- Я тоже этого не понимаю, - задумчиво проговорила Маргарита. - Наверно, потому, - заметил король, - что головою могут быть и мужчина и женщина, в зависимости от свойств их натуры. Шико поклонился. - Объяснение самое подходящее, государь. - Тем лучше. Очень рад, что я оказался человеком более глубоким, чем думал… А теперь вернемся к письму. Горю желанием, сударыня, услышать, что нового при французском дворе. К сожалению, наш славный господин Шико привез новости на языке, мне неизвестном… - И Генрих Наваррский сел, потирая руки, словно его ожидало нечто весьма приятное. - Ну как, господин Шико, прочитали вы моей жене это знаменитое письмо? - продолжал он. - Да, государь. - Расскажите же мне, дорогая, что в нем содержится? - А не опасаетесь ли вы, государь, - сказал Шико, - что латинский язык послания является признаком неблагоприятным? - Но почему? - спросил король. Маргарита на мгновение задумалась, словно припоминая одну за другой все услышанные ею фразы. - Наш любезный посол прав, - сказала она, - латынь в данном случае - плохой признак. - Неужели? - удивился Генрих. - Разве в письме есть что-нибудь порочащее нас? Будьте осторожны, дорогая, ваш венценосный брат пишет весьма искусно и всегда проявляет изысканную вежливость. - Это коварное письмо, государь. - Быть этого не может! - Да, да, в нем больше клеветы, чем нужно, чтобы поссорить не только мужа с женой, но и друга со всеми его друзьями. - Ого! - протянул Генрих, выпрямляясь и нарочно придавая своему лицу, обычно столь открытому и благодушному, недоверчивое выражение. - Поссорить мужа с женой, то есть меня с вами? - Да, государь. - А по какому случаю, дорогая? Шико сидел как на иголках. - Быть беде, - шептал он, - быть беде… - Государь, - продолжала королева, - если бы вызнали латынь, то обнаружили бы в письме много комплиментов по моему адресу. - Но каким же образом, - продолжал Генрих, - относящиеся к вам комплименты могут нас поссорить? Ведь пока брат мой Генрих будет вас хвалить, мы с ним во мнениях не разойдемся. Вот если бы в этом письме о вас говорилось дурно, тогда, сударыня, дело другое: я понял бы политический расчет моего брата. - Если бы Генрих говорил обо мне дурно, вам была бы понятна его политика? - Да, мне известны причины, по которым Генриху де Валуа хотелось бы нас поссорить. - Дело в том, сударь, что комплименты - лишь коварное вступление, за которым следует злостная клевета на ваших и моих друзей. Смело бросив королю эти слова, Маргарита стала ждать возражений. Шико опустил голову. Генрих пожал плечами. - Подумайте, дорогая, - сказал он, - может быть, вы недостаточно хорошо поняли всю эту латынь и письмо моего брата не столь уж злонамеренно. Как ни кротко, как ни мягко произнес Генрих эти слова, королева Наваррская бросила на него недоверчивый взгляд. - Поймите меня до конца, государь, - сказала она. - Бог свидетель, только этого я и желаю, сударыня, - ответил Генрих. - Нуждаетесь ли вы в своих слугах, скажите? - Нуждаюсь ли я, дорогая? Что я стал бы делать без них, бог ты мой?! - Так вот, государь, король хотел бы отдалить от вас лучших ваших слуг. - Это ему не удастся. - Браво, государь, - прошептал Шико. - Ну, разумеется, - заметил Генрих с тем изумительным добродушием, которое до конца его жизни сбивало всех с толку, - ведь слуг привязывает ко мне чувство, а не выгода. Я ничего им дать не могу. - Вы им отдаете свое сердце, свое доверие, государь, - это лучший дар короля. - Да, дорогая, и что же? - Я ничего не могу вам сказать, государь, - продолжала Маргарита, - не поставив под угрозу… Шико понял, что он лишний, и отошел. - Дорогой посол, - обратился к нему король, - соблаговолите подождать в моем кабинете: королева хочет сказать мне что-то наедине. Видя, что супруги рады от него отделаться, Шико вышел из комнаты, отвесив обоим поклон. XVI. Перевод с латинского
Итак, Генрих с супругой остались, к их обоюдному удовольствию, наедине. На лице короля не было ни тени беспокойства или гнева. Он явно не понимал латыни. - Сударь, - сказала Маргарита, - я жду ваших вопросов. - Письмо, видно, очень беспокоит вас, дорогая, - сказал король. - Не надо так волноваться. - Такое письмо, государь, целое событие. Король не посылает вестника к другому монарху, не имея на это важных причин. - Полноте, довольно говорить об этом… Кажется, сегодня вечером вы даете бал? - Да, государь, - удивленно ответила Маргарита. - Вы же знаете, что у нас почти каждый вечер танцы. - А у меня завтра охота, облава на волков. - У каждого свои развлечения, государь. Вы любите охоту, я - танцы. Вы охотитесь, я пляшу. - Да, друг мой, - вздохнул Генрих. - И, по правде говоря, ничего дурного тут нет. Но меня тревожит один слух. - Слух?.. Ваше величество беспокоит какой-то слух? - А вы-то сами ничего не слышали? - продолжал Генрих. Маргарита начала всерьез опасаться, что все это лишь способ нападения, избранный ее мужем. - Я не любопытна, государь, - сказала она. - К тому же не придаю значения слухам. - Так вы считаете, сударыня, что слухи надо презирать? - Безусловно, государь. - Я вполне с этим согласен, дорогая, и дам вам от личный повод применить свою философию. Маргарита подумала, что наступает решительный момент. Она собрала все свое мужество и спокойно ответила: - Хорошо, государь. Охотно сделаю это. Генрих начал тоном кающегося грешника: - Вы знаете, как я забочусь о бедняжке Фоссез? - О моей фрейлине? - Да. - О вашей любимице, от которой вы без ума? - Ах, дорогая, вы заговорили на манер одного из слухов, которые только что осуждали. - Вы правы, государь, - улыбнулась Маргарита, - смиренно прошу у вас прощения. - Итак, Фоссез больна, дорогая, и врачи не могут определить, что с ней. - Как вы сказали? - воскликнула королева злорадно, ибо самая умная и великодушная женщина не может удержаться от удовольствия пустить стрелу в другую женщину, - Фоссез, этот цветок чистоты и невинности, больна? И врачи должны разбираться в ее радостях и горестях? - Да, - сухо ответил Генрих. - Я говорю, что моя доченька Фоссез больна и скрывает свою болезнь. - В таком случае, государь, - сказала Маргарита, которая по обороту, принятому разговором, решила, что ей предстоит даровать прощение, а вовсе не вымаливать его, - я не знаю, что угодно вашему величеству, и жду объяснений. - Следовало бы… - продолжал Генрих. - Но я, пожалуй, слишком много требую от вас, дорогая… - Скажите все же. - Вам следовало бы сделать мне великое одолжение и посетить мою доченьку Фоссез. - Чтобы я навестила эту девицу, о которой говорят, будто она имеет честь быть вашей возлюбленной? - Не волнуйтесь, дорогая, - молвил король. - Честное слово, вы так громко говорите, что, чего доброго, вызовете скандал, а я не поручусь, что подобный скандал не обрадует Французский двор, ибо в письме короля, прочитанном Шико, стояло "quotidie scandalum", то есть "каждодневный скандал", - это понятно даже такому жал кому латинисту, как я. Маргарита вздрогнула. - К кому же относятся эти слова, государь? - спросила она. - Вот этого я и не понял. Но вы знаете латынь и поможете мне разобраться… Маргарита покраснела до ушей. Между тем Генрих опустил голову и слегка приподнял руку, словно простодушно раздумывая над тем, к кому при его дворе могло относиться это выражение. - Хорошо, государь, - проговорила королева, - вы хотите, во имя нашего согласия, принудить меня к унизительному поступку. Я повинуюсь. - Благодарю вас, дорогая, - сказал Генрих, - благодарю. - Но какова будет цель моего посещения? - Вы найдете Фоссез среди других фрейлин, ибо они спят в одном помещении. Вы сами знаете, как эти особы любопытны и нескромны, трудно себе представить, до чего они могут довести Фоссез. Ей надо покинуть помещение фрейлин. - Если она хочет прятаться, пусть на меня не рассчитывает. Я не стану ее сообщницей. И Маргарита умолкла, ожидая, как будет принят ее отказ. Но Генрих словно ничего не слышал. Голова его снова опустилась, и он вновь принял тот задумчивый вид, который только что поразил королеву. - Margota… - пробормотал он. - Margota cum Turennio… Вот те слова, которые я все время искал. На этот раз Маргарита побагровела. - Клевета, государь! - вскричала она. - Неужели вы станете повторять мне клеветнические наветы? - Какая клевета? - спросил Генрих невозмутимо. - Разве вы обнаружили в этих словах клевету, сударыня? Я просто вспомнил одно место из письма моего брата: "Margota cum Turennio conveniunt in castello nomine Loignac".[44] Право же, надо, чтобы какой-нибудь латинист перевел мне письмо. - Хорошо, прекратим эту игру, государь, - продолжала Маргарита, вся дрожа, - и скажите без обиняков, чего вы от меня желаете? - Я хотел бы, чтобы вы перевели Фоссез в отдельную комнату и прислали к ней лекаря, способного держать язык за зубами, - например, вашего придворного лекаря. - Понимаю! - вскричала королева. - Но есть жертвы, которых не может требовать даже король. Покрывайте сами грехи Фоссез, государь. Это ваше дело: страдать должен виновный, а не невинный. - Правильно, виновный. Вот вы опять напомнили мне выражение из этого загадочного письма. - Каким образом? - Виновный - по-латыни, кажется, nocens? - Да, сударь. - Так вот, в письме стоит: "Margota cum Turennio ambo nocentes, conveniunt in castello nomine Loignac". Боже, как жаль, что при такой хорошей памяти я так плохо образован! - "Ambo nocentes…"[45] - тихо повторила Маргарита, становясь белее своего крахмального кружевного воротника. - Он понял, понял! - Что же, черт побери, хотел сказать мой братец? - безжалостно продолжал Генрих Наваррский. - Помилуй бог, дорогая, удивительно, что вы, так хорошо знающая латынь, еще не разъяснили мне этой фразы. - Государь, я уже имела честь говорить вам… - Э, черт возьми, - прервал ее король, - вот и сам Turennius бродит под вашими окнами и глядит наверх, словно дожидается вас, бедняга. Я дам ему знак подняться сюда. Он человек весьма ученый и скажет мне то, что я хочу знать. - Государь, государь! - вскричала Маргарита, приподнимаясь в кресле и складывая с мольбою руки. - Будьте великодушнее, чем все сплетники и клеветники Франции! - Э, мой друг, сдается мне, что у нас в Наварре народ не более снисходительный, чем во Франции. Вы только что… проявили большую строгость к бедняжке Фоссез. - Строгость? Я? - вскричала Маргарита. - А как же, припомните. Однако нам подобает быть снисходительными, сударыня. Мы ведем такую мирную жизнь: вы даете балы, я езжу на охоту. - Да, да, государь, - сказала Маргарита, - вы правы, будем снисходительны друг к другу. - Так вы проведаете Фоссез, не правда ли? - Да, государь. - Отделите ее от других фрейлин? - Да, государь. - Поручите ее своему лекарю. - Да, государь. - И если то, о чем говорят, правда и бедняжка поддалась искушению… - Генрих возвел очи горе. - Это возможно, - продолжал он. - Женщина - существо слабое, как говорится в Евангелии. - Я женщина, государь, и знаю, что должна быть снисходительной к другим женщинам. - Вы все знаете, дорогая. Вы поистине образец совершенства и… - И что же? - И я целую ваши ручки. - Но поверьте, государь, - продолжала Маргарита, - жертву эту я приношу лишь из добрых чувств к вам. - О, - сказал Генрих, - я вас отлично знаю, сударыня, и мой брат, король Франции, тоже: он говорит о вас в этом письме столько хорошего, помните? "Fiat sanum exemplum statim, atque res certior eveniet".[46] Хороший пример, о котором здесь идет речь, без сомнения, тот, который подаете вы. И Генрих поцеловал холодную, как лед, руку Маргариты. - Передайте от меня тысячу нежных слов Фоссез, сударыня. Займитесь ею, как вы обещали. Я еду на охоту. Может быть, я увижу вас лишь по возвращении; может быть, не увижу никогда… Волки - звери опасные. Дайте я поцелую вас, дорогая. Он почти с нежностью поцеловал Маргариту и вышел, оставив ее ошеломленной всем, что она услышала. XVII. Испанский посол
Король вернулся в свой кабинет, где его ожидал Шико. - Знаешь, Шико, что говорит королева? - Нет. - Она говорит, что твоя проклятая латынь разрушит наше семейное счастье. - Ради бога, государь, забудем всю эту латынь! - вскричал Шико. - Я и не думаю больше о письме, черт меня побери, - сказал Генрих. - У меня есть дела поважнее. - Ваше величество, предпочитаете развлекаться? - Да, сынок, - сказал Генрих, недовольный тоном, которым Шико произнес эти слова. - Да, мое величество предпочитает развлекаться. - Простите, но, может быть, я мешаю вашему величеству? - Э, сынок, - продолжал Генрих, пожимая плечами, - я уже говорил тебе - у нас здесь не то что в Лувре. И охотой, и войной, и политикой мы занимаемся на глазах у всех. В эту минуту дверь отворилась, и д'Обиак громким голосом доложил: - Господин испанский посол. Шико так и подпрыгнул в кресле, что вызвало у короля улыбку. - Ну вот, - сказал Генрих, - и внезапное опровержение моих слов. Испанский посол!.. Что ему от нас нужно? - Я удаляюсь, - смиренно сказал Шико. - Его величество Филипп Второй,[47] наверно, направил к вам настоящего посла, а я ведь… - Чтобы французский посол отступил перед испанским, да еще в Наварре! Помилуй бог, этого не будет. Открой вон тот книжный шкаф и расположись в нем. - Но я даже невольно все услышу, государь. - Ну и услышишь, черт побери, мне-то что? Я ничего не скрываю. Кстати, король, ваш повелитель, больше ни чего не велел мне передать, господин посол? - Решительно ничего, государь. - Ну и прекрасно, теперь тебе остается только смотреть и слушать, как делают все послы на свете. В этом шкафу ты отлично выполнишь свою миссию, дорогой Шико. Шико поспешил влезть в шкаф и старательно опустил тканый занавес с изображением человеческих фигур. Раздались чьи-то медленные, размеренные шаги, и в комнату вошел посол его величества Филиппа II. Когда все предварительные формальности были выполнены, причем Шико из своего укрытия мог убедиться, что Генрих отлично умеет давать аудиенции, посол перешел к делу. - Могу ли я без стеснения говорить с вашим величеством? - спросил он по-испански, ибо этот язык так похож на наваррское наречие, что любой гасконец отлично его понимает. - Можете говорить, сударь, - ответил король. - Государь, - сказал посол, - я доставил вам ответ его католического величества. - Знаете, я очень забывчив, - молвил Генрих. - Соблаговолите напомнить, о чем шла речь, господин посол. - По поводу захватов, которые производят во Франции лотарингские принцы. - Да, особенно по поводу захватов моего куманька де Гиза. Отлично! Припоминаю, продолжайте, сударь, продолжайте. - Государь, хотя король, мой повелитель, и получил предложение заключить союз с Лотарингией, он считает союз с Наваррой более честным и, скажем прямо, более выгодным. Король, мой повелитель, ни в чем не откажет Наварре. Шико припал ухом к занавесу и даже укусил себя за палец, чтобы проверить, не спит ли он. - Если мне ни в чем не откажут, - сказал Генрих, - поглядим, чего ж я могу просить. - Всего, чего угодно будет вашему величеству. - Помилуй бог - всего, чего угодно! Да я просто теряюсь. |