- Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите в другом месте - это не мое дело. У меня, видите ли, свои соображения: по-моему, король вряд ли одобрит того судейского чиновника, который повинуется указаниям господина де Мейнвиля. Как знать, может быть, королю не понравится также, что его судейский чиновник в своем ежедневном донесении не отметил, что госпожа де Монпансье и господин Мейнвиль прибыли вчера утром в славный город Париж? Знаете, господин Пулен, одного этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством. - Господин Брике, я попросту забыл сообщить об их прибытии, это не преступление, и, конечно, его величество поймет… - Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами себя обманываете. Я гораздо яснее вижу исход этого дела. - Что же вы видите? - Самую, настоящую виселицу. - Господин Брике! - Дайте же досказать, черт побери!.. На виселице - новая прочная веревка, четыре солдата по бокам; кругом - немалое число парижан, а на конце веревки - один хорошо знакомый мне судейский чиновник. Никола Пулен дрожал теперь так сильно, что дрожь его передавалась молодым буковым деревцам. - Сударь! - сказал он, с мольбой сложив руки. - Но я вам друг, дорогой господин Пулен, - продолжал Шико, - и готов дать вам совет. - Совет? - Да, и, слава богу, такой, которому нетрудно последовать. Вы незамедлительно - понимаете? - незамедлительно отправитесь… - Отправлюсь?.. - перебил его испуганный Никола. - Но куда? - Минуточку, дайте подумать, - сказал Шико. - Отправитесь к господину д'Эпернону… - Другу короля? - Совершенно верно. Вы побеседуете с ним с глазу на глаз… - С господином д'Эперноном? - Да, и расскажете ему все, касающееся обмера дороги. - Но это безумие, сударь! - Напротив, мудрость, высшая мудрость. - Не понимаю. - Однако все совершенно ясно. Если я просто-напросто донесу на вас, как на человека, занимавшегося измерениями и скупавшего доспехи, вас вздернут; если, наоборот, вы добровольно все раскроете, вас осыплют наградами и почестями… Похоже, что я вас не убедил… Отлично, в таком случае мне придется возвратиться в Лувр, но, ей-богу, ради вас я сделаю все, что угодно. И Никола Пулен услышал, как зашуршали ветки, которые, поднявшись с места, раздвинул Шико. - Нет, нет! - сказал он. - Оставайтесь, пойду я. - Вот и отлично. Вы сами понимаете, дорогой господин Пулен: никаких уверток, ибо завтра я отправлю записочку самому королю, с которым я имею честь находиться в самых дружеских отношениях. - Иду, сударь! - произнес совершенно уничтоженный Пулен. - Но вы странным образом злоупотребляете… - Ах, дорогой господин Пулен, вы должны молебны за меня служить. Пять минут назад вы были государственным преступником, а я превратил вас в спасителя отечества. Но бегите скорей, дорогой господин Пулен, ибо я очень тороплюсь, а уйти отсюда раньше вас не могу. Особняк д'Эпернон, не забудьте. Никола Пулен в полном отчаянии вскочил на ноги и стремительно понесся к Сент-Антуанским воротам. "Давно пора, - подумал Шико. - Из монастыря кто-то идет ко мне. Но это не маленький Жак. Эге!.. Кто этот верзила, сложенный, как зодчий Александра Великого, который хотел обтесать Афонскую гору? Черти полосатые! Для шавки вроде меня такой пес - неподходящая компания". Увидев посланца, Шико поспешил к Фобенскому кресту, где они должны были встретиться. При этом ему пришлось отправиться кружным путем, а верзила монах быстро шел напрямик, что дало ему возможность первым добраться до креста. Впрочем, Шико потерял время еще и потому, что, шагая, рассматривал монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия. И правда, этот инок был настоящий филистимлянин. Из-под небрежно надвинутого клобука выбивались космы волос, еще не тронутых ножницами монастырского цирюльника. Опущенные углы рта придавали ему выражение отнюдь не благочестивое; когда же его ухмылка переходила в смех, во рту обнажались три зуба, похожих на колья палисада за валами толстых губ. Руки длинные и толстые; плечи такие, что на них можно было бы взвалить ворота Газы;[35] большой кухонный нож за веревочным поясом, сложенная в несколько раз мешковина, закрывавшая грудь наподобие щита, - такова была внешность этого монастырского Голиафа.[36] "Ну и образина! - подумал Шико. - И если к тому же он не несет мне приятных известий, то, на мой взгляд, подобная личность не имеет права на существование". Когда Шико приблизился, монах, не спускавший с него глаз, приветствовал его почти по-военному. - Чего вам надобно, друг мой? - спросил Шико. - Вы господин Робер Брике? - Собственной особой. - В таком случае, у меня для вас письмо от преподобного отца настоятеля. Шико взял письмо. Оно гласило: "Дорогой друг, после того как мы расстались, я одумался. Поистине я не решаюсь предать хищным волкам, которыми кишит мир, овечку, доверенную мне господом. Как вы понимаете, я говорю о нашем маленьком Жаке Клемане - он был только что принят королем и отлично выполнил ваше поручение. Вместо Жака, который еще слишком юн и вдобавок нужен здесь, в аббатстве, я посылаю вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом он кроток и духом невинен: я уверен, что вы охотно примете его в качестве спутника…" "Да, как бы не так", - подумал Шико, искоса бросив взгляд на монаха. "К письму сему я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог дать вам его лично. Прощайте, дорогой друг". - Какой прекрасный почерк! - сказал Шико, закончив чтение. - Пари держу, что письмо написано казначеем. - Письмо действительно написал брат Борроме, - ответил Голиаф. - В таком случае, друг мой, - продолжал Шико, любезно улыбнувшись высокому монаху, - вы можете возвратиться в аббатство! - Я? - Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились, и я предпочитаю путешествовать один. - Как, вы не возьмете меня с собой, сударь? - спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза. - Нет, друг мой, нет. - А почему, скажите пожалуйста? - Потому что я должен соблюдать бережливость: время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите. - Жак ест не меньше моего. - Да, но Жак - настоящий монах. - А я что такое? - Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, а это может оскорбить богоматерь, к которой я послан. - Что вы тут мелете насчет ландскнехтов и жандармов? - возразил монах. - Я инок из обители Святого Иакова. Разве вы не видите этого по моему облачению? - Не всяк монах, на ком клобук, друг мой, - ответил Шико. - Зато человек с ножом за поясом явно похож на воина. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме. Шико отвесил великану прощальный поклон, и тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес. Наш путешественник подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, исчез за воротами монастыря. Тогда Шико спрятался за живой изгородью, снял куртку и надел под полотняную рубаху уже знакомую нам тонкую кольчугу. Кончив переодеваться, он напрямик через поле вышел к Шарантонской дороге. XXVI. Гизы
Вечером того дня, когда Шико отправился в Наварру, мы снова встречаемся с быстроглазым юношей, который попал в Париж на лошади Карменжа и, как мы уже знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на исповедь к дону Модесту Горанфло. На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться в мужское платье. Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником и целым созвездием драгоценных камней в прическе по моде того времени, нетерпеливо ждала кого-то, стоя у окна в большом зале дворца Гизов. Сгущались сумерки, и герцогиня с трудом различала ворота парадного подъезда. Наконец послышался конский топот, и минут через десять привратник, таинственно понизив голос, доложил о прибытии монсеньера герцога Майенского. Госпожа Монпансье устремилась навстречу брату так поспешно, что забыла ступать на носок правой ноги, чтобы скрыть легкую хромоту. - Как, брат, - спросила она, - вы одни? - Да, сестрица, - ответил герцог, целуя руку герцогини и усаживаясь. - Где же Генрих? Разве вы не знаете, что все его ждут? - Генриху, сестрица, в Париже пока нечего делать. Зато у него много дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно, скрытно; зачем же ему все бросать и ехать в Париж, где все уже налажено? - Да, но все расстроится, если вы не поторопитесь. - Полноте! - А я вам говорю, что парижские буржуа хотят видеть своего Генриха Гиза, ждут его, бредят им. - Придет время, и они его увидят. Разве Мейнвиль им этого не растолковал? - Растолковал. Но вы ведь знаете, что он не пользуется таким влиянием, как вы? - Давайте, сестрица, перейдем к самому срочному. Как Сальсед? - Умер. - Не проговорился? - Ни слова не вымолвил. - Хорошо. Как с вооружением? - Все готово. - Париж? - Разделен на шестнадцать округов. - И в каждом округе назначенный нами начальник? - Да. - Остается спокойно ждать, хвала господу! Это я и скажу нашим славным буржуа. - Они ничего не станут слушать. - Полноте! - Говорю вам, в них точно бес вселился. - Милая сестрица, вы сами так нетерпеливы, что и другим склонны приписать излишнюю торопливость. - Вы меня упрекаете? - Боже сохрани! Но надо слушаться брата Генриха. Он же не хочет поспешных действий. - Что ж тогда? - нетерпеливо спросила герцогиня. - Но что вынуждает вас торопиться? - Да все, если хотите. - С чего же, по-вашему, начать? - Прежде всего захватить короля. - Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха. Но задумать и выполнить - разные вещи. Припомните-ка, сколько раз наши попытки проваливались. - Времена изменились. Короля теперь некому защищать. - Да, кроме швейцарцев, шотландцев, французских гвардейцев. - Слушайте, брат, он постоянно выезжает в сопровождении всего-навсего двух слуг. - Я ни разу этого не видел. - Так увидите, если пробудете в Париже хотя бы три Дня. - У вас опять новый замысел! - Вы хотите сказать - план? - Ну так сообщите, в чем он состоит. - О, это чисто женская хитрость, и вы над ней только посмеетесь. - Боже меня упаси уязвить ваше авторское самолюбие. Рассказывайте. - Так вот, коротко говоря… В это мгновение служитель поднял портьеру: - Угодно ли вашей светлости принять господина де Мейнвиля? - Моего сообщника? - сказала герцогиня. - Впустите. Господин де Мейнвиль вошел и поцеловал руку герцогу Майенскому. - Одно только слово, монсеньер. Я прибыл из Лувра. - Ну? - вскричали в один голос Майен и герцогиня. - Подозревают, что монсеньер в Париже. - Кто? Каким образом? - Я разговаривал с начальником поста в Сен-Жермен л'Оксеруа. Мимо нас прошли два гасконца. - Вы их знаете? - Нет. На них было новое - с иголочки - обмундирование. "Черт побери, - сказал один, - мундир ваш великолепен. Но ваша вчерашняя кираса послужила бы вам лучше". - "Полноте, как ни остра шпага господина де Майена, - ответил другой, - бьюсь об заклад, что не проколет ни этого мундира, ни той кирасы". Тут гасконец принялся бахвалиться, и я понял из его слов, что вашего прибытия ждут. - У кого служат эти гасконцы? - Не имею понятия. - Они с тем и ушли? - Нет. Говорили они очень громко. Имя вашей светлости услышали прохожие. Кое-кто остановился, начались расспросы - правда ли, что вы приехали. Гасконцы собирались ответить, но тут к ним подошел какой-то человек. Или я сильно ошибаюсь, монсеньер, или это был Луаньяк. - Что же дальше? - Он шепотом сказал несколько слов, и гасконцы покорно последовали за ним. - Так что… - Я ничего больше не узнал. Но, полагаю, надо остерегаться. - Вы за ними не проследили? - Издали: я опасался, как бы во мне не узнали дворянина из свиты вашей милости. Они направились к Лувру и скрылись за мебельным складом. Но прохожие на разные лады повторяли: "Майен, Майей…" - Есть простой способ предупредить опасность, - сказал герцог. - Какой? - Сегодня же вечером отправиться к королю. - К королю? - Конечно. Я приехал в Париж и должен сообщить ему, как обстоят дела в его верных никардийских городах. Против этого нечего возразить? - Способ хороший, - сказал Мейнвиль. - Это неосторожно, - возразила герцогиня. - Но необходимо, сестра, если известно, что я в Париже. К тому же Генрих считает, что мне следует в дорожном платье явиться в Лувр и передать королю поклон от всей нашей семьи. Выполнив этот долг, я буду свободен и смогу принимать кого мне вздумается. - Например, членов комитета. Они вас ждут. - Я приму их во дворце Сен-Дени по возвращении из Лувра, - сказал Майен. - Итак, Мейнвиль, пусть мне дадут того же коня, запыленного после дороги. Вы отправитесь со мною в Лувр… А вы, сестрица, дожидайтесь нашего возвращения. - Здесь, братец? - Нет, во дворце Сен-Дени, где находятся мои слуги и пожитки, - предполагается, что я остановлюсь там на ночлег. Мы прибудем туда часа через два. XXVII. В Лувре
В тот же день король велел позвать господина д'Эпернона. Было около полудня. Герцог поспешил явиться к королю. Стоя в приемной, его величество внимательно разглядывал какого-то монаха из обители Святого Иакова. Тот краснел и опускал глаза под его пронзительным взором. Король отвел д'Эпернона в сторону. - Посмотри-ка, герцог, - сказал он, указывая ему на молодого человека, - какой у этого монаха странный вид. - Чему вы изволите удивляться, ваше величество? - возразил д'Эпернон. - По-моему, вид у него самый обычный. - Вот как? И король задумался. - Как тебя зовут? - спросил он у монаха. - Брат Жак, государь. - Другого имени у тебя нет? - По фамилии Клеман. - Брат Жак Клеман? - повторил король. - Может, по мнению вашего величества, и имя у него странное? - молвил, смеясь, герцог. Король не ответил. - Ты отлично выполнил поручение, - сказал он монаху, не спуская с него глаз. - Какое поручение, государь? - спросил герцог с бесцеремонностью, к которой его приучило каждодневное общение с королем. - Пустяки, - Ответил Генрих, - это у меня небольшой секрет с человеком, которого ты позабыл. - Поистине, государь, - сказал д'Эпернон, - вы так странно смотрите на мальчика, что смущаете его. - Да, правда. Не знаю, почему я не могу оторвать от него взгляда. Мне кажется, что я уже видел его или когда-нибудь увижу. Кажется, он являлся мне во сне… Ну вот, я начинаю заговариваться. Ступай, монашек, ты хорошо выполнил поручение. Письмо будет послано, не беспокойся… Д'Эпернон! - Государь? - Выдать ему десять экю. - Благодарю, - произнес монах. - Можно подумать, что ты недоволен подарком! - сказал д'Эпернон. Он не понимал, как это монах может пренебрегать десятью экю. - Я предпочел бы один из замечательных испанских кинжалов, что висят тут на стене, - ответил Жак. - Как? Тебе не нужны деньги, чтобы побывать в балаганах на сен-лоранской ярмарке или в вертепах на улице Сент-Маргерит? - спросил д'Эпернон. - Я дал обет бедности и целомудрия, - ответил Жак. - Вручи ему один из этих испанских клинков, и пусть идет, - сказал король. Герцог, порядочный скопидом, выбрал кинжал подешевле и подал его монашку. |