Александр Дюма - Сорок пять (иллюстрированный)

    Реми отправился в глубину павильона и открыл там окно, куда воздух ворвался с такой силой, что свеча в руках Дианы, словно вспыхнув гневом, бросила пламя и дым прямо в лицо Франциску, стоявшему на самом сквозняке.

    Влюбленные - как полагал Анри - прошли по галерее в покои герцога и исчезли за узорчатой портьерой.

    Анри созерцал эту сцену в бешенстве, почти теряя сознание.

    Когда он вышел из своего укрытия, руки его беспомощно висели вдоль тела, невидящий взгляд устремлен был в одну точку.

    Но в тот же миг портьера, за которой только что исчезли Диана и герцог, приподнялась, и молодая женщина вбежала в столовую и увлекла за собой Реми, который, видимо, поджидал ее.

    - Идем!.. - сказала она. - Идем, все кончено!..

    И оба словно безумные устремились в сад.

    Но Анри при виде их обрел все свои силы. Он бросился им навстречу, и внезапно они наткнулись на него посреди аллеи: он стоял скрестив руки, в молчании, более устрашающем, чем любые угрозы.

    И действительно, Анри дошел до такого исступления, что готов был убить всякого, кто стал бы утверждать, будто женщины не чудовища, созданные адскими силами для того, чтобы осквернять мир.

    Он схватил Диану за руку, несмотря на вырвавшийся у нее крик ужаса, несмотря на то, что Реми приставил к груди его кинжал.

    - О, вы меня, верно, не узнаёте! - промолвил он. - Я тот наивный юноша, который любил вас и которому вы отказались подарить свою любовь, уверяя, что для вас нет будущего. А, прекрасная лицемерка, и ты, подлый обманщик, наконец-то я узнал вас, будьте вы прокляты! Одной я говорю: презираю тебя, другому - ты мне омерзителен!

    - Дорогу! - крикнул Реми, с трудом переводя дух. - Дорогу, безумный мальчишка, не то…

    - Хорошо, - ответил Анри, - докончи свое дело, умертви мое тело, негодяй, раз ты убил мою душу!

    - Молчи! - яростно прошептал Реми, намереваясь вонзить в него клинок.

    Но Диана с силой оттолкнула Реми и, схватив за руку дю Бушажа, притянула его к себе.

    Диана была мертвенно-бледна. Ее прекрасные волосы, разметавшись, упали на плечи, от прикосновения ее руки Анри ощутил холод, словно дотронулся до трупа.

    - Сударь, - сказала она, - не судите дерзновенно о том, что известно одному богу!.. Я Диана де Меридор, и я любила господина де Бюсси, которого герцог Анжуйский дал подло убить, хотя мог его спасти. Неделю назад Реми заколол кинжалом Орильи, сообщника герцога, а что до самого герцога, я только что отравила его при помощи персика, букета и свечи… Дорогу, сударь, дорогу Диане де Меридор, которая направляется в монастырь!

    Сказав это, она отпустила дю Бушажа и снова взяла под руку ожидавшего ее Реми.

    Анри упал на колени и проводил глазами мрачные фигуры убийц, которые, подобно адскому видению, исчезли в чаще парка.

    Лишь час спустя молодой человек, разбитый усталостью, подавленный ужасом, нашел в себе силы дотащиться до своей комнаты.

    В замке все спали.

    На другой день, около девяти часов утра, солнце озарило золотым сиянием аллеи Шато-Тьерри.

    На рассвете рабочие принялись за уборку парка и апартаментов, где должен был остановиться король.

    В павильоне все было тихо, ибо накануне вечером герцог запретил обоим своим слугам будить его. Им надлежало ждать, когда он позовет.

    Около половины десятого в город примчались два верховых курьера с вестью о приближении его величества.

    Эшевены и солдаты гарнизона во главе с губернатором выстроились вдоль дороги в ожидании королевского поезда.

    В десять часов у подножия холма показался король. На последней остановке он пересел из кареты в седло: отличный наездник, он пользовался любым случаем погарцевать на коне, особенно когда вступал в какой-нибудь город.

    Королева-мать следовала за Генрихом в крытых носилках. За ними на отличных конях ехали пятьдесят пышно одетых дворян.

    Рота гвардейцев под командой самого Крильона, сто двадцать швейцарцев, столько же шотландцев и вся королевская свита с мулами, сундуками и лакеями образовали целую армию, поднимавшуюся по извилистой дороге на вершину холма.

    Наконец шествие вступило в город под звон колоколов, гром пушек и звуки всевозможных музыкальных инструментов.

    Жители города горячо приветствовали короля: он появлялся среди подданных так редко, что еще сохранял ореол божественности.

    Проезжая сквозь толпу, король тщетно искал глазами брата. У решетки замка он увидел лишь Анри дю Бушажа.

    Войдя в замок, Генрих III осведомился о здоровье герцога Анжуйского у дежурного офицера.

    - Государь, - ответил тот, - его светлость уже несколько дней изволит жить в парковом павильоне, и сегодня утром мы еще не видели монсеньера.

    - Этот павильон, видно, очень уединенное место, - недовольно сказал Генрих, - раз оттуда не слышно пушечных выстрелов.

    - Ваше величество, - осмелился сказать один из старых слуг герцога, - может быть, монсеньер не ожидал вас так рано?

    - Старый болван! - проворчал Генрих. - Монсеньер Анжуйский еще вчера знал о моем визите.

    И Генрих, которому хотелось прослыть кротким и добрым, вскричал:

    - Раз он не встречает нас, мы сами пойдем ему на встречу!

    Вся процессия направилась к павильону. Когда головной отряд гвардейцев подходил к буковой аллее, откуда-то донесся душераздирающий вопль.

    - Что это? - спросил король, оборачиваясь к матери.

    - Боже мой, - прошептала Екатерина, стараясь найти разгадку на лицах окружающих, - это вопль отчаяния…

    - Мой повелитель! Мой бедный герцог! - кричал второй слуга Франциска - он стоял в окне павильона, являя признаки жесточайшего отчаяния.

    Все устремились к павильону; короля увлек общий людской поток.

    Он вошел как раз в ту минуту, когда поднимали герцога Анжуйского, которого камердинер нашел лежащим в спальне на ковре.

    Герцог не подавал никаких признаков жизни: у него только странно дергались веки да судорожно сводило губы.

    Король остановился у порога.

    - Какое плохое предзнаменование! - прошептал он.

    - Удалитесь, сын мой, - сказала Екатерина, - прошу вас.

    - Бедный Франциск! - произнес Генрих, очень довольный, что его попросили уйти и тем самым избавили от зрелища этой агонии.

    За королем последовали и все придворные, кроме двух старых слуг герцога.

    - Странно, странно! - прошептала Екатерина, став на колени перед сыном.

    И пока по всему городу разыскивали лекаря герцога и отправляли курьера за помощью в Париж, королева-мать пыталась установить причину странной болезни, от которой погибал Франциск Анжуйский.

    На этот счет у флорентинки имелся богатый опыт. Прежде всего она хладнокровно допросила обоих слуг, которые в отчаянии рвали на себе волосы.

    Оба ответили, что накануне герцог вернулся в павильон поздно вечером; он велел, чтобы никто к нему без вызова не приходил, и решительно запретил будить его утром.

    - Он, наверно, ждал кого-нибудь к ужину? - спроси ла королева-мать.

    - Мы тоже так думали, государыня, - смиренно ответили слуги.

    - Однако, убирая со стола, вы же видели, ужинал мой сын в одиночестве или нет?

    - Мы еще не убирали, государыня.

    - Хорошо, - сказала Екатерина, - можете идти.

    И она осталась одна.

    Не трогая герцога, распростертого на кровати, куда его положили, она занялась обстоятельным исследованием каждого признака, который мог бы подтвердить ее страшные подозрения.

    Она заметила, что кожа на лбу Франциска приняла коричневый оттенок, глаза налились кровью, на губах появилось странное изъязвление, словно от ожога серой.

    - Посмотрим, - пробормотала она, оглядываясь по сторонам.

    Первое, что она увидела, был подсвечник, где полностью догорела свеча.

    "Свеча горела долго, - подумала королева, - значит, Франциск долго пробыл в этой комнате. А на ковре какой-то букет…"

    Екатерина поспешно схватила его и заметила, что все цветы еще свежие, кроме одной розы, почерневшей и высохшей.

    - Что это? - пробормотала она. - Чем были облиты лепестки розы?.. Я знаю одну жидкость, от которой сразу вянут цветы.

    И, вздрогнув, она отшвырнула букет.

    Екатерина бросилась в столовую. Лакеи не обманули ее: никто не дотрагивался до сервировки, после того как здесь кончили ужинать.

    Королева обратила внимание на половину персика, лежавшего на краю стола.

    Персик потемнел так же, как и роза.

    "Отсюда и язвы на губах, - подумала она. - Но Франциск откусил только маленький кусочек. Он не долго держал в руке букет - цветы еще свежие. Яд не мог глубоко проникнуть. Но откуда же полный паралич и явственные следы разложения? Наверно, я не все заметила".

    И, мысленно произнося эти слова, Екатерина увидела красно-синего попугая Франциска.

    Птица была мертва.

    Екатерина снова устремила тревожный взгляд на подсвечник.

    "Дым! - догадалась она. - Дым! Фитиль был отравлен. Сын мой погиб!"

    Королева тотчас же позвала. Комната наполнилась слугами и офицерами.

    - Лекаря! - говорили одни.

    - Священника! - говорили другие.

    Тем временем Екатерина поднесла к губам Франциска один из флаконов, которые всегда имела при себе, и устремила взгляд на лицо сына, чтобы судить, насколько действенным оказалось противоядие. Герцог приоткрыл глаза и рот, но взгляд его уже потух, с губ не слетело ни единого звука.

    Екатерина, мрачная и безмолвная, вышла из комнаты, сделав обоим слугам знак следовать за нею.

    Она отвела их в другой павильон и села, не спуская с них глаз.

    - Монсеньер герцог Анжуйский был отравлен во время ужина. Вы подавали ужин?

    При этих словах смертельная бледность покрыла лица обоих стариков.

    - Пусть лучше нас пытают, убьют, но не обвиняют в этом!

    - Болваны, я знаю, что не вы умертвили вашего господина. Его убили другие, и я должна разыскать убийц. Кто заходил в пави ьон?

    - Какой-то бедно одетый старик; монсеньер принимал его у себя за последние два дня.

    - А… женщина?

    - Мы ее не видели… О какой женщине изволит говорить ваше величество?

    - Здесь была женщина, это она сделала букет…

    Слуги переглянулись так простодушно, что с одного взгляда Екатерина признала их невиновность.

    - Привести ко мне губернатора города и коменданта замка!

    Оба лакея бросились к дверям.

    - Постойте! - сказала Екатерина, и они тотчас же замерли как вкопанные. - То, что я вам сказала, знаете только я и вы. Если кто-нибудь другой узнает об этом, то лишь от вас. В тот же день вы оба умрете. Теперь ступайте.

    Губернатора и коменданта Екатерина расспросила не столь откровенно. Она сказала им, что двое неизвестных принесли герцогу плохую новость, которая и послужила причиной его болезни, и что следовало бы найти их и расспросить.

    Губернатор и комендант велели обыскать город, парк, окрестности - все оказалось тщетным.

    Лишь Анри знал тайну, но можно было не опасаться, что он ее откроет.

    Злосчастный герцог до сих пор не издал ни звука, не пришел в себя.

    Король, больше всего на свете страшившийся тягостных впечатлений, охотно вернулся бы в Париж. Но королева-мать воспротивилась его отъезду, и двор принужден был остаться в замке.

    Появилась целая толпа врачей. Придворный лекарь Мирон один разгадал причину болезни и понял, насколько тяжело положение герцога. Но он был слишком опытным царедворцем, чтобы открыть правду, особенно после того, как взглянул на Екатерину и встретил ее ответный взгляд.

    Генрих III попросил его дать определенный ответ на вопрос: останется ли герцог жить?

    - Я скажу это вашему величеству через три дня.

    - А что вы мне скажете? - понизив голос, спросила Екатерина.

    - Вам я отвечу без колебаний, государыня.

    - Что же именно?

    - Прошу ваше величество задать мне вопрос.

    - Когда сын мой умрет, Мирон?

    - Завтра к вечеру, сударыня.

    - Так скоро!

    - Государыня, - прошептал врач, - доза была уж очень велика.

    Екатерина приложила палец к губам, взглянула на умирающего и тихо произнесла зловещее слово:

    - Судьба!

    Граф дю Бушаж провел ужасную ночь, он был в бреду, на грани смерти.

    Однако, верный своему долгу, он встретил короля у решетки замка, как мы уже говорили. Но после того как Анри почтительно приветствовал своего повелителя, склонился перед королевой-матерью и пожал руку адмиралу, он снова заперся у себя в комнате, чтобы привести в исполнение свое намерение, от которого теперь ничто не могло его отвратить.

    Часов в одиннадцать, когда распространилась весть о том, что герцог Анжуйский при смерти, Анри постучался к брату, который ушел к себе отдохнуть с дороги.

    - А, это ты?.. - спросил полусонный Жуаез. - В чем дело?

    - Я пришел проститься с тобой, брат, - ответил Анри.

    - Как так проститься? Ты уезжаешь?

    - Да, уезжаю, брат; полагаю, что теперь меня здесь ничто не удерживает.

    - Ты ошибаешься, Анри, - возразил главный адмирал. - Я не разрешаю тебе уезжать.

    - В таком случае, Анн, я в первый раз в жизни не подчинюсь твоему приказу, ибо ничто уже не заставит меня отказаться от пострижения.

    - А разрешение, которое должно прийти из Рима?

    - Я буду дожидаться его в монастыре.

    - Ну, так ты действительно обезумел! - вскричал Жуаез.

    - Напротив, брат мой, я мудрее всех вас, ибо один я знаю, что делаю.

    - Анри, ты обещал подождать месяц.

    - Невозможно, брат.

    - Ну хоть неделю.

    - Ни единого часа.

    - Видно, ты ужасно страдаешь, бедный мой мальчик.

    - Нет, так как ясно вижу, что болезнь моя неизлечима.

    - Но, друг мой, не каменное же сердце у этой женщины. Ее можно разжалобить, я сам займусь этим.

    - Невозможно, Анн. К тому же я теперь сам отказываюсь от ее любви.

    - Но это же просто сумасшествие, черт побери!

    - Между мной и этой женщиной не может быть ничего общего! - вскричал Анри, и в голосе его послышался ужас.

    - Что это значит? - спросил изумленный Жуаез. - И кто она, эта женщина? Скажи мне, наконец, Анри. Ведь прежде у нас не было секретов друг от друга.

    - Брат, - сказал он, - эта женщина не может быть моей, она теперь принадлежит богу.

    - Какой вздор, граф! Она тебе солгала.

    - Нет, брат, она не солгала. Но не будем больше говорить о ней, отнесемся с уважением к тому, кто посвящает себя богу.

    Анн сумел овладеть собой и не показал Анри, как он обрадован этой новостью.

    - Это для меня неожиданность, ничего подобного ты до сих пор не говорил, - молвил он.

    - Да, ибо она лишь недавно постриглась. Поэтому не удерживай меня больше, брат. Дай мне поблагодарить тебя за доброту, за терпение, за безграничную любовь к несчастному безумцу… и прощай!

    Жуаез посмотрел брату в лицо, надеясь тронуть его и заставить переменить решение.

    Но Анри остался непоколебим и ответил лишь своей неизменной грустной улыбкой.

    Поцеловав брата на прощание, Жуаез пошел к королю, который завтракал в постели в присутствии Шико.

    - Здравствуй, здравствуй! - сказал Генрих Жуаезу. - Очень рад тебя видеть, Анн. Я боялся, что ты проваляешься весь день, лентяй. Как здоровье моего брата?

    - Увы, государь, этого я не знаю. Я пришел поговорить о своем брате.

    - Котором?

    - Об Анри.

    - Он все еще хочет стать монахом?

    - Да, государь.

    - Он прав, сын мой.

    - Почему, государь?

    - Да это самый верный путь в рай.

    - Еще вернее тот путь, который избрал твой брат, - заметил королю Шико.

    - Разрешит ли мне ваше величество задать один вопрос?

    - Хоть двадцать, Жуаез. Я ужасно скучаю в Шато-Тьерри, и твои вопросы меня развлекут.

    - Скажите, пожалуйста, государь, кто такие госпитальерки?

    - Это небольшая община, весьма замкнутая; она состоит из двадцати дам-канонисс ордена Святого Иосифа.

    - Не будет ли нескромным спросить, где находится эта община, государь?

    - Конечно, нет. Она находится на улице Шеве-Сен-Ландри, в Сите, за монастырем Пресвятой богоматери.

    - Благодарю вас, государь.

    - Но почему, черт побери, ты спрашиваешь об этом? Разве твой брат хочет стать не монахом, а монахиней?