- Против короля. - С какой целью? - Похитить его. - И это вы предупредили короля? - А как же! Для этого я и явился в монастырь! - Значит, из-за вас это дело сорвалось? - Из-за меня. - Проклятие! - процедил сквозь зубы Борроме. - Вы сказали… - Что у вас зоркие глаза, приятель. - Ну, что там!.. - заплетающимся языком ответил Шико. - Дайте-ка мне бутылку, и вы удивитесь, когда я вам скажу, что я еще видел. Борроме поспешно удовлетворил желание Шико. - Прежде всего, я видел раненого господина де Майена. - Эко дело! - Пустяки, конечно: он попался мне на пути. Потом я видел взятие Кагора. - Как! Взятие Кагора! Вы, значит, прибыли из Кара? - Конечно. Ах, капитан, замечательное это было зрелище: такому храбрецу, как вы, оно пришлось бы по сердцу. - Не сомневаюсь. Вы, значит, были подле короля Наваррского? - Совсем рядышком, друг мой, как сейчас с вами. - И вы с ним расстались? - Чтобы сообщить эту новость королю Франции. - Вы были в Лувре? - За четверть часа до вас. - Ну, я не стану спрашивать, что вы видели после этого, - ведь с тех пор мы с вами не расставались. - Напротив, спрашивайте, спрашивайте, ибо, честное слово, это самое любопытное. - Говорите же, прошу вас. - Еще стаканчик, чтобы язык развязался… Полнее… Отлично! Так вот, я видел, приятель, что, вынимая из кармана письмо его светлости герцога де Гиза, вы выронили другое письмо. - Другое! - вскричал Борроме, вскакивая с места. - Да, - сказал Шико. - И оно у тебя тут! Пальцем, дрожащим от опьянения, он ткнул в кожаную куртку Борроме, как раз в то место, где находилось письмо. Борроме вздрогнул, словно рука Шико была куском раскаленного железа. - Ого, - сказал он, - недостает, чтобы вы знали, кому оно адресовано. - Подумаешь! - молвил Шико, кладя руки на стол. - Оно адресовано герцогине де Монпансье. - Боже мой! - вскочил Борроме. - Надеюсь, вы ни чего не сказали об этом королю? - Ни слова, но обязательно скажу. - Когда же? - После того, как посплю немного, - ответил Шико. И он опустил голову на руки. - Значит, король все узнает? - Поймите же, любезный, - продолжал Шико, поднимая голову и смотря на Борроме осоловелыми глазами, - вы заговорщик, я шпион. Вы устраиваете заговор - я вас выдаю. Каждый из нас выполняет свою работу, вот и все. Спокойной ночи, капитан. Говоря это, Шико не только занял свою первоначальную позицию, но и закрыл ладонями лицо - открытой осталась только спина; зато спина эта, освобожденная от кирасы, лежащей на стуле рядом, как бы напрашивалась на удар. - А, ты хочешь выдать меня, приятель! - произнес Борроме, устремляя на собутыльника горящий взгляд. - Как только проснусь, друг любезный; это дело решенное, - ответил Шико. - Посмотрим еще, проснешься ли ты! - вскричал Борроме. И с этими словами он нанес яростный удар кинжалом в спину Шико, рассчитывая пронзить его насквозь. Но Борроме не знал о кольчуге, которую Шико заимствовал в оружейной дона Модеста. Кинжал его разлетелся на куски, словно стеклянный, от соприкосновения с этой славной кольчугой, которая таким образом вторично спасла жизнь Шико. Вдобавок не успел убийца опомниться, как Шико, распрямившись, ударил в лицо Борроме кулаком, весящим фунтов пятьсот, и окровавленный капитан отлетел к стене. Однако он тут же вскочил и схватился за шпагу. Шико тоже выхватил оружие. Винные пары рассеялись точно по волшебству. Он стоял, слегка опираясь на левую ногу, взгляд его был устремлен на врага, рука крепко сжимала эфес шпаги. Стол, на котором валялись пустые бутылки, разделял обоих противников, служа каждому из них заслоном. Но, почувствовав, что из носа у него течет кровь, Борроме пришел в ярость: он забыл о всякой осторожности и устремился на врага. - Дважды болван, - сказал Шико, - видишь теперь, что пьян ты, а не я: ведь через стол ты до меня дотронуться не можешь, моя же рука на шесть дюймов длиннее твоей руки. Вот тебе доказательство! И Шико вытянул с быстротой молнии руку и острием шпаги уколол Борроме посреди лба. У Борроме вырвался крик не столько боли, сколько ярости, и он стал нападать с удвоенным пылом. Шико взял стул и спокойно уселся. - Бог ты мой, и дураки же эти солдаты! - сказал он, пожимая плечами. - Ну вот, теперь он намеревается выколоть мне глаз. Ах, ты вскочил на стол, только этого не хватало! Да поберегись ты, осел этакий, нет ничего страшнее ударов снизу вверх. И он уколол его в живот, как только что уколол в лоб. Борроме зарычал от бешенства и соскочил со стола. - Вот и отлично! - заметил Шико. - Теперь мы сто им лицом к лицу и можем разговаривать фехтуя. А, капитан, капитан, вы, значит, иногда, от нечего делать, занимаетесь ремеслом убийцы? - Я совершаю это так, как и вы, во имя своего дела, - ответил Борроме, испуганный мрачным огнем, который вспыхнул в глазах противника. Борроме удалось нанести Шико легкий удар в грудь. - Неплохо, но этот прием мне известен: вы показы вали его юному Жаку. Видите ли, приятель, я стою побольше вашего, ибо не я начал схватку. Более того, я дал вам возможность осуществить ваш замысел, подставив под удар свою спину. Дело в том, что у меня есть для вас одно предложение. - Слушать ничего не хочу! - вскричал Борроме, выведенный из себя спокойствием Шико. И он нанес удар, которым гасконец был бы пронзен насквозь, если бы не отскочил назад. - Все же я тебе скажу мои условия, чтобы мне непришлось потом себя упрекать. - Молчи! - сказал Борроме. - Это бесполезно, молчи! - Послушай, я вовсе не жажду твоей крови. Если придется убить тебя, то в крайнем случае. - Убей же меня, убей, если можешь! - крикнул разъяренный Борроме. - И убью этаким славным ударом, если ты не пойдешь на мои условия. - Что же это за условия? Выкладывай. - Ты перейдешь на службу к королю, но для вида останешься на службе у Гизов. - То есть стану шпионить, как ты? - Нет, между нами будет разница: мне не платят, а тебе станут платить. Для начала ты покажешь мне письмо монсеньера де Гиза к госпоже де Монпансье. Ты дашь мне снять с него копию, и я оставлю тебя в покое до следующего случая. Ну как? Правда, я мил и покладист? - Получай! - сказал Борроме. - Вот мой ответ! Ответом был удар, которым Борроме оцарапал плечо противника. - Ничего не поделаешь, - сказал Шико, - придется показать тебе некий удар, простой и красивый. И Шико перешел к нападению. - Вот мой удар, - сказал он. - Я делаю ложный выпад с четвертой позиции. Борроме отразил удар, подавшись назад. Но дальше отступать было некуда - он оказался припертым к стене. - Я так и думал: ты избрал круговую защиту. Напрасно - кисть руки у меня сильнее, чем у тебя. Итак, я прибегаю к круговому замаху, возвращаюсь на третью позицию, делаю шаг вперед, и ты задет, или, вернее, ты мертв. И действительно, за словами Шико последовал удар или, точнее, несколько ударов. Острый клинок вонзился, словно игла, в грудь Борроме и с глухим звуком вошел в сосновую перегородку. Капитан раскинул руки и выронил шпагу. Глаза его расширились и налились кровью, на губах показалась розовая пена, и он склонил голову на плечо со вздохом, похожим на хрип. Злосчастный Борроме, словно огромная бабочка, был пригвожден к стене, о которую судорожно бились его ноги. Шико, невозмутимый, хладнокровный, как и всегда в решительные минуты, выпустил из рук шпагу, которая продолжала горизонтально торчать в стене, отстегнул пояс капитана, пошарил у него в кармане, извлек письмо и прочитал адрес: Между тем из раны тонкими струйками вытекала кровь, а лицо раненого было искажено муками агонии. - Я умираю, умираю, - прошептал он, - господи, смилуйся надо мною!.. Эта мольба о божественном милосердии тронула Шико. - Будем же и мы милосердны, - сказал он. - Раз этот человек должен умереть, пусть он как можно меньше страдает. Подойдя к перегородке, он вырвал из нее шпагу и, поддерживая Борроме, не дал ему свалиться наземь. Но эта предосторожность оказалась ненужной: из раны Борроме хлынула струя крови, унося остаток жизни, еще теплившейся в его теле. Тогда Шико открыл дверь и позвал Бономе. Ему не пришлось звать дважды. Кабатчик подслушивал у двери; до него донесся и шум отодвигаемого стола, и звон клинков, и, наконец, звук падения грузного тела. И не знал он только одного: кто из противников пал. К чести метра Бономе, надо сказать, что лицо его осветилось искренней радостью, когда он услышал голос гасконца и увидел, что дверь открывает ему Шико. Шико, от которого ничто не ускользало, заметил эту радость, и им овладело чувство благодарности к трактирщику. Бономе, дрожа от страха, зашел в отгороженное помещение. - О господи Иисусе! - вскричал он, видя плавающего в крови капитана. - Да, что поделаешь, бедный мой Бономе: дорогому капитану, видимо, очень худо. - О добрый господин Шико! - вскричал Бономе, едва не лишаясь чувств. - Как дурно с вашей стороны, что для такого дела вы избрали мое заведение! - Разве ты предпочел бы, чтобы Борроме стоял тут, а Шико лежал на земле? - Нет, конечно, нет! - вскричал хозяин с глубочайшей искренностью в голосе. - Ну, так именно это должно было случиться, если бы не произошло чуда. - Что вы говорите! - Честное слово! Взгляни-ка на мою спину, любезный друг. Куртка между лопатками была продырявлена, и в прорехе алело пятно крови. - Кровь! - вскричал Бономе. - Вы ранены! - Подожди, подожди. И Шико снял куртку, затем рубаху. - Какое счастье, дорогой господин Шико, на вас кольчуга! Так, значит, негодяй хотел вас убить? - Да, он добросовестно поработал шпагой, наш дорогой капитан. Кровь есть? - Да, под кольчугой много крови. Шико снял кольчугу, и обнажился его торс, состоявший, видимо, только из костей и мышц. - Ох, господин Шико, там кровоподтек величиной с тарелку. - Возьми-ка чистую белую тряпочку, смешай в стакане равное количество чистого оливкового масла и винного осадка и промой это место, приятель. - Но труп, дорогой господин Шико… Что мне делать с трупом? - Погоди. Дай мне чернила, перо и бумагу. - Сию минуту, дорогой господин Шико. И Бономе выбежал вон. За это время Шико, очевидно не желавший терять времени, разогрел на лампе кончик тонкого ножика и разрезал посередине сургучную печать на конверте, после чего он вынул письмо и прочитал его с видимым удовольствием. Тут вошел метр Бономе с маслом, вином, пером и бумагой. Шико положил перо и бумагу на стол, а спину стоически подставил Бономе. Бономе понял, что это значит, и начал оттирать кровь. Что касается Шико, то он, словно не чувствуя боли, переписывал письмо герцога де Гиза к госпоже де Монпансье, сопровождая каждое слово каким-нибудь замечанием. Письмо гласило: Дорогая сестра! Антверпенская экспедиция удалась для всех, кроме нас. Вам станут говорить, что герцог Анжуйский умер. Не верьте этому, он жив. Жив, понимаете? В этом вся суть дела. В одном этом слове заключена судьба целой династии; оно отделяет Лотарикгский дом от французского престола вернее, чем глубочайшая пропасть. Однако пусть это вас не тревожит. Я обнаружил, что два человека, которых полагал усопшими, еще живы, а это грозит смертью герцогу Анжуйскому. Поэтому думайте только о Париже. Через шесть недель для лиги наступит время действовать. Пусть же наши лигисты знают, что час близок, и будут наготове. Войско собрано. Мы можем рассчитывать на двенадцать тысяч человек, преданных нам и отлично снаряженных. Я эту армию приведу во Францию под предлогом борьбы с немецкими гугенотами, пришедшими на помощь Генриху Наваррскому. Побью гугенотов и буду повелевать во Франции, как хозяин. P. S. Полностью одобряю ваш план относительно Сорока пяти. Позвольте только сказать вам, милая сестрица, что вы оказываете этим головорезам больше чести, чем они того заслуживают. Ваш любящий брат Генрих де Гиз.
- Какой чести? - прошептал Шико. И он повторил: - "Чем они того заслуживают"… - Все ясно, - сказал Шико, - кроме постскриптума. Что ж, обратим на него особое внимание. - Дорогой господин Шико, - решился наконец заговорить Бономе, - вы еще не сказали, как я должен поступить с трупом. - Ну, представь себе, например, что бедняга капитан затеял на улице ссору со швейцарцами или рейтарами и его принесли к тебе раненым. Ты ведь не отказался бы его принять? - Нет, конечно. - Предположим, что, несмотря на твой преданный уход, он перешел в лучший мир, так сказать, у тебя на руках. Это было бы несчастьем, и только, правда? - Разумеется. - Вместо того чтобы заслужить упреки, ты заслужил бы похвалы за свою человечность. Предположим еще, что, умирая, бедняга капитан произнес хорошо известное тебе имя настоятеля обители Святого Иакова у Сент-Антуанских ворот. - Дона Модеста Горанфло? - с удивлением вскричал Бономе. - Его самого… Что ты делаешь? Предупреждаешь дона Модеста; тот поспешно является к тебе, и, так как в одном из карманов убитого находят кошелек - понимаешь? - а в другом вот это письмо, никому на ум не приходит никаких подозрений. - Понимаю, дорогой господин Шико, вы великий человек! - Более того, ты получишь награду за то, что письмо пойдет нетронутым по назначению. - Значит, в письме содержится тайна? - В такое время, как наше, - всюду сплошные тайны, дорогой мой Бономе. И, произнеся эту сентенцию, Шико так искусно соединил обе половинки печати, что даже самый опытный глаз не заметил бы ни малейшего повреждения. После этого он снова сунул письмо в карман убитого, велел Бономе перевязать свою рану, натянул кольчугу и, вложив шпагу в ножны, направился к выходу. Но, подойдя к дверям, он возвратился. - Кстати, раз капитан умер, я расплачусь, - сказал Шико и бросил на стол три золотых. Затем он приложил указательный палец к губам в знак молчания и вышел. XIX. Муж и поклонник
С глубоким волнением увидел снова Шико тихую улицу Августинцев и милый его сердцу дом с островерхой крышей, ветхим балконом и водосточными трубами в виде фантастических звериных морд. В углублении камня под балконом Шико спрятал ключ от своего дома. В те времена любой ключ, будь то ключ от сундука или шкафа, мог поспорить по весу и величине с самыми толстыми ключами от ворот наших теперешних домов; соответственно этому ключи от домов были подобны ключам от современных городов. Надо признать, что, шаря в поисках ключа, Шико ощущал некоторый трепет. Зато, почувствовав холод железа, он проникся блаженной, ни с чем не сравнимой радостью. Так же благополучно обстояло дело и с обстановкой дома, и с тысячью экю, дремавшими в дубовом тайнике. Шико отнюдь не был скупцом - совсем напротив: нередко он швырял деньгами, жертвуя жизненными благами ради торжества идеи, как это делает всякий сколько-нибудь достойный человек. Но золото, этот неизменный источник наслаждений, вновь обретало ценность в глазах нашего философа. - Тысяча чертей! - бормотал Шико, созерцая свое сокровище. - У меня замечательный сосед; он не только сберег мои деньги, но и сам их не тронул. Я должен принести благодарность этому честному человеку. С этими словами Шико снова закрыл свой тайник, подошел к окну и посмотрел на дом, стоявший напротив. Дом казался ему по-прежнему унылым, мрачным, ибо такой вид принимает в нашем воображении любое здание, если мы знаем, что оно служит прибежищем печали. "Сейчас еще не время для сна, - подумал Шико, - к тому же люди эти вряд ли спят много". И, состроив любезную мину, он постучался в дверь к соседям. При повторном стуке дверь открылась, и в ее темном пролете показался человек. - Спасибо и добрый вечер, - сказал Шико, протягивая руку. - Я только что возвратился и пришел поблагодарить вас, дорогой друг. | 
