Александр Дюма - Сорок пять (иллюстрированный)

    - Но счастливой случайности. Впрочем, я несправедлив, брат, в дело вмешалось провидение. Послушай же, все это очень странно. Две недели назад, в полночь, я шел по улице Бюсси. Ты знаешь, брат, что приказ о тушении света строго соблюдается. Так вот, окна одного дома не просто светились - на третьем этаже был настоящий пожар. Я принялся яростно стучаться, в окне показался человек. "У вас пожар!" - сказал я. "Тише, ради бога! - ответил он. - Тише, я как раз тушу его". - "Хотите, я позову ночную стражу?" - "Нет, нет, во имя неба, никого не зовите!" - "Но, может быть, вам всё-таки помочь?" - "А вы не отказались бы? Так идите сюда, и вы окажете мне услугу, за которую я буду вам благодарен всю жизнь". - "А как мне войти?" - "Вот ключ". И он бросил в окно ключ.

    Я быстро поднялся по лестнице и вошел в комнату, где произошел пожар. Горел пол. Я находился в лаборатории химика. Он делал какой-то опыт, горючая жидкость разлилась по полу, отсюда и пожар. Когда я вошел, химик уже справился с огнем, и я мог его разглядеть. Это был человек лет двадцати восьми - тридцати. По крайней мере так мне показалось. Ужасный шрам обезобразил егощеку, другой глубоко врезался в лоб. Густая борода почти скрывала лицо. "Спасибо, сударь, но вы сами видите, все уже кончено. Если вы человек благородный, будьте добры, удалитесь, так как в любую минуту может войти моя госпожа, она придет в негодование, увидев в такой поздний час чужого человека у меня, вернее, у себя в доме".

    При звуке этого голоса я оцепенел и открыл было рот, чтобы крикнуть: "Вы человек с перекрестка Жипесьен, с улицы Ледигьер, слуга неизвестной дамы!" Ты помнишь, брат, он был в капюшоне, лица его я не видел, а только слышал голос. Я хотел сказать ему это, расспросить, умолять, как вдруг открылась дверь и вошла женщина. "Что случилось, Реми? - спросила она, величественно останавливаясь на пороге. - Почему такой шум?" О брат, это была она, еще более прекрасная в отблеске пожара, чем в лунном сиянии! Это была женщина, память о которой непрерывно терзала мое сердце. Я вскрикнул, и слуга, в свою очередь, пристально посмотрел на меня. "Благодарю вас, сударь, - сказал он, - еще раз благодарю, но сами видите - огонь потушен. Прошу вас, уходите". - "Друг мой, - ответил я, - вы выпроваживаете меня весьма нелюбезно". - "Сударыня, - сказал слуга, - это он". - "Да кто же?" - спросила она. "Молодой дворянин, которого мы встретили у перекрестка Жипесьен и который следовал за нами по пятам до улицы Ледигьер". Тогда она взглянула на меня, и по взгляду ее я понял, что она видит меня впервые. "Сударь, - молвила она, - умоляю вас, удалитесь!" Я колебался, я хотел говорить, просить, но слова не шли с языка. Я стоял недвижимый, немой и только смотрел на нее. "Остерегитесь, сударь, - сказал слуга скорее печально, чем сурово, - вы заставите госпожу бежать во второй раз". - "Не дай бог, - ответил я с поклоном, - но ведь я ничем не оскорбил вас, сударыня". Она не ответила. Бесчувственная, безмолвная, холодная, она повернулась ко мне спиной и исчезла, словно призрак, в полумраке лестницы.

    - И это все? - спросил Жуаез.

    - Все. Слуга проводил меня до дверей, приговаривая: "Забудьте об этом, ради господа Иисуса и девы Марии, умоляю вас, забудьте!" Я убежал, схватившись за голову, растерянный, ошалевший. "Уж не сошел ли я с ума?" - думал я. С той поры я каждый вечер хожу на улицу Бюсси; вот почему, когда мы вышли из Ратуши, ноги мои сами направились сюда. Я прячусь за углом дома, стоящего напротив ее жилища, и, может быть, один раз из десяти мне удается уловить мерцание света в ее окошке: в этом вся моя жизнь, все мое счастье.

    - Хорошенькое счастье! - воскликнул Жуаез.

    - Увы! Стремясь к другому, я потеряю его.

    - А если ты погубишь себя такой покорностью судьбе?

    - Брат, - сказал Анри с грустной улыбкой, - я чувствую себя счастливым.

    - Это невозможно!

    - Что поделаешь? Счастье - вещь относительная. Я знаю, что она там, что она существует, дышит. Я вижу ее сквозь стены, то есть мне кажется, что вижу. Если бы она покинула этот дом, если бы мне опять пришлось провести две недели в неизвестности, я сошел бы с ума, брат мой, или же стал монахом.

    - Помилуй бог! Достаточно у нас в семье одного безумца и одного монаха.

    - Не уговаривай, Анн, и не насмехайся надо мной! Уговоры бесполезны, насмешками ты ничего не добьешься.

    - Позволь сказать тебе…

    - Что именно?

    - Что ты попался, как школьник.

    - Я ничего не рассчитывал, я отдался чему-то более сильному, чем я сам. Лучше плыть по течению, чем бороться с ним.

    - А если оно увлекает в пучину?

    - Надо погрузиться в нее, брат.

    - Ты так полагаешь?

    - Да.

    - Я с тобой не согласен, и на твоем месте…

    - Что бы ты сделал, Анн?

    - Во всяком случае, я выведал бы ее имя, возраст. На твоем месте…

    - Анн, Анн, ты ее не знаешь!

    - Но тебя-то я знаю. Послушай, Анри, у тебя было пятьдесят тысяч экю, я отдал их тебе, когда король подарил мне сто тысяч в день моего рождения…

    - Они до сих пор лежат у меня в сундуке, Анн: ни одно экю не истрачено.

    - Тем хуже, клянусь богом! Если бы они не лежали у тебя в сундуке, все повернулось бы иначе.

    - О брат мой!

    - Никаких там "о брат мой": обыкновенного слугу подкупают за десять тысяч экю, хорошего за сто, отличного за тысячу, самого расчудесного за три тысячи. Представим себе феникса среди слуг, и за двадцать тысяч экю, клянусь папой, он будет твоим. Таким образом, у тебя остается сто тридцать тысяч ливров, чтобы оплатить феникса среди женщин, которого тебе доставит феникс среди слуг. Анри, друг мой, ты просто дурак.

    - Анн, - со вздохом произнес Анри, - есть люди, которые не продаются, их не купить и королю.

    Жуаез успокоился.

    - Хорошо, признаю, - сказал он. - Но нет такого человека, который не отдал бы кому-нибудь своего сердца.

    - Это другое дело!

    - А сделал ли ты что-нибудь, дабы эта бесчувственная красавица отдала тебе свое сердце?

    - Я убежден, Анн, что сделал все от меня зависящее.

    - Послушайте, граф дю Бушаж, да вы просто спятили! Перед вами женщина, которая скорбит, сидит взаперти, плачет, а вы становитесь еще печальнее, проливаете еще больше слез, то есть оказываетесь еще скучнее, чем она! Она одинока - бывайте с нею почаще; она печальна - будьте веселы; она кого-то оплакивает - утешьте ее и замените покойного.

    - Невозможно, брат мой.

    - А ты пробовал?

    - Для чего?

    - Да хотя бы для того, чтобы попробовать. Ты говоришь, что влюблен?

    - Нет слов, чтобы выразить мою любовь.

    - Так вот, через две недели она будет твоей женой.

    - Брат!

    - Даю тебе слово Жуаеза. Ты, надеюсь, не отчаялся?

    - Нет, ибо никогда не надеялся.

    - В котором часу ты с ней видишься?

    - Я же говорил тебе, брат, что никогда не вижу ее.

    - Даже в окне?

    - Даже в окне.

    - Что представляет собой ее дом?

    - Три этажа, крыльцо, на втором этаже терраса.

    - Можно проникнуть в дом через эту террасу?

    - Она не соприкасается с другими домами.

    - А что находится против ее дома?

    - Другой дом, только повыше.

    - Кто в нем живет?

    - Какой-то буржуа.

    - Добродушный или злой?

    - Добродушный; иногда я слышу, как он смеется даже один в ответ на свои собственные мысли.

    - Купи у него дом.

    - А кто тебе сказал, что он продается?

    - Предложи ему двойную цену.

    - А если дама увидит меня там?

    - Ну так что же?

    - Она опять исчезнет. Если же я не буду показываться, то, надеюсь, рано или поздно опять увижу ее…

    - Ты увидишь ее сегодня же вечером.

    - Я?

    - Пойди и стань под ее балконом в восемь часов.

    - Я буду там, как бываю ежедневно, но по-прежнему без всякой надежды.

    - Кстати, скажи мне ее точный адрес.

    - Между воротами Бюсси и дворцом Сен-Дени, почти на углу улицы Августинцев, шагах в двадцати от большой гостиницы под вывеской "Меч гордого рыцаря".

    - Отлично, так в восемь встретимся.

    - Что ты собираешься делать?

    - Увидишь, услышишь. А пока возвращайся домой, нарядись как можно лучше, надень самые дорогие украшения, надуши волосы самыми тонкими духами: нынче же вечером ты вступишь в эту крепость.

    - Бог да услышит тебя, Анн!

    Братья пожали друг другу руки.

    Анн, пройдя шагов двести, подошел к красивому готическому дому неподалеку от собора Парижской богоматери, смело поднял дверной молоток и с шумом опустил его.

    Анри молча углубился в одну из извилистых улочек, ведущих к дворцу Правосудия.

    Во время беседы, которую мы только что пересказали, спустилась ночь и окутала город, столь шумный еще два часа назад.

    Сальсед умер, и зрители стали расходиться по домам. На улице теперь лишь изредка встречались кучки прохожих.

    У ворот Бюсси, куда мы должны сейчас перенестись, чтобы не терять из виду кое-кого из действующих лиц, уже выведенных нами в начале этого повествования, и чтобы познакомиться с новыми, - у ворот Бюсси, говорим мы, шумел, словно улей, некий розовый дом, расписанный белой и голубой краской. Дом именовался "Меч гордого рыцаря" и представлял собой огромных размеров гостиницу, недавно выстроенную в этом новом квартале и призванную удовлетворять все вкусы.

    На вывеске была изображена битва не то архангела, не то святого с драконом, извергающим струи пламени и дыма. Художник, воодушевленный героическими и благочестивыми чувствами, вложил в руки своему вооруженному до зубов рыцарю не меч, а громадный крест, которым тот разрубал злосчастного дракона на две кровоточащие половины.

    На заднем плане вывески или, вернее, картины, ибо она вполне заслуживала такого наименования, стояли, воздев руки, многочисленные зрители боя, между тем как слетевшие с неба ангелы осеняли шлем гордого рыцаря лавровыми и пальмовыми ветвями.

    На переднем плане художник, желавший доказать, что ни один жанр ему не чужд, изобразил груды тыкв, гроздья винограда, майских жуков, ящериц, улитку на розе и даже двух кроликов, белого и серого, которые, несмотря на различие в цвете (что могло указывать на различие в убеждениях), оба чесали себе носы, вероятно от радости по случаю славной победы, одержанной гордым рыцарем над сказочным драконом или, иными словами, над самим сатаной.

    Теперь мы должны сделать одно признание - как оно ни огорчительно, нас вынуждает к этому добросовестность историка. Роскошная вывеска кабачка отнюдь не свидетельствовала о его процветании. Напротив, по причинам, которые мы сейчас изложим и которые, надеемся, будут поняты читателями, "Гордый рыцарь" почти всегда пустовал.

    Между тем заведение, как сказали бы в наши дни, было просторное и комфортабельное: по углам строения, прочно сидевшего на широком фундаменте, горделиво высились четыре башенки, в каждой из которых имелась восьмиугольная комната. Все это имело вид кокетливый и несколько таинственный, как и полагается дому, который должен прийтись по вкусу мужчинам и в особенности женщинам. В этом-то и коренилось зло.

    Всем понравиться невозможно.

    Однако этого мнения не разделяла госпожа Фурнишон, хозяйка "Гордого рыцаря". Она убедила своего супруга оставить банное заведение на улице Сент-Оноре, где они до того времени прозябали, и заняться вертелами и бочками с вином на благо влюбленным парочкам с перекрестка Бюсси и из других парижских кварталов. К несчастью, гостиница была расположена поблизости от Прэ-о-Клера, так что в "Меч гордого рыцаря" являлись многочисленные дуэлянты, а другим парочкам, менее воинственно настроенным, приходилось чураться бедной гостиницы, словно чумы, - так опасались они звона оружия. Влюбленные - народ мирный, они не любят, чтобы им мешали, вот почему в башенках, предназначенных для свиданий, приходилось устраивать на ночлег всяких вояк, а купидоны, изображенные на деревянных панно тем же художником, который создал вывеску, были разукрашены усами и другими более или менее пристойными атрибутами: тут уж поработали углем завсегдатаи гостиницы.

    Недаром госпожа Фурнишон считала, что вывеска принесла их заведению несчастье. Если бы изобразить над входом не гордого рыцаря и отталкивающего дракона, а розовый куст любви с пышными сердцами вместо цветов, все нежные души избрали бы своим пристанищем ее гостиницу.

    К несчастью, метр Фурнишон только пожимал плечами на упреки жены, заявляя, что он, бывший пехотинец господина Данвиля, должен, естественно, вербовать своизй клиентов в военной среде.

    Так в семействе Фурнишонов царил разлад, и супруги прозябали на перекрестке Бюсси, как прозябали они на улице Сент-Оноре, но вдруг некое непредвиденное обстоятельство изменило положение дел и дало восторжествовать взглядам метра Фурнишона, к вящей славе достойной вывески, где нашли себе место представители всех царств природы.

    За месяц до казни Сальседа, после военных упражнений в Прэ-о-Клере, госпожа Фурнишон и ее супруг сидели, как обычно, в разных угловых башенках своего заведения. Делать им были нечего, и они погрузились в хладную задумчивость, так как столики и все комнатьг в гостинице "Гордый рыцарь" стояли незанятыми.

    Итак, супруги грустно взирали на поле, откуда уходили, чтобы погрузиться на паром у Нельской башни и вернуться в Лувр, солдаты, проводившие учение под командой некоего капитана. Глядя на них и жалуясь на деспотизм начальника, который заставлял возвращаться в кордегардию солдат, хотя тем, несомненно, хочется пить, хозяева гостиницы заметили, что капитан пустил своего коня рысью и в сопровождении одного лишь ординарца направился к воротам Бюсси.

    Этот офицер в шляпе с перьями и при шпаге, позолоченные ножны которой торчали из-под прекрасного плаща фландрского сукна, минут через десять поравнялся с гостиницей, гарцуя на своем белом коне.

    Ехал он не в гостиницу и потому намеревался миновать ее, даже не взглянув на вывеску, когда метр Фурнишон, чье сердце сжималось при мысли, что в этот день никто так и не сделает ему почина, высунулся из своей башенки и сказал:

    - Смотри, жена, конь-то какой чудесный!

    На что госпожа Фурнишон, как опытная хозяйка гостиницы, сразу же нашла ответ:

    - А всадник-то каков, всадник!

    Капитан, видимо неравнодушный к похвалам, откуда бы они ни исходили, поднял голову, словно внезапно очнувшись от сна. Он увидел хозяина, хозяйку, их заведение, придержал лошадь и подозвал ординарца. Затем, все еще сидя верхом, он очень внимательно оглядел гостиницу и соседние дома.

    Фурнишон буквально скатился с лестницы: он стоял теперь у дверей и мял в руках сдернутый с головы колпак.

    Капитан, поразмыслив несколько секунд, спешился.

    - У вас никого нет? - спросил он.

    - В настоящий момент никого, сударь, - ответил хозяин, страдая от столь унизительного признания.

    Й он уже собрался добавить: "Но это редкий случай" Однако госпожа Фурнишон была, как истая женщина, гораздо проницательнее мужа. Поэтому она поторопилась крикнуть из своего окна:

    - Если вы, сударь, ищете уединения, вам у нас будет очень хорошо.

    Выслушав такой любезный ответ, всадник поднял голову и увидел весьма приятное лицо.

    - Да, именно этого я и ищу, хозяюшка, - ответил он.

    Госпожа Фурнишон тотчас же устремилась навстречу посетителю, говоря про себя: "На этот раз почин кладет "Розовый, куст любви", а не "Меч гордого рыцаря".

    Капитан, привлекший внимание супругов Фурнишон, заслуживает также внимания читателя. Это был человек лет тридцати - тридцати пяти, высокого роста, хорошо сложенный, с тонкими выразительными чертами лица. Он бросил на руки своего спутника поводья великолепного коня, нетерпеливо бившего копытом о землю.

    - Подожди меня здесь и поводи коней, - приказал он.

    Войдя в большой зал гостиницы, капитан остановился и с довольным видом огляделся по сторонам.

    - Ого! - сказал он. - Такой большой зал и ни одного посетителя. Отлично!

    Метр Фурнишон взирал на него с удивлением, а госпожа Фурнишон понимающе улыбалась.

    - Неужели в вашем заведении есть нечто, отталкивающее гостей? - спросил капитан.

    - Слава богу, нет, сударь! - ответила госпожа Фурнишон. - Но местность еще мало заселена, а насчет клиентов мы очень разборчивы.

    - Превосходно! - сказал капитан.

    - К примеру сказать, - добавила она, подмигнув так выразительно, что сразу стало понятно, кто придумал название "Розовый куст любви", - за одного такого клиента, как ваша милость, мы охотно отдадим целую дюжину.

    - Вы очень любезны, прелестная хозяюшка, благодарю вас.

    - Не угодно ли вам, сударь, попробовать нашего вина? - спросил Фурнишон, стараясь, чтобы голос его звучал как можно приятнее.

    - Не угодно ли осмотреть жилые помещения? - спросила госпожа Фурнишон насколько возможно ласковее.

    - Сделаем, пожалуй, и то и другое, - ответил капитан.