Александр Дюма - Сорок пять (иллюстрированный)

    Услышав о прибытии посланца Гизов, Шико сел, по своему обыкновению, спиной к двери и, смежив веки, погрузился в свойственное ему глубокое раздумье. Однако при первых же словах вновь прибывшего он вздрогнул и сразу открыл глаза.

    К счастью или к несчастью, Генрих не обратил внимания на это движение Шико.

    - Вы из Лотарингии? - спросил король у посланца, отличавшегося благородной осанкой и воинственной внешностью.

    - Нет, государь, из Суассона, где господин герцог безвыездно находится уже около месяца; он вручил мне это письмо, каковое я имею честь положить к стопам вашего величества.

    В глазах Шико загорелся огонь. Он следил за малейшим движением посланца и в то же время не терял ни единого его слова.

    Тот вынул из подбитого шелком кармана не одно письмо, а целых два, ибо за первым выскользнуло второе и упало на ковер.

    Шико заметил, что при этой неожиданности лицо посланца покраснело, и он смущенно поднял письмо.

    Генрих, образец доверчивости, ничего не заметил. Он просто вскрыл конверт, который ему передали, и стал читать.

    Увидев, что король поглощен чтением, посланец углубился в созерцание короля - казалось, на лице его он старался прочесть те мысли, которые возникали в голове у Генриха.

    - Ах, метр Борроме, метр Борроме! - прошептал Шико, следя в свою очередь за каждым движением верного слуги герцога де Гиза. - Ты, оказывается, капитан и королю ты отдал одно письмо, а у тебя их целых два. Погоди, миленький, погоди.

    - Отлично, отлично! - заметил король, с явным удовлетворением перечитывая герцогское послание. - Ступайте, капитан, и скажите господину де Гизу, что я благодарю его за предложение.

    - Вашему величеству не благоугодно будет дать мне письменный ответ? - спросил посланец.

    - Нет, я увижу герцога через месяц или полтора и, лично поблагодарю его. Можете идти.

    Капитан поклонился и вышел из комнаты.

    - Ты видишь, Шико, - обратился король к своему приятелю, полагая, что тот по-прежнему сидит, забившись в кресло, - господин де Гиз не затевает никаких козней. Наш славный герцог узнал о делах в Наварре и испугался, как бы гугеноты не осмелели, тем более что немцы намереваются послать помощь королю Наваррскому. И что же он сделал? Ну-ка, угадай.

    Никакого ответа. Генрих решил, что Шико ждет объяснений.

    - Так знай же, он предлагает мне войско, набранное им в Лотарингии, дабы обезопасить себя со стороны Фландрии; через полтора месяца это войско будет в полном моем распоряжении вместе со своим командиром. Что ты скажешь на это, Шико?

    Но гасконец не произнес ни слова.

    - Ну право же, дорогой мой Шико, - продолжал король, - ты упрям, как испанский мул.

    Но Шико даже не вздохнул в ответ.

    "Кажется, - молвил про себя Генрих, - негодяй имел наглость заснуть".

    - Шико! - продолжал он, приближаясь к креслу. - С тобой говорит твой король, что же ты молчишь?

    Но Шико ничего не мог сказать по той простой причине, что его уже не было в комнате.

    Короля охватила суеверная дрожь: порой ему приходило на ум, что Шико - существо сверхъестественное, воплощение демонических сил, правда не зловредных, но все же демонических.

    Он позвал дежурного офицера Намбю.

    Тот заверил его величество, что сам видел, как Шико вышел минут пять назад, но тихо, осторожно, как человек, не желающий, чтобы уход его был замечен.

    "Ясно, - подумал Генрих, - Шико рассердился из-за того, что я оказался неправ. Боже мой, как мелочны люди! И даже самые умные из них".

    Как ни был осторожен Шико, шпоры его не могли не звякнуть, когда он спускался по лестнице Лувра; на этот звон оборачивались люди и отвешивали Шико поклоны, ибо всем было известно, какое он занимает при короле положение, многие кланялись ему ниже, чем стали бы кланяться герцогу Анжуйскому.

    Зайдя в сторожку у ворот Лувра, Шико остановился в уголке, словно для того, чтобы поправить шпору.

    Капитан, присланный герцогом де Гизом, вышел минут через лять после Шико, на которого не обратил никакого внимания. Он спустился по ступенькам и прошел через луврские дворы, весьма гордый и довольный, ибо, судя по оказанному ему приему, король не имел никаких подозрений относительно герцога де Гиза. В то самое мгновение, когда посланец вступил на подъемный мост, его вернул к действительности звон чьих-то шпор, показавшийся ему эхом его собственных.

    Он обернулся, и велико же было его изумление при виде благодушного и приветливого лица своего недоброй памяти знакомца буржуа Робера Брике.

    Борроме открыл рот на полфута в квадрате, как говорит Рабле, и остановился.

    - Черт побери! - произнес Борроме.

    - Тысяча чертей! - вскричал Шико.

    - Это вы, мой добрый буржуа?

    - Это вы, преподобный отец!

    - В шлеме!

    - В кожаной куртке!

    И оба бравых вояки в течение нескольких секунд переглядывались, как два петуха, готовые сцепиться друг с другом.

    Борроме первый сменил гнев на ласку.

    Лицо его расплылось в улыбке, он произнес:

    - Ей-богу, и хитрая же вы бестия, метр Робер Брике!

    - Я, преподобный отец? - возразил Шико. - Но скажите, пожалуйста, почему вы меня так называете?

    - Вспомните нашу встречу в монастыре Святого Иакова, где вы выдавали себя за простого буржуа.

    - Вот как, - возразил Шико благодушно, - что же в таком случае сказать о вас, сеньор Борроме?

    - Обо мне?

    - Да, ведь вы выдавали себя за монаха и не очень-то дружелюбно обошлись со мной в монастыре, брат капитан, - сказал Шико.

    - Я же принял вас за буржуа, а вы сами знаете, мы, военные, буржуа в грош не ставим.

    - Это правда, - рассмеялся Шико, - равно как и монахов! Тем не менее я попал в вашу западню, ибо это переодевание было западней. Бравый капитан, вроде вас, не променяет без причины мундир на рясу.

    - От собрата военного, - сказал Борроме, - у меня тайн нет. Признаюсь, в монастыре Святого Иакова у меня есть кое-какие личные интересы. А у вас?

    - У меня тоже. Но… тсс!..

    - Давайте побеседуем обо всем этом, хотите?

    - Горю желанием, честное слово!

    - Ну так вот, я знаю в Париже один кабачок, которому, на мой взгляд, равных нет.

    - Я тоже знаю один такой, - сказал Шико. - Ваш как называется?

    - "Рог изобилия".

    - А! - сказал, вздрогнув, Шико.

    - Вы имеете что-нибудь против этого кабачка?

    - Нет, нет, что вы! А нам никто не помешает?

    - Запрем все двери.

    - Вижу, вы умеете устраиваться, - сказал Шико. - В кабачках вас так же ценят, как в монастырях.

    - Вы думаете, я в сговоре с хозяином?

    - Похоже на то.

    - На этот раз вы ошиблись. Метр Бономе продает мне вино, а я ему плачу, когда могу, - вот и все.

    "Ого! - подумал Шико, идя следом за лжемонахом. - Надо выбрать лучшую свою гримасу, друг Шико. Если Бономе узнает тебя, тебе крышка и ты просто болван".

    Дорога, по которой Борроме вел Шико, напоминала нашему гасконцу счастливую пору его юности. Как часто, ни о чем не думая, направлялся Шико в кабачок, именуемый "Рогом изобилия". Он беззаботно усаживался на деревянной скамье, и доброе вино, уют, свобода порождали в нем ощущение, что сама юность, великолепная, победоносная, полная надежд, кружит ему голову.

    Скоро глазам Шико предстала широкая улица Сен-Жак, затем монастырь Святого Бенедикта и почти напротив монастыря - гостиница "Рог изобилия", немного постаревшая, почерневшая, облупившаяся, но по-прежнему осененная снаружи чинарами и каштанами, а внутри заставленная оловянными горшками и медными кастрюлями, представляющаяся пьяницам и обжорам серебряной и золотой; такая утварь привлекает настоящее золото и серебро в карман кабатчика по законам внутреннего притяжения, несомненно установленным самой природой.

    Обозрев с порога внутренность кабачка, Шико сгорбился и сделал гримасу настоящего сатира, ничего общего не имевшую с его добродушной физиономией и честным взглядом.

    Если фасад "Рога изобилия" облупился, то и лицо достойного кабатчика испытало на себе тяжкое воздействие времени: оно приняло какое-то жестокое выражение. Недаром Борроме почитал людей шпаги, сообразуясь с принципом: страх рождает уважение.

    В общем, вино в "Роге изобилия", за которым каждый посетитель имел право сам спускаться в погреб, славилось своим букетом и крепостью, и завсегдатаи прекрасно чувствовали себя в этом храме Бахуса.

    Шико вошел следом за Борроме, не узнанный хозяином гостиницы.

    Он хорошо знал самый темный уголок общего зала. Но когда он вознамерился обосноваться там, Борроме остановил его:

    - Стойте, приятель! Вон за той перегородкой имеется помещение, где два человека, не желающие, чтобы их слышали, могут славно побеседовать за выпивкой.

    И он провел своего спутника в укромный уголок, издавна знакомый Шико.

    - Подождите меня здесь, - сказал Борроме, - а я воспользуюсь привилегией, которую имеют все завсегдатаи этого заведения, и самолично спущусь в погреб.

    Как только закрылась за Борроме дверь, Шико подошел к стене и приподнял картинку, на которой было изображено, как неаккуратные должники убивают кредит.

    Под ней имелась дырка, через которую можно было видеть все, что делалось в большом зале, оставаясь незамеченным. Шико хорошо знал это отверстие, ибо некогда сам его просверлил.

    - Вот оно что! - сказал он. - Ты ведешь меня в кабачок, заталкиваешь за перегородку, полагая, что я не увижу, а в перегородке проделано отверстие, благодаря чему ни одно твое движение от меня не укроется. Ну, милый капитан, не очень-то ты ловок!

    И, произнося эти слова с ему одному свойственным великолепным презрением, Шико приложил глаз к отверстию.

    Он увидел Борроме и по движению губ капитана угадал, что произнесенная им фраза означала приблизитель-! но следующее:

    "Подайте нам вина за перегородку и, если услышите шум оттуда, не заходите".

    После чего Борроме взял ночник, который всегда стоял на одном из ларей, поднял люк и спустился в погреб.

    Тотчас же Шико особым образом постучал в перегородку.

    Услышав этот необычный стук, Бономе вздрогнул и прислушался.

    Шико постучал еще раз, нетерпеливо, как человек, удивленный, что ему не вняли сразу.

    Бономе устремился за перегородку и увидел Шико, угрожающе стоящего перед ним.

    У Бономе вырвался крик: как и все, он считал Шико умершим и решил, что перед ним призрак.

    - Что это значит, хозяин, - спросил Шико, - с каких это пор вы заставляете таких людей, как я, звать вас дважды?

    - О, дорогой господин Шико, - сказал Бономе, - вы ли это или же ваша тень?

    - Сам ли я или моя тень, - ответил Шико, - неважно, но раз вы меня узнали, хозяин, надеюсь, вы будете беспрекословно исполнять мои приказания.

    - О, разумеется, любезный сеньор.

    - Какой бы шум ни доносился из этого кабинета, метр Бономе, что бы тут ни происходило, вы появитесь только на мой зов.

    - И это будет тем легче, дорогой господин Шико, что то же распоряжение я получил от вашего спутника.

    - Да, но если позовет он, то для вас это будет так, словно он вовсе не звал, слышите?

    - Договорились, господин Шико.

    - Хорошо. А теперь удалите под каким-нибудь предлогом остальных посетителей, и чтобы через десять минут мы были у вас в таком же уединении, словно пришли для поста и молитвы в день великой пятницы.

    - Через десять минут, господин Шико, во всем доме живой души не будет, кроме вашего покорного слуги.

    - Ступайте, Бономе, ступайте, я уважаю вас, как и прежде, - величественно произнес Шико.

    - О боже мой, боже мой! - сказал Бономе, уходя. - Что же такое произойдет в моем несчастном доме?

    Когда он, пятясь, вышел из кабинета, то увидел Борроме, нагруженного бутылками.

    - Ты понял? - сказал ему капитан. - Чтоб через десять минут в твоем заведении не было ни души!

    Борроме зашел за перегородку и нашел там Шико, сидевшего с улыбкой на губах.

    Не знаем, что именно предпринял метр Бономе, но, когда истекла десятая минута, последний школяр переступал порог об руку с последним писцом, приговаривая:

    - Ого-го! У метра Бономе пахнет грозой! Надо убираться, не то пойдет град.

    Когда капитан зашел за перегородку с корзиной, из которой торчало двенадцать бутылок, Шико встретил его с таким добродушием, с такой широкой улыбкой, что Борроме и впрямь готов был принять его за дурака.

    Оба сотрапезника заказали соленые закуски с похвальной целью непрестанно возбуждать у себя жажду. Закуску им подал Бономе, которому каждый из них многозначительно подмигнул.

    Для начала собутыльники опрокинули изрядное количество стаканов, не перекинувшись ни единым словом.

    Шико был великолепен. Не сказав ничего, кроме: "Ну и бургундское!", "Клянусь душой, что за окорок!" - он осушил две бутылки, то есть по одной на каждую фразу.

    - Черт побери, - бормотал себе под нос Борроме, - и повезло же мне напасть на такого пьяницу!

    - После третьей бутылки Шико возвел очи к небу.

    - Право же, - сказал он, - мы так увлеклись, что, чего доброго, напьемся допьяна.

    - Что поделаешь, колбаса уж больно солона! - ответил Борроме.

    И они осушили еще по бутылке.

    Вино производило на собутыльников противоположное действие: у Шико развязывался язык, у Борроме язык прилипал к гортани.

    - А ты, приятель, молчишь, - прошептал Шико, - не доверяешь себе.

    "А ты разболтался, - подумал Борроме, - значит, опьянел".

    Но Шико заметил, что из пяти бутылок, выстроившихся справа от Борроме, ни одна бутылка не была осушена до конца.

    Это подтверждало догадку гасконца, что у капитана на его счет дурные намерения.

    Он привстал, чтобы принять из рук Борроме пятую бутылку, и покачнулся.

    - Ну вот, - сказал он, - вы заметили толчок от землетрясения?

    - Что вы!

    - Да, тысяча чертей! Счастье, что гостиница "Рог изобилия" построена прочно, а то она все время вращается.

    - Правильно, - сказал Борроме, осушая свой стакан до последней капли. - Я тоже это ощущал, но не понимал причины.

    - Потому что вы не читали трактат "De Natura rerum".^[76] Если бы вы его прочли, то знали бы, что не бывает следствия без причины.

    - Если так, дорогой собрат, откройте мне причину вашего переодевания. Ведь вы нарядились горожанином, когда пришли к дону Модесту.

    - Охотно. Но и вы в свою очередь скажите мне, почему были наряжены монахом? Признание за признание.

    - Идет! - сказал Борроме.

    - Значит, вы хотите знать, почему я был переодет горожанином? - спросил Шико, причем язык его заплетался все сильнее.

    - Говорите же.

    - Двух слов достаточно.

    - Слушаю вас.

    - Я шпионил в пользу короля.

    - Вы, значит, по ремеслу шпион?

    - Нет, я любитель.

    - Что же вы разведывали у дона Модеста?

    - Я шпионил за самим доном Модестом, за братом Борроме, за юным Жаком и вообще за всем монастырем.

    - И что же вы обнаружили, достойный друг?

    - Прежде всего, что дон Модест - толстый болван.

    - Ну, тут особой проницательности не требуется.

    - Простите, простите! Его величество Генрих Третий не дурак, а считает дона Модеста светочем церкви и намерен назначить его епископом.

    - Ничего не имею против такого назначения; наоборот, в этот день я здорово повеселюсь. А что еще вы открыли?

    - Что некий брат Борроме не монах, а капитан.

    - А еще что?

    - Что юный Жак упражняется на рапирах, пока для него не настал час проткнуть человека шпагой.

    - Ты и это понял? - произнес Борроме, нахмурившись. - Ну, а что еще ты обнаружил?

    - Дай-ка мне выпить, иначе я больше ничего не припомню.

    И Шико наполнил свой стакан.

    - Ну как, - спросил Борроме, чокнувшись с сотрапезником, - припомнил?

    - Черт побери, конечно!

    - Что же ты еще увидел в монастыре?

    - Я увидел под видом монахов солдат, подчиненных тебе, а не дону Модесту.

    - Вот как! И это все?

    - Нет, но наливай, наливай, не то я все перезабуду… - И Шико единым духом осушил стакан.

    - Припоминаешь? - спросил Борроме.

    - Еще бы! Я обнаружил целый заговор.

    - Заговор? - бледнея, переспросил Борроме. - Против кого?