Александр Дюма - Сорок пять (иллюстрированный)

    - И ты заставляешь меня томиться, изверг!

    - С чего же мне начать, мой король?

    - Расскажи наконец о своем прибытии в Наварру.

    - Охотно!

    - Чем был занят Генрих, когда ты приехал?

    - Своими похождениями.

    - Он обманывает Марго?

    - Так усердно, как только возможно.

    - Она злится?

    - Она в ярости.

    Генрих с ликующим видом потер руки.

    - Что же она задумала? - спросил он, смеясь. - Поднять Испанию против Наварры, Артуа и Фландрию - против Испании? Не призовет ли она ненароком братишку Генриха против коварного муженька?

    - Может статься.

    - Но если так обстоит дело, они должны ненавидеть друг друга?

    - Думаю, что в глубине души они друг друга не обожают.

    - А по видимости?

    - Самые лучшие друзья, Генрих.

    - Так, но ведь в один прекрасный день какое-нибудь новое увлечение окончательно их поссорит!

    - Это новое увлечение уже существует, Генрих.

    - Вздор!

    - Хочешь, я скажу тебе, чего я опасаюсь?

    - Скажи!

    - Я боюсь, как бы это новое увлечение не поссорило, а помирило их.

    - Да рассказывай же дальше, Шико!

    - Ты написал свирепому Беарнцу письмо.

    - Что ты скажешь о моем письме?

    - Ты поступил неделикатно, обратись к нему с этим посланием, но написано оно было очень хитро.

    - Письмо должно было поссорить их.

    - И поссорило бы, если б Генрих и Марго были обыкновенной супружеской четой.

    - Что ты хочешь этим сказать?

    - Что Беарнец совсем не дурак: он угадал, с какой целью ты хочешь их поссорить.

    - А, черт! Что касается цели…

    - Да. Так вот, представь себе, треклятый Беарнец вообразил, что ты преследовал весьма определенную цель: не отдавать за сестрой приданого, которое ты остался должен!

    - Чепуха!

    - Да, вот что этот чертов Беарнец вбил себе в голову.

    - Продолжай, Шико, продолжай, - сказал король, вдруг помрачнев.

    - Как только у него возникла эта догадка, он стал таким же, как ты сейчас, - печальным, меланхоличным… и весь отдался тому новому увлечению, о котором я тебе уже говорил.

    - Как же зовут эту красавицу?

    - Мадемуазель Кагор!

    - Мадемуазель Кагор?

    - Да, красивая, статная особа, клянусь богом! Одной ногой она опирается на реку Лот, другой - на гору; опекуном ее состоит или, вернее, состоял господин де Везен" храбрый дворянин из числа твоих друзей.

    - Гром и молния! - в ярости вскричал Генрих. - Беарнец взял мой город!

    - То-то и есть! Понимаешь, Анрике, ты не соглашался отдать город Беарнцу, хотя обещал это сделать. Ему и пришлось взять его силой. Кстати, вот письмо, которое он велел передать тебе в собственные руки.

    Это было то самое письмо, которое Генрих Наваррский написал королю после взятия Кагора.

    Король пришел в такое неистовство, что с трудом прочитал письмо.

    Пока он разбирал латынь Беарнца, Шико, стоя напротив большого венецианского зеркала, любовался своей особой в походном снаряжении. Впрочем, никогда еще Шико не казался таким длинным, ибо его изрядно облысевшая голова была увенчана островерхим шлемом, напоминавшим причудливые немецкие шишаки, что изготовлялись в Трире и Майнце; в данную минуту он был занят тем, что надевал на свой потертый колет короткую дорожную кирасу, которую перед завтраком положил на буфет; вдобавок он звонко бряцал шпорами, годными разве на то, чтобы вспороть брюхо лошади.

    - Измена! - воскликнул Генрих, прочтя письмо. - У Беарнца был выработан план, а я и не подозревал этого.

    - Сын мой, - возразил Шико, - ты ведь знаешь пословицу: "В тихом омуте черти водятся"?

    - Иди ко всем чертям с твоими пословицами!

    Шико тотчас пошел к двери, словно намериваясь исполнить приказание.

    - Нет, останься!

    Шико остановился.

    - Кагор взят! - продолжал Генрих прерванный было разговор.

    - Да, и лихим манером, - ответил Шико.

    - Что же, у Беарнца, значит, есть полководцы, инженеры?

    - Ничего у него нет, - отрезал Шико. - Для этого он слишком беден. Он все делает сам.

    - И… сам сражается? - спросил Генрих с оттенком презрения.

    - Видишь ли, я не решусь утверждать, что он в порыве воодушевления сразу бросается в схватку, - нет! Он походит на тех людей, которые, прежде чем искупаться, пробуют воду; затем очертя голову кидается в гущу сражения, и среди пушечного огня он в своей стихии, будто саламандра!

    Король вскочил и начал крупными шагами расхаживать по залу.

    - Какой позор для меня! - воскликнул он. - Надо мною будут смеяться, сочинять песенки. Эти прохвосты гасконцы известные пересмешники; я так и вижу, как они скалят зубы, наигрывая на волынке свои визгливые мотивы. Какое счастье, что мне пришла мысль послать Франциску подмогу, которую он так просил! Антверпен возместит Кагор; Север искупит ошибку, совершенную на Юге.

    - Аминь! - возгласил Шико.

    В эту минуту дверь отворилась, и придворный доложил:

    - Граф дю Бушаж!

    - Что я тебе говорил, Шико? - воскликнул Генрих. - Вот и добрая весть пришла!.. Войдите, граф, войдите!

    Придворный отдернул портьеру, и в дверях, словно в раме, появился молодой человек, имя которого только что было произнесено. Казалось, глазам присутствующих предстал портрет кисти Гольбейна или Тициана.^[73]

    Неспешно приближаясь к королю, он на середине зала преклонил колено.

    - Ты все так же бледен, - сказал ему король, - все так же мрачен. Прошу тебя, друг мой, не вздумай сообщать столь желанные вести с этим скорбным видом; говори скорее, дю Бушаж, я жажду услышать твой рассказ. Ты прибыл из Фландрии, сын мой?

    - Да, ваше величество.

    - Приветствую тебя! Как обстоит дело с Антверпеном?

    - Антверпеном владеет принц Оранский, государь.

    - Что это значит? Разве мой брат не двинулся на Антверпен?

    - Да, государь, но сейчас он направляется не в Антверпен, а в Шато-Тьерри.

    - Он покинул свое войско?

    - Войска уже нет, ваше величество.

    - Ох! - простонал король; ноги у него подкосились, он упал в кресло. - А Жуаез?

    - Государь, мой брат совершил чудеса храбрости во время битвы, затем он собрал немногих уцелевших людей и составил из них охрану для герцога Анжуйского.

    - Разгром! - прошептал король. Вдруг в глазах его блеснул какой-то странный огонь. Он спросил: - Итак, Фландрия безвозвратно потеряна для моего брата?

    - Боюсь, что да, ваше величество.

    Чело короля стало проясняться.

    - Бедняга Франциск, - сказал он, - положительно ему не везет по части корон. У него ничего не вышло с наваррской короной; он протянул было руку к английской короне, едва не овладел фламандской; бьюсь об заклад, дю Бушаж, что он никогда не будет королем! Бедный брат, а ведь ему так этого хочется… А сколько французов захвачено в плен?

    - Около двух тысяч.

    - Сколько погибших?

    - По меньшей мере столько же; среди них - господин де Сент-Эньян.

    - Как! Бедняга Сент-Эньян умер?

    - Он утонул.

    - Утонул? Как же случилось? Вы бросились в Шельду, что ли?

    - Отнюдь нет: Шельда бросилась на нас. - И тут граф подробнейшим образом рассказал королю о битве и наводнении.

    Когда рассказ был окончен, король прошел в смежную с залом моленную, стал на колени перед распятием, прочел молитву, и, когда минуту спустя он вернулся, вид у него был совершенно спокойный.

    - Ну вот, - сказал он, - надеюсь, я принял эти вести, как подобает королю. Возьмите с меня пример, граф, и, раз ваш брат спасся, как и мой, благодарение богу, развеселитесь немного!.. Какую награду ты хочешь за твои заслуги, дю Бушаж? Говори!

    - Ваше величество, - ответил молодой человек, отрицательно качая головой, - у меня нет никаких заслуг.

    - Я с этим не согласен: ведь у твоего брата они имеются.

    - Его заслуги огромны, государь!

    - Так вот, дю Бушаж, я твердо решил простереть мои благодеяния на вас обоих, и, действуя так, я только подражаю господу богу, который явно вам покровительствует. Вдобавок я следую примеру великих государственных людей прошлого, поступавших на редкость умно, а они всегда награждали тех, кто приносил им дурные вести.

    - Полно, - вставил Шико, - я знаю случаи, когда гонцов вешали за дурные вести.

    - Возможно, - величественно ответил Генрих, - но Сенат поблагодарил Варрона.^[74]

    - Ты ссылаешься на республиканцев. Эх, Валуа, Валуа, несчастье вселяет в тебя смирение!

    - Скажи же, наконец, дю Бушаж, чего ты хочешь?

    - Уж если вы, ваше величество, так ласково говорите со мной, я осмелюсь воспользоваться вашей добротой: я устал жить, государь, и, однако, боюсь положить конец своей жизни, ибо господь возбраняет нам это.

    Шико поднял голову и с любопытством посмотрел на красивого, храброго и богатого придворного, в голосе которого звучало, однако, глубокое отчаяние.

    - Ваше величество, - продолжал граф с непреклонной решимостью, - я хочу всецело посвятить себя тому, кто, будучи владыкой всех счастливых, вместе с тем - великий утешитель страждущих, поэтому я умоляю вас, государь, помочь мне поскорее стать монахом.

    Неугомонный насмешник Шико весь превратился в слух. Даже его поразила эта возвышенная скорбь.

    Король тоже почувствовал, что его сердце дрогнуло.

    - Друг мой, я все понимаю, - сказал он, - ты хочешь принять монашеский сан, тебя страшат положенные испытания.

    - Меня не страшат положенные испытания, ваше величество. Но я хочу, чтобы преграда, которая должна навсегда отделить меня от мира и которая, по церковным правилам, должна созидаться медленно, встала бы передо мной мгновенно, будто из-под земли.

    - Бедняга, - молвил король, - я думаю, из него выйдет хороший праведник; не правда ли, Шико?

    Шико ничего не ответил. Дю Бушаж продолжал:

    - Вы понимаете, государь, самое жестокое сопротивление я встречу среди близких людей; брат мой, кардинал, столь добрый, но вместе с тем столь приверженный всему мирскому, будет чинить мне препятствия, ссылаясь на то, что Рим установил определенные промежутки между различными ступенями послушничества. Вот тут вы, ваше величество, всемогущи. Вы обещали, государь, исполнить любое мое желание: испросите в Риме разрешение освободить меня от послушничества.

    Король очнулся от раздумья и, улыбаясь, протянул дю Бушажу руку.

    - Я исполню твою просьбу, сын мой, - сказал он. - Ты хочешь служить богу - ты прав. Он лучший повелитель, чем я.

    - Нечего сказать, прекрасный комплимент всевышнему! - сквозь зубы процедил Шико.

    - Вы осчастливили меня, ваше величество! - воскликнул дю Бушаж, целуя руку королю так же радостно, как если бы тот произвел его в пэра герцога или маршала Франции.

    - Честное слово короля и дворянина, - ответил Генрих.

    На губах дю Бушажа заиграла восторженная улыбка, и он удалился, отвесив королю почтительнейший поклон.

    - Какой счастливый человек! - воскликнул Генрих.

    - Вот тебе раз! - недоуменно возразил Шико. - Тебе не в чем ему завидовать, он не более жалок, чем ты.

    - Да пойми же, Шико, пойми, он пойдет в монахи, он отдастся небу.

    - А кто, черт возьми, мешает тебе сделать то же самое? Я знаю кардинала, который даст тебе все льготы, какие ты только пожелаешь. Это кардинал Гиз.

    - Шико!

    - Если тебя тревожит самый обряд пострижения - выбрить тонзуру дело весьма деликатное, - то самые прекрасные ручки в мире, вооруженные ножницами из чистого золота - клянусь честью! - снабдят тебя этим символическим украшением.

    - Ты говоришь - прекрасные ручки?

    - А разве тебе придет на ум хулить ручки герцогини де Монпансье? Как ты строг, король мой! Как сурово относишься ты к прекрасным дамам, твоим подданным!

    Король нахмурился и провел по лбу рукой, не менее белой, чем та, о которой шла речь, но заметно дрожавшей.

    - Ну, да оставим все это, - сказал Шико, - и вернемся к предметам, касающимся лично меня.

    Король сделал жест, выражавший не то равнодушие, не то согласие.

    Раскачиваясь в кресле, Шико предусмотрительно оглянулся вокруг.

    - Скажи мне, сын мой, - начал он вполголоса, - Жуаезы поехали во Фландрию просто так?

    - Прежде всего, что означают в твоих устах слова "просто так"?

    - А то, что эти два брата, столь приверженные один - удовольствиям, другой - печали, вряд ли могли покинуть Париж, не наделав шума.

    - Ну и что же?

    - А то, что ты, близкий их друг, должен знать, как они уехали.

    - Разумеется, знаю.

    - В таком случае, Анрике, не слыхал ли ты… - Шико остановился.

    - Чего?

    - Что они, к примеру сказать, поколотили какую-нибудь важную персону?

    - Ничего такого не слыхал.

    - Что они, вломясь в дом, похитили какую-нибудь женщину?

    - Мне об этом ничего не известно.

    - Словом, они не начудили, не начудили так, чтобы слух дошел до тебя?

    - Право же, нет!

    - Тем лучше, - молвил Шико и вздохнул с облегчением.

    - А знаешь, Шико, ты становишься злым.

    - Пребывание в могиле смягчило мой нрав, великий король, а в твоем обществе он начинает портиться.

    - Вы становитесь несносным, Шико, и я склонен приписать вам честолюбивые замыслы.

    - Честолюбивые замыслы? У меня-то!.. Анрике, сын мой, ты был только глуповат, а теперь становишься безумным - это уже шаг вперед.

    - А я вам говорю, господин Шико, что вы стремитесь удалить от меня моих лучших слуг, приписывая им намерения, которых у них нет, преступления, о которых они и не помышляли. Вы хотите всецело завладеть мной.

    - Завладеть тобой? Я-то! - воскликнул Шико. - Чего ради? Избави бог, с тобой слишком много хлопот, bone Deus!^[75] He говоря уже о том, что тебя чертовски трудно кормить! Нет, нет, ни за какие блага!

    - Гм! Гм! - пробурчал король.

    - Ну-ка объясни, откуда у тебя взялась эта нелепая мысль?

    - Сначала вы весьма холодно отнеслись к моим похвалам по адресу нашего старого друга дона Модеста, которому вы многим обязаны.

    - Я многим обязан дону Модесту? Превосходно, превосходно! А затем?

    - Затем вы пытались очернить братьев Жуаезов, наипреданнейших моих друзей.

    - Не спорю.

    - Наконец выпустили когти против Гизов.

    - Неужели ты даже их полюбил? Видно, сегодня выдался денек, когда ты ко всем благоволишь?

    - Нет, я их не люблю. Но в настоящее время они тише воды ниже травы и не доставляют мне ни малейших хлопот. Гизы с их свирепыми взорами и длинными шпагами сделали мне меньше зла, чем многие другие; они напоминают… сказать тебе что?

    - Скажи, Анрике, доставь мне это удовольствие - ты сам знаешь, что твои сравнения необычайно метки.

    - Так вот, Гизы напоминают тех щук, которых пускают в пруд, чтобы они там гонялись за крупной рыбой и тем самым не давали ей слишком жиреть, но у щук зубы недостаточно остры, чтобы прокусить чешую крупных рыб.

    - Ах, Анрике, дитя мое, как ты остроумен!

    - А твой Беарнец мяукает, как кошка, и кусается, как тигр.

    - В жизни бы не поверил! - воскликнул Шико. - Валуа расхваливает Гизов. Продолжай, продолжай, сын мой, ты на верном пути. Разведись немедленно и женись на госпоже де Монпансье. Разве в свое время она не была влюблена в тебя?

    Генрих приосанился.

    - Как же, - ответил он, - но я был занят в другом месте - вот источник всех ее угроз.

    С этими словами Генрих поправил откинутый на итальянский манер воротник своей куртки.

    В дверях появился стражник Намбю и возгласил:

    - Посланец от герцога де Гиза к его величеству!

    - Пусть войдет; он будет желанным гостем.

    Тотчас в зал вошел капитан кавалерийского полка в походной форме и поклонился королю.