, ты это знаешь, но, пожалуйста, не приходи сюда. Вполне достаточно, что тюремная камера навсегда запечатлелась в моей памяти, - мне было бы невыносимо знать, что и ты видела меня здесь. Что бы ни рисовало твое воображение, реальность в сто крат ужаснее. Если я вновь обрету свободу, то мне не будет казаться, что я обманул правосудие. Господь свидетель, что я не мог быть наказан за мое преступление сильнее, чем это уже произошло". Ноултон упорно отказывался разрешить своему адвокату добиваться его освобождения под залог. Адвокат называл это донкихотством, Догерти использовал более сильные и всем хорошо известные выражения, но они не могли изменить решение молодого человека. Он не объяснял причин, но все их понимали; и адвокат, который был по крайней мере столь же добросовестен, как и любой другой представитель его профессии, заметил Дюмэну, что он впервые за десять лет своей практики с легким сердцем защищает переступившего закон человека. Что касается самого дела, то оно казалось безо всяких оговорок простым. До сих пор не было известно, какими доказательствами располагает обвинение. Это создавало определенные трудности, и все усилия были направлены на то, чтобы узнать, чем располагает противная сторона. Рыжий Тим не представлял какой-либо опасности, потому что ему удалось благополучно скрыться в ночь перед арестом Ноултона. А только он один из этой банды видел Ноултона и имел с ним дело. Больше всего адвокат боялся, что имеются доказательства каких-то конкретных операций с деньгами. Особенно его беспокоил бумажник Ноултона, пропажа которого обнаружилась наутро после боев в квартире Дюмэна. Ноултон подозревал Шермана, но не исключал и того, что мог потерять бумажник где-то на улице. - Ладно, - вздохнул адвокат, - лучшее, что мы сейчас можем сказать, - это то, что мы будем тебя защищать. Мы должны приберечь силы для суда. До начала слушания дела мы вряд ли узнаем что-то существенное. Мы ведем борьбу вслепую, но помни - им придется представить какие-то доказательства, и вполне очевидно, что они так и сделают. Догерти не скрывал оптимизма. После тридцатипятикратного выигрыша по номеру камеры Ноултона - а он со смаком пересказал эту историю узнику, - Догерти и думать не думал, что их усилия могут привести к чему-либо, кроме как к блистательной победе. - Подумай об этом, только подумай об этом, - говорил он Ноултону с благоговейным придыханием. - Он вытащил удачный номер из своей шляпы - это первое. Потом он поставил на него все - и выиграл. Теперь мы просто не можем проиграть. Мы будем наступать из центра и во все стороны. - Спасибо, старик. Надеюсь, так и будет. Прошло три недели. Время тянулось медленно, все ждали начала слушания дела. Догерти особенно оживился в те два дня, когда искал Шермана, впрочем безуспешно. Они ничего о нем не слышали, за исключением тех случаев, когда застали его у Лили дома и когда он встречал Лилю на улице. - Он наверняка крутится где-то поблизости, - сказал Догерти Дюмэну, когда они однажды утром встретились в вестибюле. - Правда, я знаю, что он в городе, потому что он все еще занимает квартиру на Тридцать четвертой улице. Но я не могу войти внутрь и должен ждать, когда он сам высунет нос оттуда. Маленький француз пожал плечами и бросил взгляд через вестибюль на столик, сидя за которым Лиля разговаривала с каким-то только что подошедшим человеком - возможно, клиентом. - Ба! Оставь в покой этот Шерман. Раз он больше не беспокоит мисс Уильямс, нам нишего другой и не нужно. Он ништожный, грязный… Тут его окликнули: - Мистер Дюмэн! Голос принадлежал Лиле. Они повернулись. Она, вся бледная, стояла рядом со своим столиком, держа в руке листок бумаги с каким-то напечатанным текстом. Дюмэн поспешил к ней, кинул взгляд на бумагу, которую она ему дала, и позвал Догерти. Бывший боксер пересек вестибюль: - В чем дело? - Смотри! - Дюмэн показал ему бумагу. - То самое, что ты называешь "повестка", - для мадемуазель Уильямс! Мой бог! Это конец! - Заткнись! - прорычал Догерти, беря в руки повестку. - Ты что, хочешь чтобы об этом узнал весь отель? Ты все принимаешь слишком близко к сердцу. - Но что мне теперь делать? - неуверенно промолвила Лиля. - Не падай духом. Не давай им нокаутировать тебя таким пустяком. Они вызывают тебя как свидетеля, не так ли? А это пустяковое дело. Так к нему и относись. Лиля посмотрела на Догерти, удивляясь его неуместной веселости, когда все их планы должны были вот-вот рухнуть. Догерти с улыбкой прочитал повестку. - Удивительно одно, - пробормотал он, - что они не прислали ее раньше. Я все время этого ждал. Шерман знает все о том, как ты была дома у Ноултона, - он рассказал мне и Дюмэну, - и, больше того, он рассказал о тебе следователю. Я только одного не могу понять: почему они тянули так долго? - Но что мне теперь делать? - повторила Лиля. - Ты можешь сделать только одно - пойти и дать показания. - Но мистер Догерти! Разве вы не понимаете? Они будут спрашивать меня о том вечере и… о деньгах. И его осудят. Догерти изобразил сильнейшее удивление. - Ну и что с того? Пусть они спрашивают тебя хоть до Страшного суда - что они узнают? Только то, что ты прямо из отеля пошла домой и провела там вечер за чтением "Пути паломника"[7]. У них есть только показания Шермана, и я не я буду, если присяжные поверят ему больше, чем тебе. Лиля все еще не понимала и принялась возражать: - Но я не проводила вечер у себя дома. - А ты думаешь, я этого не знаю? Я говорю о доказательствах, а не о фактах. Говорю о том, как воспримут твои действия присяжные. Лиля с ужасом на него посмотрела: - Вы хотите сказать, что я должна солгать? - Ну, это слишком сильное слово, - усмехнулся Догерти, - но можешь называть это и так, если тебе хочется. - Но я не смогу… Не смогу! - Ты должна. Лиля посмотрела на него: - Нет. Я знаю, что не смогу. Если я буду давать свидетельские показания и меня спросят о том вечере, я не смогу сказать ничего, кроме правды. Даже не сами эти ее слова, а тон, которым они были произнесены, заставил Догерти замолчать и убедил его, что спорить с ней бесполезно. Это было серьезное препятствие! И довольно неожиданное. Догерти не очень хорошо разбирался в женской психологии и не мог понять, как она могла сделать для Ноултона то, что сделала в тот вечер, а теперь не может об этом солгать. - Кроме того, это бесполезно, - промолвила Лиля. - Думаю, мистер Шерман меня видел, а может - и еще кто-то. Я вспомнила: меня точно видел человек, который выходил из своей квартиры, когда я пряталась на лестничной площадке. Он может меня и не узнать, но разве можно сказать это наверняка? А если он видел… - Ладно, - прервал ее Догерти. - Что толку сейчас об этом говорить. Мы здорово вляпались, и надо найти из этого какой-то выход. Дюмэн, позови Дрискола и Бута. Я поищу Дженнингса. Положись на нас, мисс Уильямс. Не думай об этом, - он указал на повестку, - хоть некоторое время. Давай быстрее, Дюмэн! Через пять минут Странные Рыцари, все пятеро, в своем углу держали военный совет в связи с новым и опасным осложнением ситуации. Бут был готов сдаться без боя. - Что толку? - говорил он. - Они могут прижать его к стенке пятьюдесятью разными способами. А теперь ему точно конец. Если мисс Уильямс начнет давать свидетельские показания и расскажет все, что знает, у него не останется ни единого шанса. - Да что ты несешь! - Голос Догерти был полон иронии. - В чем дело - наложил в штаны со страху? А зачем мы здесь, по-твоему, собрались? Нам надо катко сделать так, чтобы она не давала свидетельских показаний. - Я только об одном думаю, - добавил Дрискол. - Почему ее все еще не арестовали? - Все очень просто, - вступил в разговор Дженнингс. - Потому что если бы они это сделали, то не смогли бы заставить ее давать показания против Ноултона, а Ноултона - против нее. И они сообразили, что лучше у них в запасе останется кто-то один, чем вовсе никого. - Правильно, парень, дело говоришь. - Догерти толкнул Дженнингса на диван и посмотрел на Бута: - У нас и так хватает проблем, нечего выдумывать новые. Но они ничего не могли придумать. Никто не мог предложить ничего заслуживающего внимания, если не считать Дрискола, который был уверен, что повестку следует оставить без внимания и Лиле просто не надо никуда не ходить. - Слушание дела будет продолжаться всего четыре дня, - сказал он. - Спрячем мисс Уильямс на это время в каком-нибудь укромном местечке, и пусть она там немного побудет, а потом и Ноултон к ней присоединится. - Но тогда ее могут привлечь за неуважение к суду, - возразил Дженнингс. - Ну, за все надо платить, - философски заметил Дрискол. Догерти попросил их немного подождать, пересек вестибюль и подошел к столику Лили. Вскоре он вернулся, сокрушенно качая головой. - Она на это не пойдет, - объявил он. - Она немного ненормальная, - прогудел Бут. - Что она сама собирается делать? Но бывший боксер вступился за Лилю: | 
